Юношеское упоение Игоря Дорошенко силой превращалось в жестокость и презрение к лохам, копошившимся у ног братвы. Он презирал своих вчерашних учителей за то, что они живут на гроши, одноклассников, не сумевших добиться в жизни успеха. Удачливые коммерсанты и новые русские вызывали в нем чувство брезгливости и насмешки.

— Ворюги! — заявлял Игорь. — Нарядились, как попугаи, в малиновые пиджаки и аж лопаются от важности в своих «Мерседесах». А мы их все равно доим как коров!

Игорь уже стал бандитом. И по образу жизни, и по своей психологии. И тем не менее он бы, наверное, очень удивился, услышав такое в свой адрес. Он считал себя одним из «братвы», не слишком вникая в тонкости этого понятия. Игорь любил рассказывать, как боятся, уважают их и безропотно подчиняются все, с кем они имеют дело.

Особенно тягостное впечатление произвел на меня рассказ Дорошенко об одной из его любовных историй.

— В девятиэтажке, где у моих предков квартира, телка одна живет, Катей зовут. Красивая девка, ничего не скажешь! Ноги длинные, грудь, задница — в общем, есть на что посмотреть. На «Мисс-Город», может, и не потянет, но в первую десятку войдет. Предки ее, видать, обеспеченные, «жигуль», то-се… Ну, мы с ней здоровались, даже на дискотеке пару раз станцевали. Я пытался поближе знакомство завести, но Катька только улыбается: мол, у тебя другие девушки есть. Ну, конечно, мне до нее было далеко, я тогда бедным студентом был, да и после института мало чего имел. А ее то папа на «Жигулях» возит, то какой-то фраер на «Ауди» приезжает. По виду — из дельцов. В модном прикиде, с дипломатом кожаным.

Прошло, значит, время, с полгода или больше, я уже с братвой вовсю кружился, ну и рассказал как-то Гансу про Катьку. Тот ржет как лошадь и предлагает: «Хочешь, мы ее хахаля в момент отвадим, а на Катьку так нажмем, что она сама под тебя ляжет?» Я плечами пожал, всерьез как-то не задумался. А Ганс — мужик крутой: если что пообещал, обязательно сделает. Через пару дней вычислил он жениха и подрулил к нему, когда тот возле Катькиного подъезда в своей «Ауди» сидел. Ганс молча открывает дверцу, берет фраера за волосы и башку зажимает форточкой его же «Ауди». "Линяй, — говорит, — отсюда, а если возле Катьки хоть раз увижу, яйца оторву!" И как схватит того за ширинку, жених аж подпрыгнул. Сипит, морда красная, а вырваться не может — шея стеклом зажата. Дергается, скулит как щенок! Вечером это было, людей во дворе полно, а никто не вмешивается, видят, кто мы такие. В общем, отпустили мы жениха, тот — по газам, и больше мы его не видели.

Взялись за Катькиного папашу. Вначале у «Жигулей» его шины прокололи. Один раз, второй… Он в милицию жаловаться. Пришел участковый, поспрашивал жильцов, глазами похлопал — никто ничего не видел. Когда мы в третий раз колеса пробили, дед вообще домой на машине не стал приезжать. Потом ночные звонки с угрозами пошли, с намеками, что Катькин отец крупные деньги братве должен. А потом Катьке со стороны намекнули: мол, есть один человек, который может помочь, и зовут его Игорь.

Дорошенко засмеялся и отставил в сторону лопату:

— Катька ко мне: «Помоги, Игорек!» Ну я, конечно, поломался для начала, потом говорю, что вопрос это серьезный и надо его со всех сторон обсудить. Давай, мол, завтра встретимся у меня часа в три, никого не будет, поговорим спокойно. Она, сучка, все поняла, губы закусила, на меня зверьком смотрит. А куда ей деваться? Не маленькая, соображает… Ну, пришла она, как договорились. Я ее без лишних слов раздеваю и на диван. Расплачивайся за безопасность своей семьи! Пару месяцев я ею пользовался, подарки даже приносил. Я ведь не какой-нибудь жлоб! Ну а потом, когда она надоела, говорю: «Все, можешь больше ко мне не приходить, никто вашу семью не тронет. И не выделывайся слишком. Будь попроще, и люди к тебе потянутся». В тот момент она меня разорвать была готова, только руки коротки! Жаловаться-то некому…

— Дерьмом от твоей истории пахнет! — сплюнул я в ответ на откровенность Игоря.

Дорошенко растерялся, не ожидая такой реакции. Ведь я, бывший зек, уж, конечно, должен был понять и оценить его крутизну.

— А что мне с ней церемониться! Глядеть, как она выделывается да со спекулянтами на иномарках разъезжает? — наконец нашел что ответить Дорошенко, но я черпал песок, не глядя на него.

Остаток дня мы с Игорем не разговаривали. Наши дружеские отношения дали трещину.

Про Марата много сказать не могу. Он со мной почти не разговаривал, общаясь в основном с Кандыбиным и Вагановым. Вместе с ними и постоянно работал. Человек он был очень скрытный и осторожный. Наш небольшой стан был хорошо замаскирован среди елей. Мы получили команду не маячить на открытом месте, если появится какой-нибудь вертолет. Даже охотиться Марат запретил — нечего лишний шум поднимать!

Женька Кандыбин, по кличке Ганс, не вызывал у меня никаких других чувств, кроме отвращения. Это был чистой воды уголовник, никого, кроме своих хозяев, не боявшийся. Кандыбин хорошо усвоил, что ему надо лишь подчиняться и выполнять приказы. Даже если он влетит в уголовное дело — его выкупят. И так уже случалось не раз.

Игорь рассказал мне, что этой зимой Ганс влип особенно крепко. Вместе с помощниками он поймал двух парней и продержал их трое суток в холодной железной будке, требуя выкуп с родителей-бизнесменов. При этом обоих ребят безжалостно избивали, оба отморозили пальцы, а одному из парней Ганс лично отрезал ухо.

Заложников освобождал спецназ. Шум поднялся на всю область, газеты писали о разгуле преступности и бессилии властей, которые слишком заняты строительством личных особняков и опекой совместных предприятий. Глава администрации заявил, что это не так, с коррупцией идет непримиримая борьба, а расследование по делу студентов он возьмет под личный контроль. Но все обернулось пшиком. Монгол нанял опытных адвокатов, обработали семьи потерпевших, и месяца через три, когда утих шум, из следственного изолятора освободили Ганса, которому, как главарю группы, светил полновесный червонец строгого режима. Суровую статью о вымогательстве заменили на суде на ни к чему не обязывающее «самоуправство», и вся группа отделалась условными приговорами. Посадили на два года лишь одного из помощников Ганса, обвиненного в том, что неосторожно отрезал у потерпевшего ухо.

Самая смелая из городских газет — «Вечерний курьер» едко посмеялась над результатами нашумевшего процесса, но через пару дней кто-то поджег помещение редакции, и пресса тоже затихла.

Твердо уверовавший во всемогущество Монгола, Кандыбин плевал на весь остальной мир. Готовый во всем подчиняться своему хозяину, он с трудом переносил свое затянувшееся пребывание в тайге и с каждым днем становился все более раздражительным.

А на Большой земле, за тысячи верст от «Медвежьего», происходили обнадеживающие события. Назначенный секретарем Совета Безопасности генерал Лебедь с присущей ему решительностью окунулся в чеченские дела. Радио кисло комментировало его постоянные поездки в Чечню, но переговоры уже дали результат. Стрельба прекратилась… Войска возвращались домой, и я чувствовал, что напряжение, не отпускавшее меня последние месяцы, начинает ослабевать. Любые неприятности — это ерунда по сравнению с тем, когда на такую войну не сегодня-завтра заберут твоего сына!

У меня изменилось настроение, и я даже начал общаться с Захаром, с которым почти никто не разговаривал. Все же нас связывало прошлое…

В знак особого расположения старик тайком подкладывал мне куски получше (конечно только после Марата!). Вспоминал он и «Медвежий», рассказывая мне о дальнейшей судьбе людей, которых я знал. Большинство зеков «Медвежьего» попали в лагерь, начальником которого опять поставили полковника Нехаева. Мой бывший бригадир Олейник прожил недолго. Он работал трактористом и в ноябре пятьдесят девятого провалился вместе с трактором под лед и утонул.

— А семья его? — спросил я.

— Жена с кем-то из охранников сошлась, а что там дальше было — не знаю. Дядьку Нехая как-то встретил. Уже в шестидесятых годах. Совсем не изменился. На улице мороз под тридцать, а он по улице вышагивает — полушубок нараспашку, морда красная. Узнал меня, заулыбался, за руку поздоровался. Поговорили с ним про жизнь. Он уже на пенсии был, начальником охраны на заводе работал. Такой же здоровый и так же водку пьет. Вернее, пил. Сейчас-то он, наверное, умер. Справедливый дядька был…