Кинув меха с вином в траву, я нашел, а затем надел свой балахон и колпак, после чего вернулся в приют. Остановившись на пороге, вполголоса обратился к прокаженным: – Кто не спит – отзовитесь.

– Чего тебе? – и над рваниной, которой укрывался один из прокаженных, приподнялась голова.

– С вашим приятелем что-то случилось. Там, за бараком. Похоже, он умирает. Надо ему помочь.

– Все там будем, рано или поздно, – равнодушно заметил больной и уже собрался снова лечь спать, как я сказал:

– Получишь бурдюк вина, если посмотришь, что с ним случилось.

– Бурдюк вина?! Где он?!

Когда он выбрался из-под тряпок, я узнал его. Это был человек с изуродованным проказой лицом.

– Где он? – повторил он снова.

– За приютом, у оливковых деревьев.

– Где вино, господин? – в его голосе чувствовалась угодливость.

– Там же. На траве.

– Идем же, добрый господин.

Прокаженный присел на корточки перед лежащим неподвижно графом. Затем низко наклонился над ним и сказал: – Он живой, только без сознания. Правда,…

– Говори!

– У него кровь горлом идет. Не переставая. И еще он горит. Я уже видел таких. Хорошо, если до утра протянет.

– Ты не перенесешь его внутрь?

– Зачем? Какая ему теперь разница, где умирать, господин? Только мучить беднягу.

– Может ты и прав.

– О! Подождите, господин. Он что-то сказал. Вот снова повторил. «Томас, вина… Отдам сокровища… тамплиеров… Твоя клятва…ключ, Томас… замок… Северная башня… Вина…».

Я внимательно вслушивался в те слова, что повторял за умирающим графом прокаженный. Когда тот перестал бормотать, обезображенный болезнью поднялся с колен:

– Это все, господин. Он снова впал в забытье. Я могу идти?

– Вон там – лежат два меха с вином. Забери и иди.

Я плохо и мало спал этой ночью. Вскочив перед самым рассветом, первым делом побежал смотреть, как там граф. Мне одного взгляда хватило, чтобы понять – человек умер. Об этом сказала синюшная бледность лица и неподвижность неудобно лежащего тела, присущая только мертвецам. Некоторое время стоял, глядя на него, потом в который раз, стал перебирать подробности вчерашнего вечера, а так же мысли, которые пришли в связи с этим мне в голову.

«Отдам сокровища… тамплиеров… Твоя клятва…ключ, Томас… Замок… Северная башня…». Хм! Сокровища тамплиеров. Он так сказал. В принципе, я уже сложил эту головоломку. Замок – это Ле-Бонапьер. Там есть Северная башня. Блин! Теперь надо говорить: была башня. Если сокровища были спрятаны в замке, то, как тогда отнестись к словам Лорда, который утверждал, что перебрал все там по камешку. Излазил все подвалы и ничего не нашел. С одной стороны бред больного и свидетельство человека, который трое суток искал эти самые сокровища в развалинах, а с другой… это мой единственный выход из того положения, в котором я нахожусь! Не горячись, парень! Продумаем все снова. Северная башня. Я был в ней. Ничего особенного. Там мышь с трудом спрячется, не говоря уже о сундуках с золотом. Чепуха какая-то! И что? Стоп! Я, похоже, кое-что забыл. Он упомянул мою клятву. Но что в ней особенного? Клянусь приложить все силы на создание Царства Божьего на земле… Или: если надо отдам жизнь за идеи общества и вся такая прочая хренотень. Обычная стандартная… Так-так-так. Есть! Есть странное! Четверостишие! Как там. Ага! Там, где тьма… раскинула свои крылья. Она парит… То есть тьма парит над… черным зеркалом, в котором отражается ложь, а само зеркало хранит правду. Попробуем связать все это в логическую цепочку. Черное зеркало. Что это может быть? Э-э… Зеркало, закрывающее вход в сокровищницу. Нет! Нелепица какая-то!

Оно наоборот бы привлекло внимание! А что не привлечет внимание? Подожди-ка… В Северной башне был колодец! Черное зеркало – это вода! Она отражает… ложь, а сама хранит правду. Предположим, что под словом «правда» скрыто слово «сокровища». Значит ли это, что они скрыты на дне колодца? Нет. Если бы это был только один сундук, можно было поверить, а их там должно быть не меряно. Явная глупость! К тому же, что за ложь, которая отражается в воде? Блин! Белиберда какая-то получается! И все же есть ориентир – колодец в Северной башне. Попробовать? А что мне еще в моем положении делать?! Если сокровища там, то все мои проблемы разом решаться, а если нет,… то, как говориться, и суда нет! Буду думать дальше, как помочь Беатрис!».

Дождавшись прихода смотрителя приюта, я указал ему место, где лежало тело графа, затем сунул серебряную монету ему в руку. Тот бросил равнодушный взгляд на тело, затем оценил достоинство монеты, после чего сказал:

– Похороним достойно, господин.

Затем он постучал в дверь, вызывая остальных, а когда все вышли и повел нас к городским воротам. Мы с Игнацио где-то с час посидели, потом встали и, гремя трещотками, вышли за городские ворота. Я ожидал, что нас хотя бы окликнут, но стражники только проводили нас равнодушно – скучающими взглядами. В ста ярдах от городских стен нас встретил Джеффри. Переодевшись и вооружившись, мы вскочили на коней.

– Куда едем, господин? – поинтересовался Джеффри.

– Во Францию, старина.

– Господин, – вдруг неожиданно обратился ко мне Игнацио, – я считаю, что вернул вам свой долг признательности и поэтому прошу вашего разрешения уехать домой. На Русь.

– Не возражаю. Езжай. Документ, что ты свободный человек, у тебя есть. Конь, доспехи, оружие – твои. Джеффри, у тебя есть деньги?

– Где-то полторы сотни флоринов, мой господин.

– Отсыпь ему половину.

Как только золото перекочевало в кошелек моего бывшего телохранителя, пришло время прощаться.

– Спасибо тебе за все, парень!

– Господин, вы всегда были щедры со мной! Не вы, а я должен благодарить вас! Вы так много сделали…

– Хватит! Мы поняли друг друга! Счастливого пути, парень! И… передавай привет Росси… Руси!

– Передам! Счастливого пути, господин! Джеффри, прощай друг!

Мы уже второй день ехали по французской земле и думали, что снова придется ночевать в лесу или в поле, как за холмом неожиданно показалась большая деревня. Мой конь утомленный, как и я, дальней дорогой, вдруг всхрапнул и живее зашевелил ногами.

«Вот и коняга почуял культурный отдых. В конюшне, с овсом. Ну, прям, как человек. Да и нам нормально отдохнуть не мешает. Да и руку левую натрудил».

Осторожно снял перчатку с обожженной руки. Подвигал пальцами. Джеффри уже неоднократно видевший эту картину, спросил: – Ну, как ты, Томас?

– Пальцы сгибаются. Правда, не так хорошо, как бы хотелось.

– Не все сразу, парень!

Еще, через полчаса мы въехали в деревню и остановились у местной гостиницы. Кинув поводья подбежавшему мальчишке, я с наслаждением потянулся всем телом, затем подойдя к двери, распахнул ее. Из проема сразу потянуло свежим хлебом, жареным мясом и луком. Запахи были такими вкусными и аппетитными, что рот сам собой наполнился тягучей слюной. Вместе с запахом по ушам ударил привычный шум человеческого застолья. Не успел перешагнуть порог, как шум приутих, но как только на меня вдоволь насмотрелись, все снова вернулись к своим разговорам. В зале, где могло расположиться человек тридцать, сидело чуть больше десятка человек. Шестеро из них, очевидно, местные крестьяне. Трое купцов обмывали, судя по разговору, удачную сделку, а вот двое, сидевшие за столом, недалеко от двери, были солдатами или наемниками. Они были сейчас в том состоянии подпития, когда людям хочется покуражиться, чем-то проявить себя, показать какой он сильный и как ловко умеет обращаться с мечом. Именно поэтому меня окинул вызывающим взглядом один из них, плечистый малый с длинными сальными волосами, лежавшими на кожаной куртке со следами проплешин и вытертостей от доспехов. У таких сила и безжалостность стояли на первом месте. Понимая и преклоняясь перед силой, они в то же время жестоко и безжалостно обращались с людьми, которые были их слабее. При этом они не делали разницы ни для кого, будь то зрелый мужчина, девушка или маленький ребенок. Мне не нравился подобный тип солдата, но их было довольно много, потому что именно таких воинов ковала эта эпоха. «Впрочем, ты сам недалеко от него ушел, парень».