В двух шагах от очага, где сейчас весело потрескивали дрова, стояло кресло, явно металлическое, судя по тусклым отблескам на его поверхности. Как только стало в достаточной мере светло, палач, до этого стоявший неподвижно у лавки с инструментами, наклонился и стал перебирать их, громко гремя и лязгая. Одновременно с ним, третий человек, стал аккуратно раскладывать на столе предметы, которые вытаскивал из сумки. Это была толстая книга, чернильница, рядом с ней легли несколько гусиных перьев и маленький ножичек с рукояткой из слоновой кости, предназначенный для того, чтобы подтачивать перья. Потом он поставил на стол распятие и две большие и толстые свечи, такие я видел на церковных алтарях, затем зажег их и после этого уселся за стол.

Я прекрасно понимал, что меня ждет, и теперь пытался напрячь всю свою волю, чтобы взять себя в руки. Будь я здоров, то наверно легче бы справился со своими чувствами, но мое состояние было усугублено моим физическим бессилием. Я даже сюда не сам пришел – меня притащили солдаты, поддерживая с двух сторон. Две рубленых раны, правда, неглубоких, сломанные ребра и ключица, пробитая голова – это был основной перечень тех ран, что нанесли мне стражники. Мне только и оставалось, что ругаться. На некоторое время все замерли, слушая меня, а потом снова занялись своими делами, только один из стражников кинул мне равнодушно:

– Не дери глотку попусту, успеешь еще ее надсадить!

Прошло еще некоторое время, приготовления закончились, и наступила тишина. Вязкая, тяжелая тишина, давившая на сердце и заставлявшая слабеть колени. Ожидание мучало меня не хуже физичкой боли и как только раздались приближающиеся шаги, я даже почувствовал некоторое облегчение, а спустя минуту, в камеру пыток вошел комендант. В отличие от первого раза, когда он казался вполне довольным жизнью, сейчас он выглядел нервным и раздраженным. С ним явно что-то случилось. Причем недавно, так как, судя по реакции подчиненных, они в свою очередь были также поражены состоянием коменданта. Тот, словно глубоко задумавшийся человек, несколько раз пересек камеру, даже не думая, что делает, после чего резко остановился и, увидев обращенные на него взгляды, злобно заорал:

– Что уставились на меня, идиоты!! Сыновья портовых шлюх, зачатые…!!

Ошеломленные бешеным криком несколько секунд люди стояли, замерев как статуи, чтобы потом сорваться с места и что-то начать делать, тем самым, демонстрируя свою занятость. Писарь принялся очинивать перья, палач стал греметь своим инструментом, а его подручный лихорадочно стал ворошить уголья. Только стражники, не зная, куда себя девать, старательно глядя в пол, судорожно вытянулись у стены. Комендант умолк так резко, как и начал кричать. Оглянулся по сторонам и снова закричал:

– Чего ждем!! За работу, бездельники!!

И снова наступила тишина. Правда, сейчас все смотрели не на коменданта, а на палача. Тот несколько мгновений стоял в нерешительности, а потом неуверенно спросил:

– Господин комендант, а вы что его спрашивать не будете?

Тот открыл рот, чтобы обругать палача, но в последний момент передумал и сказал уже почти нормальным тоном:

– Не твое собачье дело, Бернабо! Начни с огня!

Получив руководство к действию, палач радостно осклабился и скомандовал стражникам:

– Эй вы, придурки, тащите этого урода сюда!

Спустя несколько минут мои руки и ноги оказались плотно зафиксированными широкими кожаными ремнями к подлокотникам и ножкам тяжелого железного кресла. Я несколько раз рванулся, пытаясь вырваться, но это рвался не я, а мой страх, помноженный на чувство самосохранения. Все опять замерли, глядя на коменданта.

«Такое чувство, что он не хочет меня допрашивать. Неужели Винценто рассказал папе обо всем?».

– Бернабо, чего стоишь, бездельник?! Огнем его! Начни с левой руки!

Палач тут же засуетился, закричал на подручного. Я инстинктивно попытался отодвинуться, затем отдернуть руку, но не смог.

Боже, как это больно! Первым это ощутили пальцы, потом ладонь, запястье и за какую-то секунду она превратилась в сгусток обжигающе – горячей пульсирующей боли! Следом за рукой «запылала» моя голова, так как миллион осязательных нервов в кончиках пальцев разом послали панические сигналы моему мозгу. Я видел, как вспухают волдыри от ожогов, видел, как пальцы помимо моей воли начали скрючиваться, словно береста на огне. Дергаясь всем телом, я извивался, давился собственным криком, пока разум, не выдержав потока, залившей его боли, не отключился.

Очнулся оттого, что кто-то окунул мою левую кисть в расплавленный свинец. Я попытался стряхнуть его – взмахнул рукой, что заставило меня открыть глаза и окончательно прийти в себя. Я лежал на охапке соломы в грязной и вонючей тюремной камере. Не успел я это осознать, как боль набросилась на меня словно злобный зверь с острыми клыками, рвя мою руку на части. Моего терпения хватило ненадолго, после чего я кричал и выл от боли, колотил ногами в толстые доски двери. Вспышка быстро сожрала мои последние силы, и я потерял сознание. В чувство меня привела струйка жидкости, льющаяся мне в рот. Автоматически сделал несколько глотков, и меня чуть не вытошнило. Хотел отстраниться, но в следующую секунду понял, что не могу, так как я прислонен спиной к стене, а край кружки снова уткнулся мне в губы. Приоткрыл глаза. Надо мной стоял солдат с факелом, а рядом, одной рукой приподняв мою голову, а другой – держа кружку у моих губ, склонившись надо мной, стоял незнакомый мне человек. Длинные черные волосы с обильными прядями седых волос, свешиваясь, скрывали его лицо, поэтому кроме крючковатого носа, торчащего среди них, я ничего толком не смог разглядеть. Когда незнакомец увидел, что я очнулся, то сказал:

– Пей, маленькими глотками. Это маковый отвар. Он поможет тебе справиться с болью. Перестав сжимать губы, выпил все до конца.

– Кто ты?

– Лекарь. Мэтр Агостино Донатто. Теперь давай посмотрим твою руку.

Я с немым удивлением наблюдал за его действиями. Изумление было настолько велико, что в какой-то мере даже отодвинуло боль в сторону, сделав ее менее злой. Не успел лекарь уйти, как пришел стражник и принес обед. Заглянув в миску и увидев, что в ней не еле теплая вода с плавающим кусочком вареной рыбы, а настоящая мясная похлебка, к которой был приложен большой ломоть свежего хлеба, я удивился еще больше. Правда, по мере насыщения, когда боль и голод несколько притупились, голова сама по себе начала работать и когда я обнаружил в кувшине вместо воды вино, я уже пришел к некоторым выводам, которые подтверждали мою версию. Последним подтверждением стал ответ солдата на мой вопрос: – Чем я заслужил подобную милость?

– Не знаю ничего. Приказ коменданта.

Спустя час дверь в камеру снова открылась, и вошел комендант, держа в руке факел. Оставив за порогом сопровождающего его стражника, он закрыл за собой дверь. Подойдя вплотную ко мне, он сказал:

– Сын мне все рассказал.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Гм. Меня такой ответ устраивает.

Я смотрел на суровое лицо старого воина и с нетерпением ждал, что мне тот скажет дальше. Именно от него зависело: жить мне или умереть.

– Лекарь сказал, что его мази и снадобья поставят тебя на ноги уже через неделю.

– Ему виднее.

– Послушай, тут вот какое дело… Гм. Сын слишком поздно сказал о… Короче, я не могу отпустить тебя просто так, потому что уже сообщил городскому совету о нападении на тюрьму. Уже приезжал советник из мэрии и привез бумаги. И ты, и твои люди приговорены к смерти.

– Без суда?!

– Без суда! – сказал, как отрезал комендант.

Мне стало ясно, что здесь не обошлось без него. Он испугался, что я не выдержу и расскажу под пыткой об участии его сына. Только этим можно было объяснить поведение коменданта при пытке и вот эти его слова о заочном суде.

«Тогда как понять приход лекаря и еду? Какой в этом смысл? Сыпанул бы в похлебку отравы и дело с концом! Что-то концы с концами не сходятся. Так в чем же дело?».