– Это ваши. Матрасы новые, заменил только вчера. Продукты в корзине. Там же свеча. Ведро для естественной нужды – стоит чуть дальше. Здесь на лежаке – балахоны и трещотки. Когда уйду – переоденетесь. Теперь еще. Вот две палки. Если те, – он не оглядываясь, ткнул себе за спину рукой, – захотят с вами пообщаться – их длины и веса хватит, чтобы отбить у них все желание. Вечером я приду и принесу еще еды.

Договорив, мужчина развернулся и пошел назад. Мы с Игнатом переглянулись. Мы находились в так называемом лазарете для прокаженных.

Средневековые лепрозории были не медицинскими учреждениями, а местом, где больные были предоставлены самим себе. Они под страхом смертной казни не могли покидать этого места без специального разрешения. За стенами лепрозория больные должны быть одеты в черные балахоны и островерхие шляпы или колпаки с белой полосой, а так же обязательно оповещать о своем приближении звуками колокольчика или трещотки, чтобы здоровые могли уйти с дороги. Средневековые врачи не сомневались в том, что проказа – заразное заболевание. В то время как чума и черная оспа, опустошавшие города Европы, появлялись лишь изредка, а потом исчезали, проказа в средние века существовала постоянно, поражая сотни тысяч людей. Огромный страх перед этой болезнью оправдывал жестокие меры по изоляции прокаженных, ставя их вне закона.

Зажгли свечу и, прилепив ее к краю лежака, переоделись в черные балахоны и надели шляпы с белой полосой, после чего сели. Я покрутил в руке трещотку, предназначенную чтобы предупреждать горожан о том, что идет прокаженный, а затем отбросил ее в сторону. Игнасио, бросив несколько опасливых взглядов в сторону больных, вроде успокоился, и теперь положив под голову руки, лежа дремал. Я же думал о том, что арбалетный болт поставил окончательную точку в истории с предательством. Комендант нанял убийцу, чтобы заткнуть рот единственному свидетелю, который мог в самый последний момент раскаяться и рассказать об участии в преступлении его сына, Винценто Перре. Но так уж случилось, что не повезло, ни коменданту, ни правосудию. Определившись с этим вопросом, я снова вернулся к обдумыванию своего положения. Насколько я знал, то прокаженным разрешалось просить милостыню только в строго отведенных местах, зато, если больные лепрой захотят уйти из города, им никто не будет препятствовать. Осталось переждать несколько дней, пока все утихнет, а бдительность городской стражи притупиться, после чего можно было уходить из города.

«Хорошо. Вырвался я из города, а дальше что? Спасти графиню становиться практически невозможно. Да и какой я сейчас боец с изуродованной рукой. Правда, пальцы шевелятся, значит, есть надежда, что рука восстановиться, – тут я неожиданно почувствовал, как у меня пересохло в горле.

Порывшись в большой корзине, достал мех с вином и оловянную кружку. Налил и тут же с жадностью выпил.

«Похоже, каждый из нас останется на прежнем месте. Я – там, куда меня занесет судьба, а она в тюрьме».

Пережитое мною, а плюс еще постоянная боль в руке, отстранили в сторону образ Беатрис. Только сейчас я снова мог думать о ней в полной мере, а не вскользь, вспоминая время от времени. Хотя именно она стала причиной моих тяжелых испытаний, я даже в первые дни своего заключения, когда дикая боль, чуть ли не сводила меня с ума, не держал на нее зла.

«Судьба странным образом свела нас вместе. И вот теперь… – тут я неожиданно услышал шаркающие звуки. Повернул голову. К нам приближалось двое больных проказой. Бросил быстрый взгляд на палку, прислоненную к моему лежаку. Хорошая, массивная палка. Врезать такой – мало не покажется! Снова перевел взгляд на прокаженных. Те, сделав еще пару шагов, остановились на границе неровного круга света, падавшего от свечи. Здесь, в колеблющимся свете, их лица, изуродованные болезнью, выглядели кошмарными рожами монстров из трехразрядного фильма ужасов. Лицо одного из них бугристую оскаленную маску, а у другого лицо и кисти рук были покрыты буро-красными блестящими пятнами и язвами. Неожиданно мне захотелось перекреститься, но вместо этого я взял палку. И в этот самый момент вспомнил, что проказа поражала не только мышечную ткань, но и нервную систему больного. Тело не чувствовало боли, даже если его прижигали раскаленным железом, хотя живое мясо при этом дымилось и горело. «Вот блин! – подумал я, а вслух сказал: – Чего надо?!

При звуке моего голоса Игнацио открыл глаза, а затем рывком вскочил на ноги. В следующую секунду в его руках оказалась палка. Все это испугало прокаженных, и они начали отступать.

– Эй! Чего хотели?

– Хлеба, если можно, – промолвил больной в пятнах и язвах, а спустя секунду добавил, – добрый господин.

– Голод… совсем замучил, – сказал урод. – Окажите милость Божью.

– Посмотри в корзине, – обратился я к русичу.

Тот порылся, затем достал большой каравай хлеба, кусок сыра, пару кусков жареного мяса, оливки и две больших кисти винограда. Помимо меха с вином еще оказался кувшин с водой. Прокаженные как загипнотизированные уставились на еду. Игнацио посмотрел на меня.

– Дай им половину хлеба и сыр, – сказал я ему, а потом обратился к больным. – Отойдите в сторону! Сейчас он положит еду, на вон тот, дальний лежак, а вы потом ее заберете.

Больные торопливо попятились, не сводя глаз с выложенных продуктов. Игнацио отнес и выложил на лежак хлеб и сыр, после чего торопливо вернулся к своему месту. Жадными и суетливыми движениями больные лепрой расхватали оставленную еду и тяжелой, неровной походкой отправились к своим лежакам. Пока те ели, мы тоже решили перекусить. Закончив с едой, некоторое время сидели, думая каждый о своем. В этот самый момент снова раздались шаги. Мы оба повернули голову к незваному гостю. Он подошел и стал на том же самом месте, где до этого стояли его собратья по несчастью. Только он поднял низко опущенную голову, как я вскочил с лежака, словно меня пружиной подбросило. Болезнь в нем только начала развиваться и поэтому еще не затронула черт лица.

– Это вы?!

– Да, Томас Фовершэм, это я.

Передо мною стоял… граф Анри де Сен-Жак, однорукий, с синевато-багровыми пятнами на изможденном до крайности лице.

– Глазам своим не верю.

– В другое время я бы то же самое сказал, но теперь… Впрочем, ты мне лучше скажи, как здесь оказался? Задание?

– Нет, граф. Я, если честно сказать, здесь, – тут я покосился на Игнацио, который с явным любопытством прислушивался к нашему разговору, – по своим, личным делам.

– Значит… – тот задумался, явно не зная продолжать ему говорить или нет, – ты здесь не из-за меня?

– Нет.

– Впрочем, какая теперь разница. Я считай так и так мертвец, – с этими словами человек, бывший некогда графом Анри де Сен-Жак, развернулся и пошел к своему месту.

Мне хотелось узнать, что с ним произошло, я даже собрался его окликнуть, но в последний момент передумал. Захочет – сам скажет, не захочет… Все равно через несколько дней наши пути разойдутся. И на этот раз окончательно. Я лег на тюфяк, но мысли о графе не хотели уходить из головы: уж больно странной и неожиданной казалась мне наша встреча.

«Судьба странно сводит людей вместе. Сначала наши пути пересеклись с Лордом, теперь вот с… графом. Значит, он выжил во время нападения этого бандита на замок. А может, он был тем человеком, которого пытал Лорд, чтобы получить сведения? Нет. Лорд еще та сволочь, он бы не выпустил свою жертву из своих лап, пока не замучил бы окончательно. Тогда, как он стал таким? Ладно. Отложим. Может сам скажет. Хотя… Он же сам мне только что сказал, что в бегах, прячется от Хранителей. И что он мог совершить… Да все что хочешь! Взял да плюнул в суп главе Хранителей! Вот и причина! Хотя все может быть намного проще: подцепил проказу и его просто выгнали. Нет, это не проходит. Он богатый человек и жил бы сейчас у себя в замке, а не в этой… дыре. Ладно, чего гадать? Утро вечера мудренее».

С утра мы с Игнацио плотно позавтракали, не забыв поделиться едой с прокаженными, после чего вышли и построились в колонну по двое, после чего под оглушительный треск трещоток отправились на рынок просить подаяние. Так прошло несколько дней, пока поздно вечером не появился Джеффри и не сообщил, что через день, в воскресенье, прокаженных поведут к городским воротам просить милостыню.