– Сэр, у меня есть двое парней, которые около двух лет находятся в Италии. Не сильно хорошо, но поговорить с местным населением смогут. Сэм Уилкинс и Кеннет, оба отрицательно покачали головами:
– Нет, сэр. Кое-кто из наших лучников понять, что говорят, сможет, а вот разговоры вести – нет.
– Сэр, у меня есть трое парней, которые могут говорить по-итальянски.
– Хорошо, Дик. Теперь вам всем придется обменяться людьми. Я хочу, чтобы в каждом отряде, который будет находиться в засаде у города, был человек, говорящий по-итальянски. Не смотрите на меня так, это временная мера, потом ваши люди к вам вернутся. Мне нужно чтобы остальные с их помощью смогли общаться с местным населением. Не понимаете? Хорошо, объясню! Мне нужно, чтобы население видело в нас друзей, а не врагов. Это вам понятно?! Чтобы наши парни могли им это втолковать! Нам нужны друзья, а не враги! После возвращения разведчиков я буду знать, что собой представляет эта местность. Где дороги, где реки, где болота. Исходя из них, выставим вокруг города засады. Небольшие отряды, не больше десяти – пятнадцати солдат, в котором должен находиться человек, знающий итальянский язык! Перехватывать всех! Особенно одиночек, идущих к городу. И еще. Надо найти место для основного лагеря. Когда решим эти задачи, начнем осторожно искать вражеский отряд. На этом – все!
Уже на следующий день лагерь переместился в густую рощу, за небольшой деревушкой Форенцуола. Пока часть людей занималась работами по его устройству, остальные солдаты, разбитые на небольшие отряды, брали город в кольцо. Проблем с устройством засад и дозоров хватало, так как окрестности города изобиловали многочисленными речными протоками и заболоченными участками. Несмотря на определенные трудности, город был оцеплен настолько быстро, что местные крестьяне и торговцы узнали об осаде, только тогда, когда их стали останавливать на кордонах и заворачивать обратно. Два торговых каравана были остановлены и повернуты вспять, а вот обоз, везший продовольствие в город, был нами захвачен, как военная добыча.
Солдаты считали меры предосторожности, предпринятые мной, командирской блажью, но так как прямого нарушения своих приказов я не заметил, то и внимания на слухи о моих странностях, ходившие между парней, просто не обращал. Они просто не знали что такое «глубокая разведка» или заброска шпионов в глубокий тыл противника. Подобные приемы ведения войны появились в более поздние времена. Местным полководцам вполне хватало сведений от легких кавалерийских разъездов, отправляемых в разные стороны, а затем строящим на основании их данных тактику и стратегию предстоящего сражения. Уж тем более речь не могла идти о партизанской войне или диверсионно-разведывательной работе. Нечто подобное делалось только в случае планомерного отступления армии, но и в этом случае подобная деятельность ограничивалась поджогами посевов, да отравлением колодцев. В эти времена предпочитали выходить на поле рать на рать и меряться силой, сражаясь с противником лицом к лицу. В этих случаях военные хитрости полководцев не шли дальше выбора наиболее удобного места для своих войск, да сокрытия в ближайшем леске засадного полка.
Уже на следующую ночь благодаря принятым мною мерам предосторожности я был поднят на ноги Уильямом Кеннетом: его ночной дозор захватил пробирающегося в город человека. После того, как того ввели в мою палатку, я внимательно оглядел его. Одет он был как крестьянин, но во взгляде не было покорности и страха, а в жестах и походке – скованности простого человека, которым все помыкают, и который привык всех бояться, а в первую очередь – человека с оружием. Правда, этот человек тоже боялся, но по-своему. Подойдя к нему, чуть наклонился, втянул носом запахи. От него несло потом, кожей и металлом. Сделал шаг назад и посмотрел ему в лицо. Смуглая кожа, бегающие глаза, большая неопрятная борода. На вид лет двадцать пять. «Одет как крестьянин, но не он. Гм. Посмотрим, что сам скажет».
– Кто такой?
– Паоло… Тервелли. Крестьянин, ваша милость. Решил податься на заработки в город.
– А где твоя котомка?
– Так это… по дороге разбойники напали. Убегая от них – все бросил.
– Крестьянин, это хорошо. Мы трудовых людей не обижаем. Ответишь на пару вопросов – и иди своей дорогой!
– Спасибо, добрый господин! Что знаю, все расскажу!
– Значит, пытать тебя не придется?!
– Зачем пытать? Я бедный крестьянин…
– Не хочешь – как хочешь! Взять его! – скомандовал я лучникам, стоявшим за спиной пленника, потом посмотрел на Джеффри. – Посмотри на его ладони!
Тот подошел к «крестьянину», внимательно осмотрел его ладони, одну за другой, затем повернулся ко мне и сказал:
– Господин, он солдат. У него руки чистые, а мозоли на руках только те, которые натирает рукоять меча, но не ручки плуга. Что с ним делать?
– Сколько тебе нужно времени, чтобы развязать ему язык?
Тот бросил оценивающий взгляд на начавшее бледнеть лицо лазутчика, потом сказал:
– Немного, господин.
– Забирай. Только не переусердствуй.
Пленник несколько мгновений переводил взгляд с меня на телохранителя и обратно, но только лучники по знаку Джеффри заломили ему руки, как он испуганно закричал:
– Будьте вы все прокляты! Все скажу! Двадцать пять золотых не те деньги, чтобы умирать за них в мучениях! Да перестаньте меня тащить!
– Подождите! – сказал я лучникам, которые, не понимая итальянского языка, уже вытаскивали упирающегося наемника из палатки. – Ведите его обратно! Ставьте на колени! А теперь давай рассказывай!
– Господин, скажу вам чистую правду, как на исповеди. Только обещайте мне…
– Еще одно слово, гнусная крыса, и тебя прибьют гвоздями к деревянной доске, а затем на твое брюхо поставят сковороду, на которой разведут костер. Когда твои кишки достаточно прожарятся, и ты уже сорвешь голос, крича и умоляя о милосердии, только тогда я начну тебя спрашивать. Только тогда. И ты, захлебываясь кровью и словами, мне все быстро расскажешь. Знаешь почему? Да потому, что к тому моменту ты будешь мечтать только об одном – о быстрой смерти.
Даже при неровном свете свечей можно было видеть, как помертвело от страха лицо лазутчика после моих слов. С минуту он собирался с духом, а потом заговорил:
– Достойный господин, я расскажу тебе все, как священнику на исповеди. Я послан сообщить мессиру Джелико, что отряд Граво стоит в долине Нуре за деревней Агаццо и ждет его приказаний. Наш лагерь в тридцати милях отсюда.
– Сколько людей у Граво?
– Я не умею считать, господин, но скажу дословно, как сказал мне сам мессир Граво: нас столько, сколько ты просил.
– Что еще ты должен передать?
– Больше ничего, господин. Это сеньор Джерико должен был мне сказать, где и как наши отряды должны будут соединиться.
– Что ты должен был передать Джерико? Предмет или слова?
– Слова: «Помнишь о черном коне?».
– Что это означает?
– Не знаю, господин.
– Уведите его. Мне надо подумать. Лучники увели пленного, и мы с Джеффри остались одни.
– Что скажешь?
– Это ты мне лучше, Том, скажи, что ты задумал?
– Я вот думаю…, – но только я успел это сказать, как у входа в палатку раздались громкие голоса.
– Джеффри, посмотри, кому там еще не спиться?
Но не успел телохранитель сделать шаг к выходу, как в палатку вошел Игнацио, который время от времени ходил в дозоры, как знаток итальянского языка.
– Господин, извините меня, но дело неотложное. Лазутчика поймали. Будете с ним говорить?
– Ха! Урожайная нынче ночь на шпионов выдалась! Тащи его сюда!
Второй шпион так же оказался одет в костюм крестьянина. Я скептически осмотрел его, затем хмыкнул пару раз и спросил: – Куда и откуда идешь?
– Милостивый господин, пошли вам Господь здоровья и счастья! Не судите меня строго! Все бедность проклятая! Семья у меня большая. Мой кусочек земли всех не прокормит, вот я и поддался на уговоры мессира Граво. Он пообещал целых два золотых монет за то, что я проведу одного человека до города. Я в этих краях все тропинки и дороги знаю, а когда мы на подходе к городу наткнулись на засаду – голову от страха потерял. Бросился как заяц в кусты и бежал сломя голову…, пока … меня не схватили ваши солдаты. Я ничего плохого не хотел, добрый господин! У меня шесть детей! Помилосердствуйте, господин, не убивайте меня! Богом заклинаю! Дева Мария, заступница, спаси и помилуй…!
