Впрочем, кого-кого, а названного здесь героя Марка Твена — паренька Гека — упомянутые высокие материи не очень-то волновали; даже мучительно размышляющий Том Сойер умел смеяться куда заразительнее, чем весь город Лас-Вегас, и это было прекрасно.

Я сейчас подумал вдруг не о героях Чехова и Твена — я подумал о неистребимости смеха.

Американцы смеются; они растягивают губы в улыбке, когда страдают от боли, и хохочут, проиграв. Боль остается тебе, она хранится внутри, не растворяясь в повседневном нытье, а снаружи — «кип смайлинг» — «улыбайся»! Об этом можно писать в каждой главе — возвращаются лица, запомнившиеся за океаном, и когда я просматриваю фотографии, сделанные в Америке, они окатывают меня белозубостью, потому что ни одной угрюмой физиономии я не привез даже на негативах. Жить очень трудно, а без надежды вовсе не выживешь. Надеяться нужно до конца — в толпе, наедине с собой и в пустыне.

…Девушку эту я встретил в Аризонской пустыне возле города Финикс. Она ездила на «кадиллаке» выпуска 1959 года, купленном по случаю, и выглядела очень красивой за ветровым стеклом своего видавшего виды автомобиля. Пустыня начиналась прямо у ограды ее домика — неразумные кролики прошмыгивали по ночам сквозь незапертую калитку внутреннего дворика и тонули в бассейне; однажды во дворик заползла гремучая змея, и от нее было очень трудно избавиться, так же, как трудно было доставать из бассейна кроликов-самоубийц. Дело в том, что девушка живет одна, ей двадцать три года, и вот уже пять лет нижняя половина ее тела парализована — с тех пор, как восемнадцатилетняя выпускница средней школы в штате Висконсин упала на рождественском льду и сломала позвоночник, ударившись о порог дома.

Девушка улыбалась, разговаривая со мной, но как-то раз сказала: «Выйдите, пожалуйста, на полчасика, — мне сейчас очень больно, я должна прийти в себя, уже не могу терпеть…»

Она получила страховку и купила дом в местности, где круглый год тепло — в пустыне возле города Финикс; через два года заказала бассейн, и бассейн ей соорудили — к тому времени девушка начала зарабатывать сама на себя. Вместе с одним автомехаником открыла маленькую мастерскую по ремонту и реставрации очень старых автомобилей — удалось найти, реставрировать и продать коллекционеру «мерседес» выпуска тридцатых годов; бизнес на этом, собственно, и закончился — прибылей хватило на постройку бассейна и на ремонт домика — большинство работ девушка выполнила сама.

Я не называю здесь ее имени, потому что девушке было бы очень больно от моих сочувствий, восторгов и сожалений; она улыбается, пересаживаясь из коляски на переднее сиденье своего очень старого «кадиллака», сложенную коляску запихивает на заднее сиденье, все сама, все улыбаясь. В университете, где девушка завершает курс наук об организации современного бизнеса, она приглядывается к юридическому факультету — хочет закончить его, денег должно хватить — и начать собственное дело в адвокатской конторе. «Это будет славно, — говорит она. — Я собираюсь выступать по делам об автомобильных травмах и быстро приобрету популярность. Вы представляете — въезжаю на коляске и говорю: „Господин судья! Господа присяжные! Я понимаю мучения этого человека, пострадавшего в катастрофе…“» И смеется.

Это очень американский характер — сродни тем, что запомнились из литературы; человека бьют, а он встает и, улыбаясь, надвигается на противника — раз, второй, пятый. Его снова бьют, а человек улыбается расквашенным ртом, лезет в драку, пока его не свалят совсем или пока противник не отступит перед упорством. Здесь упрямством не хвастаются — герой рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни» просто хотел выжить, не видя в этом особого героизма и не философствуя, — он хотел выжить и, замерзая, полз, улыбаясь деревенеющим ртом.

Улыбается парализованный Уолт Уитмен — из истории американской литературы; улыбается парализованный Теодор Ретке — из классиков новой американской поэзии.

Улыбаются астронавты, улыбается преступник, поднимая запястья в наручниках, улыбается ковбой, гарцуя за изгородью у шоссе, улыбается бывший президент Никсон, вывозя в кресле свою парализованную жену из больницы. Это не потому, что всем весело; попросту «улыбка — это флаг корабля» (одна из немногих советских песен, которые звучали в Америке). Опустив флаг, корабль капитулирует и прекращает существование; достойнейшие корабли и тонут с флагом на рее.

Город Финикс похож на несколько рыболовецких флотилий, рассеянных в океане. Пустыня — океаном вокруг, с валами каменных взгорий, с каменистыми породами, выступающими в песках, словно серая зыбь. Флотилии закинули сети каждая в своих водах и не приближаются друг к другу — кварталы особняков разделены нейтральными зонами, где растут лишь толстые зеленые кактусы, похожие на гигантские окаменевшие огурцы с отростками или на причудливые скульптуры, сооруженные здесь давно не существующей, неразгаданной цивилизацией.

Аризона — штат малонаселенный, хоть сегодня в нем живет столько же людей, сколько было их во всей Северной Америке при открытии континента Колумбом, — около полутора миллионов. Город Финикс — единственный из городов ее, известных в Америке, надо сказать, очень хорошо известных, хоть все дома в нем молоды. Вы знаете, что американские города возникали на конъюнктурах, этот рос на оружейных заводах и на институтах ядерных исследований, сосредоточившихся в пустынях Невады, Аризоны и Нью-Мексико (к тому же в штате оказались урановые залежи). Город рос на пионерских мечтах; очарованные сухим и ровным его климатом, сюда съезжались немолодые люди, мечтающие о жизни в субтропиках и способные за это платить; индейцы племен Апачи, Навахо и других, помельче, выжившие в Аризоне до наших дней, от городов оттеснены. (Когда я был в Финиксе, в город приехала делегация индейцев племени Хопи с вождем Майной Ленза, они передали местным властям декларацию: «Все, чего мы хотим, это полной независимости от правительства белых людей, потому что желаем жить своей собственной жизнью и молиться собственным богам на своей земле». Индейцы приехали на неоседланных лошадях, в головных уборах из перьев, — их семидесятилетняя предводительница вручила текст декларации, после чего делегаты племени уехали в сторону гор.) В земле Аризоны нашли золото, серебро, медь — неулыбчивые (вот кто в Америке не научился смеяться) индейцы торгуют перстнями и браслетами из химически чистого серебра с бирюзой и кораллами — им это беспошлинно разрешено. (В кузове «пикапа» на домотканой дерюге ярчайших цветов задумчивый индеец рассыпает свои белые сокровища и каменеет над ними. Здесь без обмана, но и торговаться не принято — покупай или проходи мимо.) Поля Аризоны неплодородны, но на обводненных землях растут хлопок, цитрусовые и даже кое-где виноград. На этой холмистой неласковой земле делают самолеты, выпускают консервы и учатся всем на свете наукам — от индейской письменности до архитектуры. Жизнь в Аризоне странна — в песках и камнях, проросших саксаулом, кактусами и очень жесткой травой. Но есть еще Финикс Райской долины, тот самый центр притяжения богатых пенсионеров, о котором я вам уже рассказывал. В клубе Райской долины всего девятьсот семьдесят пять членов; в старческой улыбке растянут рот Голдуотера (помните, был такой сенатор, в шестидесятые годы рвавшийся в президенты, требовавший сбросить атомную бомбу на Вьетнам и разорвать дипломатические отношения с СССР), улыбаются Ригли (наследница изобретателя жевательной резинки), Дуглас (самолеты), Кайзер (алюминиевые заводы), Файрстоун (автопокрышки)…

Для многих пожилых жителей американского Среднего Запада сияющая Аризона — словно земля обетованная, предсмертное очищение высшим светом, клубом Райской долины. Особняк Барри Голдуотера осиным гнездом приклеен к розово-серой стене скалы; сам владелец универмагов, с треском провалившийся при попытке захвата Белого дома, позирует на открытках в замшевой шляпе и галстуке-удавке «бола»: «Добро пожаловать к нам в гости!» Правда, дом самого Голдуотера охраняется, и частная дорога, которая к нему ведет, перекрыта шлагбаумом.