Это было бы страшно. Не могу представить рушащиеся домики Диснейленда, павильоны голливудских студий, перевернутые сан-францисские трамвайчики и сломанный столб Оксидентал-центра в Лос-Анджелесе. Люди никогда не заслуживают своих Помпей — мечтаю, чтобы геологи ошиблись и люди Калифорнии выжили, очищаясь от своей муки, а не умножая и разнообразя ее.
…В кафе «Карилльо» на окраине очень симпатичного городишка Ла Гойя мексиканка, дремлющая у стойки, явно не думала о тектонических катастрофах. «Жарко в Калифорнии, а? — вздохнула она, махнув тряпкой. — Очень жарко. Хотите мороженого?» Мороженое в Калифорнии великолепно; оно есть даже в грязноватой забегаловке «Карилльо», не говоря о «Говарде Джонсоне», гарантирующем ассортимент из тридцати, а то и больше видов как минимум. Пойдемте-ка на мороженое и забудемся в кутеже у гигантских бокалов с «айскримом» — бывают невероятные кушанья из мороженого, иногда с очень торжественными названиями (почему бы и нет, могут же наши кондитерские фабрики носить торжественные названия…). Итак, мы с вами заказали мороженое «Памятник Джорджу Вашингтону». Порция готовится у вас на глазах таким образом: в высокий стакан вливается пятьдесят граммов холодного шоколада, и туда по очереди опускаются шесть шариков мороженого разных сортов и цветов. Каждый шарик обливается малиновым сиропом и прокладывается двумя тонкими срезами с банана. Наверху ставится остаток банана, все сооружение обливается взбитыми сливками, алой и голубой карамелью, а в самую-самую верхушку банана втыкается американское знамя на пластмассовом флагштоке. Можно все это есть — кроме знамени, которое создано для оказий торжественных, — и не думать о землетрясениях, мексиканцах, океанских акулах, перевоспитавшихся хиппи и разных людях, обитающих в Калифорнии.
…Впрочем, Калифорния обрела место в душе именно с тех пор, как ты узнал людей, в ней обитающих. Ты узнавал их и раньше — теперь они собрались вместе, — а помнишь Алена Гинзберга, с которым познакомились в Праге, — захотелось перевести его калифорнийские стихи из книги «Сова». В Праге Ален выступал в поэтическом кафе «Виола» и читал эти строки о Калифорнии, которую ты еще тогда не видел.
…Куда мы идем, Уолт Уитмен? Через час двери закроются. Какую дорогу укажет нам твоя борода в этот вечер?
……………………………………………………………………………………………………………
Будем ли мы бродить всю ночь по пустынным улицам? Деревья слагают свои тени, в домах выключены огни, мы будем одиноки с тобой.
Будем ли мы грезить о потерянной Америке любви, проходя мимо голубых автомобилей у подъездов, по пути к нашему тихому особнячку?
О дорогой отец, седобородый одинокий старый учитель мужества, какой Америкой обладал ты, когда Харон перестал отталкиваться шестом и ты вышел на дымящийся берег и стоял, наблюдая за лодкой исчезающей в черных водах Леты?
Америка, которой обладал Уитмен, Америки, которыми обладали все поколения до и после Уитмена, — миллионы людей, уходящих от одиночества, зла, бедности, — пальмы Калифорнии позванивали над ними, нью-йоркский Гудзон шумел им, и непаханые прерии кормили их, укачивали на шершавых ладонях и в конце концов растворяли в себе.
…Железная птица покачивает меня над необозримостью чужой страны, чтобы унести домой, и я особенно остро понимаю, что не все разговоры переговорены, не все дороги пройдены и пересказаны. Две тревоги вечны в писателе — что он уже все сказал, до конца и бессловесен отныне; и что он не сказал ничего, не сумел, не смог, бездарен. Самолет несет меня вокруг света, и тревожно мне, и хочется поговорить с вами. Вы слушали?..
* * *
Со времени моей поездки в Соединенные Штаты прошел год. Дни быстротечны, многие американские впечатления заслонены, вытеснены из памяти другими, но и сейчас с той же четкостью ощущаю в себе пережитые прошлой осенью надежду и боль.
Надежду — на мир и взаимопонимание между народами двух государств; боль — за несправедливость и еще боль — за агрессивность, за ту злобу, с которой влиятельные круги Америки — очень и очень влиятельные круги — преграждают пути к сотрудничеству СССР и США.
Поездка моя по Соединенным Штатам была особой — я встречался преимущественно с преподавателями и студентами. Не было встреч ни с рабочей Америкой, ни с теми людьми, которые представляют военно-промышленный комплекс заокеанского государства, — полюса американского мира не отразились в зеркале моей книги.
Таких встреч, повторяю, у меня не было, и я не могу говорить сразу о всей стране. Но вот что прочел совсем недавно: опросы общественного мнения показали: семьдесят — восемьдесят процентов опрошенных американцев хотят разрядки и улучшения отношений с СССР. Семьдесят семь процентов — за заключение нового советско-американского соглашения об ограничении стратегических вооружений, только восемь — против; таковы данные опроса, проведенные службой Харриса.
В этих цифрах — моя надежда. И вот цифры другие, в них моя боль: правительство Соединенных Штатов расходует все больше миллиардов долларов на вооружение. Эти цифры бесчеловечны, да и стоит ли забывать о том, что война столь же губительна для американского народа, как и для остального человечества? Включена еще одна кнопка на ядерном конвейере — выделены, несмотря на бурю протестов во всем мире, средства для производства нейтронной бомбы. Разрабатывается крылатая ракета!
Государственные отношения Советского Союза с Соединенными Штатами стали напряженнее — и не по нашей вине. Не мы вмешиваемся во внутренние дела других государств, не мы затрудняем важные для судеб мира переговоры, и не мы нагнетаем напряженность в международных отношениях.
Советская страна с первых своих шагов устремлена к миру, к поискам взаимопонимания между народами; земля у нас одна, мир на ней может быть обеспечен лишь совместными усилиями многих. Думая о взаимопонимании, о мире, писал я эту книгу. Теперь она перед вами — год спустя после поездки.
1976–1977
