«Хоть подумаю в спокойной обстановке», капитан начал портить первую страницу в тетрадке, затейливо выводя разными шрифтами матерные слова и ехидно думая о бойце за дверью, как о часах с кукушкой.

Суровое лицо опять появилось в форточке. Ух, ты! Страшно, аж жуть!

Он достал из кармашка сапога бритву и начал очинять карандаш. Спустя три минуты к нему ввались всем кагалом и, чуть ли не крутя руки, отобрали опасную вещь, переругиваясь на тему — кто доложит.

«Свободу попугаям! Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет Вовка, пусть всегда буду я! Эй, Саша, какой к черту Вовка? Кто служил любимым рабом на галерах?»

Комбат вздохнул и мысленно вернулся в поле, вновь начиная перебирать варианты. Что, вести упорный бой до конца?

Так немцы его комариный укус особо не заметят. И увести людей с позиции заранее Панов не мог, каждый его боец должен персонально расписаться: «без приказа свыше дот не покину».

Саша вспомнил про поляков, про адрес в Москве, про возможности хозяев кутузки, где ему так хорошо сейчас сидится. Про немцев, малыми «тургруппами» ходящими по Бресту. Подумал и про Манина, его саперов и воентехника.

Все шпионом его норовят обозвать? А почему бы не попробовать раскачать ситуацию? Московским засланцем его числят, так, может… того? Как там вещало армянское радио: давний агент германской и австро-венгерской разведки, и заодно британской агент.

Панову не верилось, что все здесь плохо.

В том же Перемышле, утром следующего дня так вдарили по немцам, что командир наступавшей на город пехотной дивизии в истерике запросил помощи.

Шутка ли, второй день войны, гудят фанфары и берлинцы, а большевики нагло выкидывать победоносных солдат из окон, разбивая их черепа, словно яйца о вымощенную брусчаткой территорию рейха!

На второй день войны русские ворвались в немецкую часть города.

А утром, 22-го июня, пятеро пограничников долго удерживали железнодорожный мост. Не молчали и доты. Тот первый секретарь, не растерялся, не сбежал, а сколотил, наверное, самое первое народное ополчение из граждан-«восточников».

Очень причудливо там легла карта.

Приведя себя в порядок, советские войска хорошо досадили немцам. Отступили организовано и по приказу, семьи командиров взяли с собой и ухитрились с боями пройти девятьсот километров, нагоняя фронт.

Через полтора месяца в районе Умани измотанный отряд комдива Снегова немцы разбили, а раненого генерал-майора взяли в плен. Орден Красного Знамени он получит после войны.

«Черт, все гораздо серьезнее», отрезвил себя Панов.

Здесь направление главного удара. Как бы не суетился здесь одинокий комбат, пусть и с целым батальоном, немцы компактной, плотной массой обязательно пробьют дорогу на Минск.

Но Саша помнил, кто что говорил и делал. Надо поискать людей, которые не растеряются, а смогут подняться над обстоятельствами. Делать это придется втайне от начальства.

Утром наградой дознавателю стала искренняя благодарность Ненашева, но делать из пограничника кактус комбат передумал. Настойчивый и упорный человек далеко пойдет.

Часов в восемь несостоявшуюся надежду всех разведок империализма освободил старший лейтенант Суворов, лично подтвердив, что знает капитана.

Максим с радостью пожал руку начальнику штаба, а затем долго тряс лапу младшему лейтенанту, восхищаясь качеством работы и методами следствия.

Улыбающемуся человеку пограничник зря поверил, и опасно крепко пожал Панову руку, который, улыбнувшись, начал петь дифирамбы.

Ему бы еще бы немного на него надавить, и Максим открыл секрет, как из таракана сделать изюминку. И вообще, пусть дознаватель и дальше растет над собой. При его энергозатратах и изучении опыта испанской инквизиции пыток могло бы стать на сорок процентов больше. Возьмем, например, их специальную колоду…

Пограничник слушал, бледнел лицом и приседал все ниже и ниже, очарованный словами комбата. А когда Ненашев, милостиво закончил, он стремительно бросился к бочке с холодной водой, остужать раздавленную ладонь.

Глядя вслед, капитан грустно подумал, что столкнись он с профессионалом, так легко бы не отделался. Одни очки с простыми стеклами немедленно вызовут множество вопросов.

Дознаватель Ненашева ненавидел, а, открыв тетрадь с непечатными буквами, нахмурился еще больше и сразу решил подшить ее к рапорту. Он бы в своем праве, капитана задержали в полосе отчуждения.

Пусть начальство глянет, ему полезно. Каков наглец! Дальше оскорбленный младший лейтенант читать не стал, лишь глянул на каракули, содержавшие непонятные ему схемы и расчеты.

Максим вернулся в Брест со спокойной душой. Фитиля любого размера он не боялся, иммунитет к ним Панову привили на службе. Лишь тактический заряд, вставленный в одно место, вероятно, смог бы изумить бывшего полковника.

Однако, ночные пляски с пограничниками руководство хоть и помянуло, но мимоходом и с нервным смешком.

Несмотря на откровенный залет, генерал сейчас смотрел на капитана с уважением. Не зря предупреждал их Ненашев. Куковавший в камере Максим пропустил момент, когда в штаб укрепрайона доставили крайне жесткую директиву начальника Генерального штаба.

Не выполнить ее означало нарушить указание товарища Сталина [102]. Требовалось немедленно нарастить штат укрепрайона. Свет для Ненашева стал еще более зеленым — никто не хотел оказаться крайним.

А комбат был на удивление невозмутим и лениво реагировал на выверты фортуны. Казалось, дай ему даже один день, и все едино: вновь начнет чиркать что-то в блокнотике, кивать в такт словам генерала и щурить глаза. Глядя на Ненашева, постепенно успокоились и Суворов и Иволгин.

Вот и славно, не надо, товарищи командиры, иметь вид зайцев, внезапно узревших вместо спасительно лодки с дедом Мазаем беспощадный баркас глухонемого Герасима.

Правильное поведение принесло плоды. Под предстоящие дела Максим выбил-таки для себя мотоцикл, а также право самому расставлять по взводам и ротам командный состав. Теперь неформальная и личная договоренность с кадровиком обрела легитимность.

Иволгин бросил быстрый взгляд на рисунки комбата. В нем явно погиб великий кубист-живописец. Болт, забитый в свастику выглядел очень внушительно. Далее смазано: набросок палаточного лагеря, какая-то детская песочница с проставленными размерами, срисованная где-то полевая баня и вновь, очередная схема из кружков и стрелочек. Ну, а бывший адъютант коменданта, заметил еще и новенькое. В этом графике — хаос, но упорядоченный по незнакомой системе.

Ненашев косо посмотрел в ответ, выдрал лист и, скомкав, сунул в карман. Вновь не совпали вместе факты и люди.

И надо быть еще осторожнее. Местным видеть его потуги ни к чему, поскольку вычерчивал Максим схему связей и взаимоотношений, известных ему людей.

— Капитан Ненашев, задержитесь, — неожиданно для Панова приказал комендант.

— Слушаю вас, товарищ генерал-майор.

Пазырев пристально посмотрел на Панова.

— Так, что за гранату вы изобретаете.

— Противотанковую, — улыбнулся Максим, удовлетворенно заметив, как у Пазырева загорелись глаза. Настучал, значит, об одном его рисунке Иван. Молодец! Не зря он выбрал именно его, как главного помощника прогрессора.

«Кость» Максим кинута сознательно. Он помнил, что комендант укрепрайона человек далеко не лишенный технической и изобретательской жилки. Имел Михаил Иванович в личном багаже авторские свидетельства на противотанковые гранаты РПГ-40 и РПГ-41. Ценило его мнение и ведущее профильное КБ при Заводе имени тов. Ворошилова.

А если кроме фугасного действия, он еще до чего-то додумается? Пусть раньше сорок третьего прекратят наращивать заряд. У бойцу, взявшего в руки двойной «ворошиловский» килограмм образца 41-го года очень маленький шанс выжить. Главное, по силам советской промышленности запустить такую вещь в производство, где-то к середине осени.