Первое, что предстояло сделать, это набрать бойцов в хозяйственный взвод и разбить летний лагерь. А капитан поставил еще дополнительное условие, желая видеть там лиц с личным интересом в городе. Пусть строевые командиры хлопцами и займутся, поскольку местной обстановкой должны владеть лучше комбата.
Оба ушли, чуть ли не одновременно скребя себе затылок, заранее представляя, какие кадры им дадут.
С замполитом Максим решил сразу побеседовать. Парень, похоже, вменяемый, однако убедиться в этом надо, раньше чем дать особо важное задание: мотивировать людей к войне. Но прежде Саша заскочил к дежурному по штабу, взять устав внутренней службы, где все комиссарские дела четко прописаны типографским шрифтом, и вновь вернулся к Иволгину.
— Товарищ политрук, наденьте, наконец, очки. Поверьте — вы в них гораздо умнее. Посмотрите на меня — никого не трогаю, пишу план починки примуса, — он почти дословно процитировал Булгакова, не без оснований намекая на себя.
Иволгин послушался и улыбнулся. Хорошо таким людям, всегда уверенным в себе. Но демонстративно надувший щеки комбат действительно походил на ученого кота в гимнастерке с черными петлицами.
Максим решил приступить к отращиванию усов. Все надо попробовать в жизни. «Все» во времена Саши Панова обычно означало: наркотики, секс и съемки в порно. Гораздо реже: ядерная физика, альпинизм или шахматы.
— Алексей, давай по имени-отчеству. Расскажи мне про польский поход и войну с финнами.
— Максим Дмитриевич, я на фронт так и не попал…
— Я читал ваше личное дело. Впечатлен.
— Зачем это вам, товарищ капитан, — не слишком охотно потянул Иволгин, по привычке пытаясь закрыться.
— Война скоро, а я к ней лично не готов, — пошел на откровенность Ненашев, наблюдая, как дернулся политрук. Значит есть что скрывать, грызут его мысли.
Да, он действительно не готов. Не готов еще воевать в местной команде. Неужели тут все военные поголовно такие? Если завтра война, если завтра в поход… Та-да-да-дам! А как до дела, то молчу-молчу!
— К войне? — слова начальника сбили Алексея с толку.
— Да, с Германией. Удивительная новость, правда? Мне очень надо знать, что думают тут люди. Можно без фамилий, хочу услышать общую оценку.
Спустя три минуты Панов вспоминал события тридцать девятого и сорокового года, не из книг и документов, а со слов очевидца. Еще ему очень хотелось знать, что за «инженер человеческих душ» попал в батальон.
А что, неплохо говорит и моменты неприятные не обходит. Иволгин дошел до рассказа об участии в здешней коллективизации [71]. Слышал Ненашев, что местные крестьяне немедленно разбегались, лишь заслышав слово «колхоз». Неплохо здесь поляки пропаганду поставили, и наши «колонизаторы» перестарались, считая живущих здесь людей, как бы сказать поделикатнее — не совсем полноценными советскими гражданами.
По словам Иволгина, будущие колхозники, жившие по отельным хуторам, пока выжидали. Кое-кто, предчувствуя беду, поспешил «раскулачиться» самостоятельно или создал колхоз, на манер «закрытого акционерного общества», исключительно для родни и друзей. Остальным — поворот.
Да, не понимали селяне-середняки, зачем власть отбирает у них землю, едва дав снять первый урожай? Почему они должны отдавать горбом нажитое имущество в общий котел? Чтобы здесь, на родной земле, купить надел, в Канаду на заработки ездили, где горбатились по-черному, подрывая здоровье и собирая гроши.
И какого черта, работать за непонятные трудодни, под командой известных бездельников? Почему те тунеядцы новой власти более близки, чем пашущие землю до седьмого пота? Вот и упирались, как могли [72]. Да и Конституцию СССР, советские законы здешние люди выучили подчас лучше бывавших наездом агитаторов.
Вызывало смех и радио, вещавшее о колхозных рекордах! Тут и в плохой год больше с гектара собирали, Францию догнали и примерялись к Америке, пока власть не сменилась [73].
Понятно, что пользовался такими настроениями и недобитый враг, мутя несознательных граждан Западной Белоруссии, но и упертых единоличников обложили налогом.
А не имевшие ничего бедняки растерялись, хоть и раздали им землю, но пахать ее, кроме как лошадкой, нечем. Цена аренды техники у МТС заставила почесать затылок. Нет пока у них ничего, дайте на ноги встать.
Борьба с «враждебными классами» и «кулачеством» [74] постепенно приносила плоды — по крайней мере, теперь никто не рисковал посылать агитаторов непосредственно в дупу, а одобряюще молчал.
Особо упертые селяне, сжав зубы, густо поливали клумбы и грядки машинным маслом. Оружия у населения после недавней войны припасено много. В крепости Осовец не только продовольственные склады, но и польский арсенал растащили, да так, что не собрать.
Да, такого Максим не ожидал. Сильно народ в Западной Белоруссии несознательный — не хочет, подобру-поздорову идти к своему счастью и выкручивается, как умеет. Понятны враждебные взгляды на улицах. Да и в лесах, говорят, не перестали постреливать, по-тихому партизаня против Советской власти. Вот еще почему стоят пограничные кордоны на старой границе.
Ох, не просто будет работать со здешним народом. Глуп, кто считает живущих в довоенное время людей серой массой, готовых сразу крикнуть «Ура! За Сталина!» и пойти в убийственную лобовую атаку на пулеметы. А ведь поднимались, и не раз. Пусть кто-то и после полученного пинка по заднице от ротного и взводного, но надо было заставить себя сделать еще и шаг вперед.
В батальон придут люди всякие. Надо понять, кто на смерть идти готов, а кто может выстрелить в спину. И обоснованный мотив у людей есть, не всем Советская власть родная мать. Думали и решали свои проблемы местные по собственной логике, умея сравнивать «агитку» и действительность.
Жаль, но говорить с каждым для командира батальона — непозволительная роскошь.
Так, что, помочь, разобраться в местной публике, должен именно товарищ Иволгин. Только, вот, хватит ли ему ума и знаний? Сможет ли найти к людям подход? Что бы там пафосно ни вещали, но солдат в окопе первый раз, вступая в бой, в мыслях погибает не за страну, а за несчастного себя и своих товарищей. Только потом, пройдя огонь, ожесточившись и вновь духовно воскреснув, сможет написать на стене те бессмертные слова: «Умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!»
— Значит так, товарищ Иволгин, — прервал своего комиссара Ненашев, — набросайте-ка мне сразу план мероприятий политработы в батальоне. Десяти минут хватит?
— Вполне! — политрук улыбнулся, вот этот экзамен, как раз ему не страшен.
Затем Алексей с тревогой наблюдал, как тихо звереет начальник, орудуя красным карандашом. Вроде как нашли они друг с другом душевный контакт, так чего он придирается? Написано, как требуют в политотделе.
Действительно, и чего это Панову звереть? Саша же помнил темы занятий запланированных на июнь 41-го: «Красная Армия — самая наступательная армия в мире или Как на чужой территории защитить свою землю» и «Почему Красная Армия всегда выступает прежде, чем враг посмеет на нас напасть» [75]. Наверно, потому, что перед войной уже нельзя блеять привычными словами агиток.
Ну, и шаблон у замполита: жаловаться, но одновременно быть как все. «Одни слова для кухонь, другие — для улиц». Ага, поговорили и разбежались в древнерусской тоске.
Замполит сжался, увидев с какой злой силой кулак Ненашева стукнулся об стену, заставляя вздрогнуть и вышибая пыль.
Но капитан уже баюкал ушибленную руку, попутно кляня себя, что зарекалась однажды лиса кур не воровать, и вновь попалась.
— Извини, Алексей, на себя злюсь. За то, что долго в Красной армии отсутствовал. Ничего, ситуацию мы поправим, но этот план ты мне не показывал, — Ненашев неторопливо порвал лист. Подошел к окну и, окончательно успокаиваясь, посмотрел вслед улетающим клочкам бумаги.
