— Слушай, Карл, думай, про что вякаешь.

— Хорошо, тогда мой старик говорил, что нет ничего лучше сала из тех свиней к домашнему шнапсу. А какую там делают кровяную колбасу, не хуже, чем в Вестфалии…

— Кончай голосовать за коммунистов, а не то вставлю тебе клизму из того, что приготовил на ужин наш повар.

Смех разрядил обстановку.

— Вилли, а ты чего?

Тот отложил письмо:

— Гамбург сильно бомбят англичане. Отец с семьей перебрался в Дрезден. Там безопаснее. Сестра рада. Написала, что посетила музей Карла Мая и теперь в восторге. Еще ввели карточки на фрукты и картофель.

Кто-то затянул «Эрика, как мы тебя любим». Все, как всегда. Надо, так надо. Фюрер, наконец, знает, что делает. После долгих споров, бесед, вопросов и сомнений солдаты успокоились. Главное, наступила определенность, прервавшая изматывающее томительное ожидание [544].

Прошлые победы воодушевляли даже самых мрачных пессимистов. Ну и ладно, пусть год! Когда они со славой вернутся на немецкую землю, их снова начнут обнимать, целовать, приветствовать, ласкать, забрасывать цветами, шоколадом и конфетами. Не всех, но каждый надеялся, что ему повезет.

Командир разведбатальона поднялся на наблюдательную вышку.

— Что там происходит у большевиков?

— Все, как в обычную субботу. Смотрят кино!

«Точно, варвары! Ничего, мы научим вас культуре!» — подумал гауптман, представляя, как орет толпа волосатых и грязных питекантропов в шкурах, в кривых руках вздымавшие дубины.

Живут беззаботно, руководствуются инстинктами, чужды всякой ответственности и долгу. А постоянное желание перебежчиков с другой стороны выпить? Впрочем, вроде по марксистским убеждениям, алкоголизм считается смягчающим обстоятельством. Вечно помутненный водкой разум, порочное тело и слабая воля.

Нет, они, немцы, не такие. Тот, кто проповедует слабость воли — враг. Им не нужна тысяча моральных предписаний от бога. Главное — кровь. Она бьется в сердце немца, предписывая принимать верные решения без моральных сомнений и угрызений совести.

Гауптман вернулся к себе в палатку и включил радиоприемник. По берлинскому радио передавали бодрые танцевальные ритмы. Фюрер и нация в них уверены. Теперь надо просто хорошо делать привычную работу.

И кино на русском берегу заканчивалось. Под взрыв хохота прозвучали обидные слова: «Господа рыцари в обмен пойдут. На мыло менять будем», и во внезапно наступившей тишине другие: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет».

Покидая вокзал, Ненашев зашел в ресторан. Подозвал пианиста в очках и попросил, если кто-то станет очень настойчиво интересоваться панной Ненашевой, которая в девичестве была Чесновицкой, то передать господину его скромный подарок.

— Остановись у парка, — попросил Ненашев водителя, — Подождешь пять-десять минут?

Улица Ленина выглядела как-то неуютно. Пусть из-за деревьев и доносилась громкая музыка, но небольшие группы людей в военной форме, без подруг рядом, выглядели подозрительно.

— Я с вами, — оценив обстановку, заявил шофер.

— Даже туда? — Максим мотнул головой в сторону постройки с обязательным раздельным входом для мужчин и женщин у входа в парк, — Считаешь, что я один не дойду до кондиции?

— Мне запретили оставлять вас одного.

— Хорошо, давай пойдем вдвоем, друга подержишь. Мне доктора как раз недавно запретили тяжести поднимать. Подержишь?

В темноте Ненашев не видел, но знал, что его «телохранитель» стремительно покраснел. Фраза срабатывал всегда.

— Упокойся. У меня пятиминутный перерыв на «ля моменталь»!

Сотов начал переваривать «что бы это значило?», а Максим усмехнулся. Задание «отвлечь внимание и сбежать с приема» он выполнил.

Спустя пару минут по аллее парка нетвердой разболтанной походкой шел человек в командирской форме. Фуражка лихо заломлена на затылок, слегка покачивающаяся походка, сопровождается раздраженным ворчанием: «до чего диверсанты довели пенсионера».

Но никто его слышал. Рядом, в ста метрах под гром оркестра танцевали и гуляли беззаботные люди. «Счастье мое я нашел в нашей встрече с тобой, всё для тебя — и любовь, и мечты…»

Давно закончил выступление хор Белгосфилармонии, и теперь по парку имени Первого Мая летел вихрь чарующих звуков, под них кружились девушки в летних платьях, юноши в костюмах, и неизменные военные.

Панов злился. Еще пять минут и «влюбленная пара» навсегда покинет точку «бифуркации». Встанет со скамейки и продолжит веселиться. Ищи тех бабочек в ночи. «Аллея Охов и Вздохов», прочитал на табличке Максим и, наконец, увидел «объект». Он понаблюдал еще минуту, ошибиться было нельзя.

— Почему вы меня не приветствуете? И головной убор, между прочим, так не носят!

Темноволосый плотный парень, на голову выше Ненашева, презрительно посмотрел на майора с пушками в петлицах. Чувствуя запах, он даже не стал смотреть ему в глаза. Быдло, большевицкая пьянь!

Но на нем форма русского капитана, и назначенное время еще не наступило. Он поднялся и нехотя приложил правую руку к виску, а в ответ очень характерно вскинули ладонь. Как красиво, очень по-русски, словно у его отца.

Какой отвратительный звук! Что-то холодное вошло под его ребра и немного повернулось.

Панов умел работать и левой. Видя, как ученик зеркально путает стойки, те два инструктора из спецназа не стали ничего исправлять, а, переглянувшись, чуть добавили пинков.

Парень дышал, но понимал, что умирает. «Нож в печень, никто не вечен», шутил сам. Но как обидно! Поймали нелепо, подло и бесчестно. И сам хорош, сразу расслабился, попав на Родину.

Жаль, ничего не сказать в ответ. Можно лишь хрипеть, плевать кровь, и смотреть на врага глазами, полными ненависти.

Но почему ответный взгляд выражал какую-то усталость, сожаление, а рука убийцы заботливо поддерживает ему голову, пока он окончательно не утратил блеск в глазах.

Полковник убил немецкого диверсанта, но настоящего, стопроцентного, пробы некуда ставить, русского. Тот шел сюда, веря Алоизычу, обещавшему русскому народу помочь стряхнуть с себя ненавистный режим, уничтожить жидов и прочих гадов, пьющих русскую кровь. Да хоть с самим чертом, лишь бы против коммунистов [545].

Девушка еще ничего не успела понять, а ее молодой красивый кавалер, говоривший так мило и интересно, неожиданно осел мешком на землю. Как? Они же договорились продолжить знакомство завтра. В полдень воскресного дня. Он обещал обязательно заехать за ней и тогда…

А какие в голове роились мысли! Вдруг не придет, или забудет адрес? Вдруг, я его потом разлюблю, или он меня?

Теперь парень, которого она, может, всю жизнь ждала, лежит в пыли, а его убийца присел на корточки и шарит по телу.

«Дура! Что ж не бежишь? Ясно, обмерла в ступоре» — не обращая внимания на подругу, Ненашев искал у обер-лейтенанта жетон. Лоб покрылся испариной, неужели ошибка?

Максим, наконец, нащупал алюминиевый овал в кармане галифе. Лиха беда начало! Выдохнул и стер со лба липкий пот. Переложил чужой «ТТ» к себе в кобуру. Повесил на плечо сумку, куда сунул документы и снятые часы.

Что-то надо делать с девицей. Сидит как мышка, лишь глаза распахнуты в ужасе. Но постепенно начинает отходить, вот и дрожь пробила.

— А ну бегайт! Зарежу! — на немецкий манер коверкая слова, произнес Максим и попробовал улыбнуться, заранее зная, какая непритворная гримаса возникнет на его лице.

Убить человека так, означало начать душегубить. Дороги назад нет — мать его теперь война, и горе всякому, вставшему на пути.

Девушка посмотрела на побелевшее лицо. Убийца не остановится ни перед чем. Еще больший ужас захлестнул, как удавкой сжимая горло. Она несмело сделала первый шаг, потом другой. Потом, сломя голову, бросилась в сторону танцплощадки.

Там люди, они должны ее защитить! Через несколько секунд раздался пронзительный крик, способный заглушить любой оркестр: