Мы прошли не так уж и много, когда Бландиния внезапно остановилась и толчком отворила узкую дверцу в простой кирпичной стене.
Она выглядела как вход на какой-нибудь склад, но по другую ее сторону обнаружился величественный зал с мозаичным полом и потрясающей росписью по стенам — львиная охота в Персии, шторм на море, опрокидывающий корабли, деревянный Троянский конь, затаскиваемый в стены города и много чего еще, нарисованного со вкусом и совсем недавно, судя по запаху сырой штукатурки. Все это выглядело довольно странно: экстравагантная демонстрация достатка, спрятанная за невзрачной дверцей в узком переулке, но потом я припомнил кое-что, подслушанное в кабаке несколько лет назад: что богатые римляне не стремятся выставлять богатство напоказ из-за необъяснимо высокой доли богатых среди обвиняемых в государственной измене (при которых собственность приговоренных конфискуется в пользу императора). Что ж, ладно, подумал я. Если светить деньгами значит оказаться на скамье подсудимых, многое можно сказать в пользу скрытности. Разумеется, считалось, что эти сфабрикованные обвинения — одно из главных зол правления Нерона, которым положил конец благородный Веспасиан, но, возможно, никто не потрудился сообщить об этом Лицинию Поллиону, а может, он был из тех параноиков, которые никогда не верят правительству.
Таковы уж некоторые типы. Привратник встретил нас на пороге (украшенном мозаикой в стиле «осторожно, злая собака», очень достоверно изображающей спартанского волкодава; почему-то многие их обожают, хотя по мне так они слишком безвкусны, навроде тех украшений в виде маленьких серебряных скелетов, вывешиваемых на званых обедах) и провел в обеденный зал. Ничего так домишко был у Лициния Поллина, надо отдать ему должное. С потолка на золоченой цепи свисала огромная двойная лампа, освещавшая весь зал. Мебель была не слишком старая, но хорошего качества, масса золоченых и слоновой кости панелей, повсюду подушки — настоящий левантийский пурпур, не какая-нибудь там подделка. Особенно поразил меня один милый штрих: потолок был выкрашен в голубое и расписан летящими птицами, солнцем и всем прочим. От этого зал казался светлым и просторным, как будто вы сидите под открытым небом.
И прямо в центре комнаты вместе с управляющим суетился над чем-то тот самый толстый коротышка, которого я впервые повстречал в Остии и который одарил меня целым денарием, чтобы я нажрался. Он поднял голову, когда мы вошли, посмотрел прямо сквозь меня и принялся пожирать глазами Луция Домиция, как будто тот был богом или около того.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — воскликнул он, спеша через зал нам навстречу, — входи, прошу, чувствуй себя как дома. Ты тоже, дружище, — добавил он запоздало.
В тактическом смысле мы разместились хуже некуда. Александр и Хвост устроились в проходе, будто Гораций со своими дружками, готовые защитить мост от этрусков. Помимо охраняемого ими пути, прорваться по которому без кавалерийской поддержки и, возможно, слонов, было затруднительно, других выходов из зала, кажется, не было. Если нас притащили сюда, чтобы предать мучительной смерти, я не видел, как мы могли бы ее избежать.
Если он планировал убийство, то или хотел сперва накормить нас, как фермер поступает со свиньей, прежде чем отправить ее на рынок, или ненавидел нас так люто, что намеревался сожрать наши трупы. Зал был украшен для роскошного обеда, расставленные повсюду маленькие столики поддерживали серебрянные блюда с занятными сооруженьицами, включающими мертвых птиц и колбаски, в двух забавных бронзовых осликах лежали свежие оливки, ну и все такое прочее.
Ослы были явно дорогими и безвкусными — по-видимому, это были подарки от людей, которых он не хотел обидеть. Не то чтобы мне было до этого дело. Лично я даже люблю безвкусное. А чего еще можно ожидать от такого, как я? Нет, единственной причиной, по которой я вообще обращал на обстановку внимание, было то, что она способна многое сказать о хозяине — особенно те предметы, которые выставляют напоказ в ожидании гостей, и сейчас был как раз тот момент, когда мне бы пригодился любой намек на то, с чем нам предстоит столкнуться. По всему выходило, что хозяин либо был раньше беден, а потом разбогател, либо он просто знает, что ему нравится, и плевать, кто что подумает — главарь уличной банды, например, или кто-то в том же роде.
У меня было полно времени, чтобы осмотреться, потому что коротышка, Лициний Поллион, стоял перед Луцием Домицием, будто корни пустил, и пялился. Как раз когда мной начало овладевать беспокойство, возникающее, если стоять на одном месте некоторое время, коротышка прочистил глотку и сказал, что для него это большая честь или что-то вроде того. Луций Домиций слабо улыбнулся и ответил, о, ладно, и коротышка просиял. Честное слово, в этот момент можно было задуть эту его роскошную люстру, и света все равно бы хватило.
— В сущности, — сказал он. — Это высшая точка моей жизни,— он помолчал, будто пытаясь проглотить яблоко целиком. — Прости, — сказал он. — Это может показаться грубостью, но по правде сказать, я попросту не нахожу слов. Обычно я совсем не такой, уверяю тебя.
— Все в порядке, — неловко сказал Луций Домиций. — Не беспокойся на этот счет, — он бросил на Поллиона свой фирменный взгляд фаршированной лягушки и спросил:
— Прости, если это прозвучит неучтиво, но что мы здесь делаем?
Некоторое время у Поллиона был такой вид, будто он ничего не понимает. Затем он сморгнул, как ящерица, и сказал:
— Ну, на самом деле я просто хотел встретиться с тобой. Я понимаю, что звучит глупо, но это правда. Видишь ли, — продолжал он, внезапно разгоняясь, как телега, катящаяся вниз по склону, — дело в том, что я всегда считал твою музыку и твою поэзию... эээ, они восхитительны. У меня есть копии всех твои поэм, какие мне удалось разыскать, я собирал их годами, и встретив кого-нибудь, кто бывал на твоих выступлениях, я упрашивал его напеть мне мелодию, и мой раб, сардинец, удивительно способный малый, записывал ее в виде значков на табличках, а потом разучивал с музыкантами. Я держу двенадцать музыкантов, и все они заняты только тем, что играют твою музыку; я послал в Антиохию специально за знаменитым певцом, он был недешев, но мне казалось, что только лучшие из лучших достойны твоих песен — Диомед Антиохийский, может быть, ты слышал о нем? Нет? Ну что ж, неважно. Так или иначе, он поет, а музыканты играют для меня три раза в день — после завтрака, обеда и ужина, а два довольно неплохих флейтиста наигрывают поппури из твоих работ все остальное время, когда я один, или занимаюсь, или принимаю ванну. А кроме того — и этим я особенно горжусь — мне удалось достать арфу, на которой ты играл во время своего первого публичного выступления в Неаполе; целую вечность я искал ее следы, и капитан стражи, который ею владел, ободрал меня, как липку, но теперь, разумеется, она — одна из моих самых лелеемых драгоценностей. И, — он остановился и перевел дыхание, как будто пробежал дистанцию на Олимпийских Играх. — Ну, — сказал он, — как я уже сказал, я просто хотел увидеть тебя и, ну, сказать спасибо за все чудесные часы, которые ты мне подарил.
Вот так. Надо отдать должное Луцию Домицию: он воспринял все это вполне достойно, учитывая обстоятельства. Я-то на его месте или придушил бы Лициния Поллиона прямо на месте за все пережитые страхи и удары по башке, или расхохотался бы так, что весь потолок угваздал своими кишками.
Но Луций Домиций был не из таких. Он просто застыл со слегка приоткрытым ртом, не говоря ни слова. Я в чумных ямах видывал лица пооживленнее.
— В общем, — продолжал Лициний Поллион, — это все, что я хотел сказать. А теперь, если не откажешься разделить со мной небольшой перекус, я сочту себя польщенным. Эпафродит, воды и полотенец для нашего гостя.
Маленький тощий кучерявый подросток рванул вперед с серебряной чашей наперевес и принялся мыть руки Луцию Домицию, и я сомневаюсь, что тот его замечал, пока юноша не стал подрезать ему ногти серебряным ножиком — так он был поражен. Затем другой чувак, зачем-то переодетый Купидоном или Ганимедом или кем там еще, увлек его к кушетке и в самой раболепной манере уложил на нее, после чего целая толпа рабов ринулась к нему к блюдами, так что я перестал его за ними различать. В этот момент гораздо менее элегантный тип хлопнул меня по плечу и указал на кушетку поменьше и попроще, приткнутую за колонной. Ну что ж, только балбес останется стоять, если можно прилечь, поэтому я отправился, куда сказано и стал ждать появления еды — занятие, которому я предаюсь беспрерывно. Я еще не переварил рыбный соус Александра, но бродячая жизнь учит, что сперва надо есть, а уж потом беспокоиться о пищеварении. Те закуски оказались очень вкусные, хотя на мой вкус слишком соленые, а чтобы набить брюхо, надо было слопать целое блюдо этих маленьких штучек.
