А по небу наперегонки с ладьями уже неслась другая стая. На метлах, ухватах, кочергах летели ведьмы - готские, эстийские, венедские. Не было только их наставницы и предводительницы - Эрменгильды. Вместо нее стаю вела Лаума. Бесстыдно-голые, с распущенными волосами, они то дразнили воинов грубыми шутками, то кричали: "Эй, Данута! Ты же наша! Тебе не выстоять против нас всех!" Волхвиня знала, что такое колдовской поединок в одиночку против целой своры ведьм. В школе Эрменгильды это было наказанием и испытанием одновременно.

   А ведьмы уже перешли от слов к делу. Поднялся противный ветер. Два насланных чарами ветра столкнулись, и перед ладьями завертелся ревущий водоворот. Ветер налетал то сбоку, то сзади, грозя опрокинуть и разметать ладьи. Скрылись испуганные морские девы. Гладь залива превратилась в бушующий хаос. Лютичи гребли, помогая ветру, и во все горло ругали колдуний, посылая их во все негожие места к Яге, всех чертей матери.

   Но стояла на головной ладье у мачты молодая женщина в промокшем белом плаще, с прилипшими к плечам мокрыми волосами. Упорно подавляя метавшийся на дне души страх, плела она вязь заклинаний. Она должна, должна выстоять против этой наглой, пышнотелой, гулящей пришелицы, против всей этой стаи шлях и пакостниц, не таких уж смелых по одиночке! Ведь серые воины верят в нее, свою чародейку, отважную подругу их непобедимого вожака. И слабели порывы ветра, упираясь в незримые стены, разлетались брызгами громадные волны, все дальше отступал грозный водоворот.

   Рядом с Данутой стоял, сжимая меч, Лютомир. Уже несколько ведьм, обернувшись то вороной, то коршуном, бросались на волхвиню, но всякий раз напарывались на его рунный клинок. Только бы она сама выдержала! Ей ведь некому сейчас помочь, кроме нескольких чародеек-волколачек. Ни одного волхва не отпустил с ними князь. Нужно в купальскую ночь вымаливать урожай для племени, отгонять ведьм от сел... от панских полей и стад особенно. А ведьмы-то вот они все! Что ж, не дело воина обижаться на тех, кого сами боги велели ему защищать. Взгляды этих людей опущены к земле - к Матери-Земле, но разве не она кормит воинов?

   А по другую сторону косы драккары Берига без помех рассекали ласковые волны Коданского залива. Впереди шел "Черный Змей" - корабль конунга. Красота тихого ночного моря не трогала сердца конунга. Над его головой, на знамени, увенчанном деревянным вороном, скалил зубы волк, а на носу корабля - дракон. Ворон, волк и дракон - кровь, смерть и трупы во всех трех мирах! "Радовать волка", "радовать ворона" значит "сражаться". Вот где радость и судьба воина! А после битвы, конечно, добыча, попойка, женщины. Все это - награда герою за подвиг, но она не заменит наслаждения битвы. И пусть этой ночью начнется Рагнарек - конунг готов и его дружина счастливым смехом бросятся в огненный водоворот Последнего Боя вслед за Гаутом Одином.

   На самом носу головного драккара стояли Эрменгильда с Эпифаном. Рука эллина обнимала плечи колдуньи. Ни с одной женщиной ему не было так хорошо, как с этой варваркой. Оба они умели наслаждаться властью над миром, которую дает тайное знание. Пусть тупые вояки тешатся кровью - для того они и созданы. Мага и ведьму тоже не пугал Рагнарек. Этот мир, грязный, жестокий и кровавый, обречен сгинуть в мировом пожаре. Поднести факел, что разожжет этот пожар - вот величайшая честь и счастье для истинно мудрого.

   А если мир на этот раз не сгорит - тоже неплохо. Эпифан, конечно, не променяет своего царства на здешние дебри. И пророчица готов не уедет на неведомый юг. Но приятно будет снова встретиться, когда легионы выйдут к Венедскому морю, навстречу дружественным готам, владыки юга - к владыкам севера. Есть избранные мудрецы, цари, народы, избранные повелевать этим миром и разрушать его. А прочие смертные, погрязшие в низких земных заботах - прах под их ногами.

   Веселая толпа вышла на берег моря. Шли пешком, оставив коней в лесу. Посреди широкой долины между дюнами был сложен костер. Младшие жрицы сняли со священной повозки изваяния Лады и Мораны и дерево-Купалу и водрузили их на песчаный холмик над костром. Распоряжалась всем Лайма, усердно стараясь блеснуть перед Лютицей и Миланой знанием священных обрядов. Свечи на дереве она зажгла факелом, принесенным из Янтарного Дома, где уже был добыт трением самый святой, живой огонь. Святее его было лишь пламя Колаксаевой Чаши. От него и предстояло зажечь костер - такую честь предоставила росскому гостю Венея. Посреди костра белел на шесте конский череп - знак ведьмы.

   Лунный свет заливал долину, переливался в сотнях кусочков янтаря, выброшенных на белый прибрежный песок, чуть дрожал на синей глади моря. Со звездами перемигивались усеявшие священное дерево огоньки свечей. Все притихли, и зазвучал под величавый рокот гуслей чистый, высокий голос Пересвета. Днепровский гусляр пел по-венедски - на языке, понятном почти всем собравшимся, лишь богов называл двойными именами: Лада-Крумине, Морана-Ниола, Чернобог-Поклус.

   Он пел, и оживало древнее сказание о том, как в самую короткую ночь года Лада-Купала водила русалочье коло вокруг своей дочери Мораны, как вышел из-под земли черный владыка преисподней и увлек с собой юную черноволосую богиню. Как ушли следом на поиски ее Купала и Даждьбог, как становилось на земле все темнее, холоднее, мертвее, и лишь Яга-Лаума с Морозом-Чернобогом пели и танцевали, носясь по заснеженным равнинам с сонмом ликующей нечисти. И как, наконец, под раскаты первого грома вывел солнечный бог свою суженую на белый свет. Даже измену простил ей - лишь бы вернуть миру земному жизнь, тепло, радость. Даже согласился жить с ней лишь неполных четыре месяца в году: так постановил совет богов, дабы любовь Мораны сдерживала лютый нрав седобородого Разрушителя.

   В торжественной тишине отзвучала песня, и золотой луч ударил из чаши в руке Зореславича, и тщательно уложенная куча соломы и деревянного хлама обратилась в огненную гору с вершиной, устремленной в звездное небо. Воздев руки в широких белых рукавах, Лаума запела:

  И пошло, завертелось вокруг костра веселое коло, а вокруг него - еще два: три круга Тресветлого Солнца. Первое коло вела Ардагунда, второе - Милана, третье, самое большое - Лютица. Плясали все вперемежку: парни и девушки, воины и поселяне, пруссы и пришельцы с Днепра и Немана. Все, однако, успели уже разбиться на пары. Откуда-то появились и вплелись в коло, будто цветы в венок, зеленоволосые красавицы. Их теперь никто не гнал, даже не боялся, что защекочут.

   Как всегда, веселым и полным жизни было купальское коло. И - необычным, тревожным. Никто не плясал нагим, лишь русалки дразнили людей стройными белыми телами. Звенели кольчуги и чешуйчатые панцири. Блестело оружие в руках воинов и поляниц. Каллиник правой рукой держал за руку Виряну, а левой поднимал меч. Правую же руку эрзянки, сжимавшую секиру, держал за запястье сииртя Хаторо. А следом за ним в коле шла хорошенькая, но очень уж низкорослая белокурая самбийка, которой приглянулся низенький узкоглазый рос.

   А возле самого костра неистовым вихрем вертелись, скакали, звенели мечами русальцы. Среди них, весь в красном, веселый и златоволосый, как сам Даждьбог, плясал с мечом и пылающей чашей в руках царь росов. В пламени костра сияли золотые ножны меча и золотая львиноголовая гривна. А вокруг него белой лебедью летала, взмахивая широкими рукавами и не скрывая влюбленных взглядов, темноволосая Лайма. Ларишка, идя в ближнем коле рядом с Ардагундой, все замечала, но не ревновала. Разве соперница ей, прошедшей с Ардагастом все его невиданные подвиги, эта девочка-жрица? А прекрасной и многоопытной Венее и так хватает князей-возлюбленных. Хотелось бы, конечно, самой сплясать сегодня с махайрой и акинаком рядом с мужем. Но нужно ведь уважить хозяев этой гостеприимной земли. Слава Ладе-Анахите, что не надо для этого уступать Ардагаста на ночь одной из жриц.