А из чащи глядели на праздничную толпу двое всадников на больших черных конях: старик с длинной седой бородой и крючконосая старуха с распущенными седыми космами.

  -- Ох, и каша заваривается! Будет подарочек сестрице Ладе в ее ночь: следа от ее дома не останется, их-хи-хи! - довольно захихикала старуха.

  -- Даже чертей посылать не придется, смертное дурачье все само сделает! - ухмыльнулся старик. - Светлые-то все в разлете: братец Род с дикими охотниками воюет, Перун - с морскими змеями, Даждьбог - на юге, Яриле и вовсе не положено в этот мир являться. Одни людишки думают, что их Перун с Ярилой послали, другие за Даждьбога стоят... Ох, и пойдут после племяннички разбираться между собой и с матушкой своей!

  -- Да только поздно будет! - подхватила старуха. - Не останется ни домика, ни пути солнечного. Как сгинет храм - темная волна по всему пути пойдет, огни погасит, святилища разнесет, солнечных волхвов погубит.

  -- Будет и храм - на разоренном проклятом месте. будет и путь - наш, темный! Никто за янтарем не поедет, нам не помолясь! - старик потряс железной кочергой.

  -- Только бы Морана чего не устроила перед тем, как под землю уйти. Ну зачем тебе в пекле вертихвостка эта: молодых чертовок, что ли, мало?

  -- Чертовки! С ней богини не сравняются... такие, как ты! - сверкнул глазами старик. - Без нее в пекле тоска смертная, серая. Опять же, пока она у нас, в среднем мире нам раздолье. А весной хоть совсем наверх не вылезай.

  -- А каша-то больно крутая заваривается, - озабоченно проговорила старуха. - Змей Глубин двух сынов своих трехглавых посылает. Чего они наворотят да разворотят - никогда не угадаешь.

  -- Пускай воротят, лишь бы страну эту совсем не утопили. Хорошо, если придушат кабана Ладина - смертные на того слабы. А разойдутся змеи чересчур - ты их и сама утихомиришь. Верно, старая? - хлопнул старик по плечу свою собеседницу. Та подбросила каменный пест, поймала, захохотала:

  -- Эх-хо-хо! Билась я и с самим Змеем-Крокодилом Глубинным - на свинье верхом, с кремневым пестом! Мы-то с его родом бранимся - только тешимся. Это смертным самого плюгавого змеишку одолеть - подвиг великий.

   Там, где протока из озера Трусо впадает в Свежий залив, покачивались на воде боевые ладьи лютичей. На носах их грозно скалились волчьи и львиные головы. Ветерок трепал красный стяг с черной бычьей головой. Суровые воины в волчьих шкурах напряженно вглядываются в сторону устья Ногаты. Князь лютичей не повел дружину и ополчение к Янтарному Дому: у готов сил много, нападут еще на оставленные без защиты села. Но и не стал мешать серым воинам и их друзьям. Да и попробуй помешать тем, у кого один князь - Радигост Сварожич, победитель Черного Быка!

   Разбрелись по темному небу звездные стада, сияет среди них серебряным ликом пастух - Месяц-Велес. И такие же стада пасутся по тихой глади Свежего залива. Не стада то - дети Месяца и Солнца-Лады. Молятся в эту ночь Велесу, своему ночному солнцу, духи лесов и вод. Воздевают руки, выглядывая из воды, рыбохвостые морские девы. В прибрежных камышах толпятся водяные и русалки. Вышли из зарослей косматые лешие. Не любит Велес войн между людьми, и не вмешиваются в них его подданные, кроме разве что леших. Горят на южном берегу купальские огни, а на севере чернеет лесистая коса, за которой другой залив - Коданский.

   На носу самой большой ладьи стоит молодой еще златоволосый воин. На его кольчуге блестит золотая львиная голова, окруженная лучами. Ее словно охватывают когтистые лапы волчьей шкуры, связанные под горлом воина. Одной рукой он поглаживает рукоять меча, другой обнимает за плечи женщину с красивым бледным лицом, чьи распущенные черные волосы падают на белый плащ волхвини. Эту женщину в племени за глаза зовут Упырицей, но в глаза называют только "пани Данута", "пани волхвиня".

  -- Тихо как, мирно. Словно в предвечные Велесовы времена, когда не было войн, - сказала женщина.

  -- Мужчины и тогда сражались. Со зверями, могучими, как они сами, возразил воин.

  -- Зато теперь воюют даже с женщинами и детьми. Наверняка сейчас какой-нибудь дурак кричит под нашими окнами: "Ведьм и упырят - в купальский костер!"

  -- Наших детей никто тронуть не посмеет. Знают, что будут иметь дело с волками.

  -- Да, нас с тобой боятся. Детей пугают: "Пан волчий воевода заберет", "пани Данута заест". Ну кого я когда заела до смерти, кроме тех, кто сам того заслужил?

  -- Пусть боятся! - глаза воеводы полыхнули безжалостным огнем. - Даже среди наших панов многие рады бы покориться немцам, чтобы помыкать поселянами. Только помнят о волчьих клыках и о твоих чарах.

  -- Вот они и распускают слухи, будто мы, серые воины, те же упыри: кровь пьем, младенцев едим. А главная кровопийца, конечно, я... Приласкаешь, бывает, ребенка - а мать его уже бледнеет, будто мертвая. И подруг у меня здесь нет, кроме наших волколачек. Скажи правду, Лютомир, тебе ведь со мной еще труднее стало?

  -- Нет, Данута, я с тобой стал только сильнее. Те три ночи у твоего кургана... Сколько раз твердил себе: дурак, не берись за то, что не всякий волхв сможет. Пробей ее осиновым колом - и прославишься. Только мне ты нужна была, а не твой труп. После тех тварей, бесов, после самого Чернобога-Вия, после того, чем ты была - что мне теперь паны, князья, конунги!..

  -- И я тогда победила двоих чудовищ: Эрменгильду и то, что она хотела из меня сделать. Ведь так просто было: заесть тебя, чтобы ты тоже стал упырем.

  -- Твои зубки до сих пор сидят в моем мече. Зато какую трепку мы им всем задали под конец! - рассмеялся Лютомир.

  -- А слава досталась Чернохе: после третьих петухов добивал кольями упырей и нас с тобой, вроде бы, изгнал! - Бледное лицо Дануты на миг осветилось улыбкой, и сновав тень заботы легла на него. - Не будет нам покоя, пока жива Эрменгильда. Это она к детям всякую нечисть подсылает. А они с теми... уж больно по-свойски. Недавно упыря дразнили: Бронек волчонком обернулся, Збышко - на нем верхом, в зубы по головке чеснока... Мы с Ядзей оборотились волчицами, загрызли нечистого. А Збышко в слезы: "Мы же с ним игрались".

  -- Настоящими волками растут - смелыми, но осторожными! - довольно разгладил вислые усы Лютомир.

  -- Как бы не убежали этой ночью с чертятами клады искать! - вздохнула волхвиня.

   Они замолчали, глядя в сторону Готискандзы. Где же готы? Разведчики, обернувшиеся соколами, доносили: драккары все еще стоят на Ногате. Данута напрягала духовное зрение: не отводят ли готские ведьмы глаза лютичам? Вдруг вместо драккаров появилась и стремительно понеслась к велетским судам лодка. Ее темно-синий парус с нашитыми на нем звездами и полумесяцем был надут, хотя ветра не было. На носу стоял Витол в кольчуге и черном плаще. Подплыв к главной ладье, он бесцеремонно крикнул:

  -- Прохлаждаетесь, серые вояки? А готы у вас перед носом проскочили. Выплыли по Висле в Коданский залив и идут на всех парусах к Янтарному берегу. С ними Эрменгильда и ее новый любовник-римлянин.

  -- Чьи тогда драккары стоят на Ногате? - возразил Лютомир.

  -- Нет их там ни одного. Видно, вашим разведчикам галиурунны морок напустили. Догоняйте теперь, ротозеи!

   И волшебная лодка унеслась, словно призрак. Данута прикусила губу. Учительница провела ее, как девчонку! А Лютомир уже громко и уверенно отдавал приказы:

  -- Поворачивайте ладьи! Идем к проходу между косой и Самбией. - Он сжал плечо жены. - Давай, Данута, попутный ветер, да посильнее. Только бы успеть!

   Волхвиня встрепенулась, привычно зашептала заклятия. Теперь это была уже не печальная и добросердечная женщина, а сильная и уверенная в себе волчица, подруга вожака. Развернув звероголовые носы, ладьи, словно волчья стая, устремились на северо-восток. Внезапно поднявшийся ветер туго надувал паруса со знаками Солнца-Радигоста.