Он заметил Стэгга только тогда, когда тот уже был рядом. Какое-то мгновенье он был парализован от изумления и не мог даже пошевелиться. Этого мгновения вполне хватило, чтобы метнуть в него меч острием вперед.

Острие ударило стражника прямо в букву «А» вытатуированного на его голой груди слова «Матерь». Часовой от удара отшатнулся назад, рука его вцепилась в поразившее грудь лезвие. К удивлению Питера, другая его рука продолжала крепко держать бутылку.

Острие вошло в тело неглубоко, но Стэгг сбросил с плеча мешок, прыгнул к мечу, схватил его за рукоятку и с силой толкнул эфес. Лезвие проткнуло насквозь внутренности до самого позвоночника.

Мэри Кэйси едва не потеряла сознание, когда открылась дверь и в комнату вошел окровавленный рогатый человек. Затем она все поняла.

— Питер Стэгг! Как это…?

— Потом, — бросил он. — Нет времени на разговоры!

Вместе они перебегали из тени одного дома в тень другого, пока не достигли стены и высоких ворот, через которые попали в поселок. У ворот стояли двое часовых и еще двое — в небольших будках над ними.

К счастью все четверо отсыпались после попойки. Стэггу не составило особого труда перерезать кинжалом горло обоим часовым внизу. Затем он неслышно поднялся по ступеням, которые вели к смотровым будкам, и покончил еще с двумя. Без всякого труда он вытащил огромный дубовый болт, удерживавший обе половины ворот вместе.

Они вышли на ту же тропу, по которой их вели сюда. Сотню шагов пробежали, сотню прошли быстрым шагом, опять пробежали, сотню, снова перешли на ходьбу.

Подойдя к реке Дэлавер, они перешли ее вброд в том же месте, что и утром. Мэри захотела отдохнуть, но он возразил — останавливаться нельзя.

— Когда в поселке проснутся и обнаружат все эти обезглавленные трупы, то бросятся в погоню. Они не остановятся, пока нас не перехватят, если только мы не доберемся до Ди-Си раньше, чем они. Но от Ди-Си тоже не приходится ждать добра. Нам нужно пробираться в Кэйсиленд.

Пришло время, когда им все-таки пришлось перейти на медленную ходьбу — Мэри уже не могла идти так быстро, как он.

В девять часов утра она села.

— Не могу больше сделать ни шага. Я должна хоть немного передохнуть.

Они нашли ложбинку в сотне метров от тропы. Здесь Мэри сейчас же уснула. Питер сначала поел и выпил, затем тоже прилег. Ему хотелось остаться на страже, но он понимал, что все равно через несколько часов отдых понадобится ему тоже. Следовало восстановить силы, потому что не исключено, что придется нести Мэри.

Он проснулся раньше Мэри и снова перекусил.

Когда она открыла глаза несколькими минутами позже, то увидела склонившегося над ней Стэгга.

— Что ты делаешь?

— Молчи. Пробую снять твой пояс целомудрия.

Контуры лица в профиль у Нефи Сарванта полностью отражали его характер. Они напоминали щипцы для раскалывания орехов. И Нефи был верен своему лицу: вцепившись во что-то, уже не отпускал.

Покинув дом Витроу, Сарвант поклялся больше не переступать порог дома, столь погрязшего в пороках. Он также поклялся посвятить свою жизнь, а если будет надо, то и отдать ее, делу несения Истины этим заблудшим язычникам.

Он прошел пять километров к Дому Заблудших Душ, провел там бессонную ночь и сразу же после восхода ушел. Несмотря на раннее время, на улицах было полно фургонов с грузами, моряков, купцов, детей, торговок. Сарвант заглянул в несколько харчевен, счел их слишком грязными и решил позавтракать фруктами прямо на улице. Он разговорился с хозяином фруктовой лавки относительно возможностей подыскать работу. Тот рассказал, что есть место уборщика в храме богини Готью. Хозяин знал это наверняка, так как только вчера с этой работы прогнали его зятя.

— Там платят немного, но зато предоставляют стол и жилье. Есть и другие преимущества, особенно, если у вас много детей, — сказал хозяин и подмигнул Сарванту. — Моего зятя уволили как раз за то, что он пренебрегал уборкой ради этих преимуществ.

Сарвант не стал уточнять, что это за преимущества, узнал, как пройти к храму, и распрощался с хозяином.

Эта работа, если только удастся ее заполучить, может стать отличным местом для изучения религии Ди-Си. А также и первоклассным полем боя за обращение в свою веру.

О, это может оказаться опасным занятием, но какой миссионер, достойный своей веры, отступал перед опасностями?

Оказалось, что к храму пройти непросто. Сарвант сбился с пути и забрел довольно далеко, в район обитания знати и богачей, где не у кого было справиться о дороге, кроме пассажиров карет или всадников на оленях. Однако на это рассчитывать не приходилось, вряд ли кто остановился бы перед переходом, ибо это само по себе указывало на низкое происхождение.

Он решил вернуться в район гавани и начать сначала. Но не прошел и квартала, как увидел женщину, вышедшую из большого дома. Она была как-то странно одета — в длинный, до самой земли, балахон с капюшоном, натянутым на голову. Сначала Нефи подумал, что это кто-нибудь из прислуги, сознавая, что аристократка никогда не опустится так низко, чтобы идти пешком, когда можно ехать в экипаже. Приблизившись к ней, он увидел, что балахон сшит из слишком дорогой для низших классов ткани.

Нефи проследовал за ней несколько кварталов, не рискуя вступить с ней в разговор из опасения, что это может оскорбить аристократку. Наконец, все-таки решился.

— Госпожа, можно вам задать скромный вопрос?

Женщина, обернувшись, высокомерно посмотрела на него. Она была высока, лет двадцати двух, лицо ее можно было бы, пожалуй, назвать красивым, не будь черты его слишком заостренными. У нее были большие темно-синие глаза, из-под капюшона выбивались золотистые локоны.

Сарвант повторил вопрос и незнакомка утвердительно кивнула. Тогда он спросил, как пройти к храму Готью.

Женщина вспыхнула и сердито бросила:

— Вы что, смеетесь надо мной?

— Нет, нет, — опешил Нефи. — Что вы! Мне не понятно, почему вы так решили.

— Поверю вам, — сказала женщина. — Вы говорите, как чужеземец. Скорее всего, у вас нет причин преднамеренно меня оскорблять. Не то мои люди убили бы вас — даже если бы я и заслуживала упрека.

— Клянусь, у меня не было дурных намерений. Если же я и обидел вас чем-то, то я приношу свои извинения.

Она улыбнулась и сказала:

— Я вас извиняю. Только откройте, почему вы хотите посетить храм Готью? Ваша жена столь же несчастна и отвергнута Богиней, как и я?

— Она давно умерла, — признался Сарвант. — И я не понимаю, что вы имеете ввиду, предполагая, что она несчастна и отвергнута? Нет, я хочу наняться уборщиком в храме. Видите ли, я один из тех, кто вернулся на Землю…

И он, хотя и очень коротко, поведал свою историю.

— Думаю, вы можете разговаривать со мною, как равный, хотя и трудно представить себе, чтобы знатный человек подметал полы. Настоящий аристократ, «дирада», скорее бы умер с голода. И я вижу, что у вас нет символа вашего тотема. Если бы вы принадлежали к одному из высоких братств, то могли бы подыскать более достойную работу. Может быть, у вас нет покровителя?

— Тотемизм — проявление суеверного идолопоклонства. Я никогда не нацеплю на себя такой знак.

Она подняла брови.

— Вы какой-то чудной. Не знаю даже, как оценить ваше положение. Как брат Героя-Солнце, вы — «дирада». Но ваш внешний вид и поведение совершенно не соответствуют вашему высокому происхождению. Я бы посоветовала вам вести себя так, как и подобает «дирада». В этом случае мы могли бы что-нибудь придумать, чтобы помочь вам.

— Благодарю вас. Но я должен оставаться тем, кто я есть. И все же, будьте любезны, подскажите мне, как пройти в этому храму.

— Просто следуйте за мной.

Сбитый с толку, он плелся в нескольких шагах позади нее. Ему очень хотелось, чтобы она пояснила свои слова, но что-то в ее отношении к нему отбивало охоту задавать вопросы.

Храм Готью располагался на границе между районом, где обитала знать. Это было внушительное здание из бетона в форме гигантской полуоткрытой устричной раковины, покрытое чередующимися красными и белыми полосами. Ко входу вели широкие ступени. Внутри было полутемно и прохладно. Верхняя часть раковины поддерживалась несколькими стройными каменными колоннами, представляющими собой подобие Богини Готью, хорошо сложенной женщины с печальным вытянутым лицом и открытым углублением в том месте, где должен был быть ее живот. В этих нишах помещались большие каменные скульптуры куриц, окруженных яйцами.