17 декабря. Изволил вбежать ко мне и, легши у меня на постели, приказал мне сесть подле. Тут великое пошло лобызание и наиповереннейшие были откровения…

Читал ему свои записки прошлой недели. Изволил слушать с великим вниманием и наконец сказал: «Все точнешенько так; только иные места желал бы я, чтоб выскребены были…»

Сели за стол. Из сторонних был у нас только дежурный гвардии майор Любим Артемьевич Челищев[127]… Разговаривали за столом о завоевании Америки… о тиранстве испанцев, показанном против тамошних диких народов… После стола расспрашивал его высочество Любима Артемьевича обстоятельнее о турецких походах… Он ему подробно рассказывал о взятии Хотина, о захвачении в полон Калчака-паши[128] и о генеральной Стулчанской баталии[129]. Потом изволил пойтить государь в учительную комнату. Там читал я ему Михайлы Васильевича Ломоносова оду на взятие Хотина и на оную над турками победу. Сия ода лучшая почти изо всех его лирических сочинений. Говорил я его высочеству, что это стихотворец века блаженной памяти бабки его высочества Елизаветы Петровны… «Дай Боже, — продолжал я, — чтобы в век вашего высочества такие ж были». Сел государь учиться. После учения балет танцевать изволил. За ужином о Москве разговаривал, превознося ее и прельщаясь ею…

18 декабря. После ученья перед обедом вышед в желтую комнату с Любимом Артемьичем, разговаривать изволил о караулах в войске во время походу; как расстанавливаются, как рундом[130] ходят и как отдают и сохраняют пароли и лозунги. Пошли за стол. Гость только один был у нас Любим Артемьич. Сначала разговорились о Хвосте и о Позднееве, которые казенную покрали. Любим Артемьич сказывал, что судить их определен гвардии майор А. Л. Щербачев[131]…

Разговорились о точности военной службы и о строгости судов военных. Любим Артемьич сказывал, что при государе Петре Великом целый суд за то сослан на каторгу, что осудил одного офицера не по законам, а по собственному своему благоизобретению. Говорил я, что и я об этом суде слышал… «Однако, — продолжал я, — вить этих судей после простил государь и приказал очень скоро возвратить их; хотел только дать острастку». Великий князь изволил сказать к тому: «Хороша острастка, отобрать чины да послать на каторгу». Челищев говорил тут, что государь Петр Великий обыкновенно прощал тех, кто сам принесет повинную; если же кто покажет себя упорным или злоумышленным, для тех редко умягчал строгость законов. «Да не при одном государе, — продолжал он, — эта строгость соблюдалась. Во время турецких походов расстреляли Тютчева[132] и разжаловали в солдаты генерал-поручика Загрязского[133], ни за что почти. Это и слишком было, а государь давно уже преставился». Его высочество изволил спросить: «Как это происходило и за что расстреляли Тютчева?» Рассказывал тут Любим Артемьич об этом деле. И подлинно причина была не великая… Разговорились о А. И. Румянцеве[134] и о ссорах его с Минихом[135]; тут также было и pour и contre[136]. После стола изволил, отведши меня, говорить его высочество, что ему хочется, чтобы старичок Любим Артемьич еще что-нибудь рассказывал. Подошел я к нему и зачал с ним разговаривать. Его высочество, ставши подле, изволил слушать. Говорили мы о взятии Очакова, потом зашла речь о житье его и как государь его жаловал. Упоминал також и о письмах государевых к нему, к Ф. М. Апраксину и к Б. П. Шереметеву[137]. Просил я его об этих письмах, чтобы ко мне сообщил их, потому что многие есть у него. «Прочитавши их, — говорил я, — покажу и его высочеству те, которые достойны примечания сыщутся». Великий князь також изволил просить его, чтобы прислать ко мне сии письма. Откланялся Любим Артемьич и пошел в свою дежурную. Его высочество изволил биться со мною на рапирах. Потом пошли мы в учительную. Пришло мне не знаю как-то в голову из Ломоносова похвального слова государыне Елизавете Петровне то место, где написано: «Ты едина истинная наследница, Ты Дщерь моего Просветителя» (слова сии прибегнувшая Россия говорит государыне). И как я это выговорил, то его высочество смеючись изволил сказать: «Это, конечно, из сочинениев дурака Ломоносова». Хотя он сие и шутя сказать изволил, однако же говорил я ему на то: «Желательно, милостивый государь, чтобы много таких дураков у нас было. А вам, мне кажется, не прилично таким образом о таком россиянине отзываться, который не только здесь, но и во всей Европе учением своим славен и во многие академии принят членом. Вы великий князь российский. Надобно вам быть и покровителем муз российских. Какое для молодых учащихся россиян будет одобрение, когда они приметят или услышат, что уже человек таких великих дарований, как Ломоносов, пренебрегается? Чего им тогда ожидать останется, из которых природа, конечно, немногих Ломоносовых сделала. Правда, что Ломоносов имеет многих завистников. Но сие самое доказывает его достоинство. Великие дарования всегда возбуждают зависть. До того испорчено человеческое сердце, что по большей части хулят таких, которые хвалы достойны, а хвалят таких, которые хулу заслуживают. Немного таких людей, чтобы всем отдавали справедливость». Его величество выслушавши изволил говорить, что это, конечно, справедливо и что он пошутил только…

24 декабря. Зашла речь о саранче. Его высочество изволил говорить: «Как летит она таким облаком, так можно бы картечами по ней выстрелить, авось-либо тем и отогнать бы ее можно».

25 декабря. Рождество Христово. Его высочество изволил встать в седьмом часу. Одевшись в комнатах своих, изволил пойтить к обедне; из церкви за ее величеством во внутренние покои. Там фельдмаршал Миних подносил государыне три прописки на русском, немецком и французском языках, которые писал ученик, находящийся при лютеранской церкви под покровительством его школы. Видно, что старичку за восемьдесят лет уже и что возвращается к нему златой век младенческий. Возвратясь к себе, изволил его высочество сесть кушать. За столом его превосходительство Никита Иванович между прочим рассказывать изволил, что он вчерась читал описание реки Терки и мест около лежащих. Хвалил весьма тамошний климат и во всем изобилие… Ее величество изволила прислать к его высочеству гофмаршала, чтобы часу в пятом пожаловать туда на половину, святки встретить… В пятом часу пошли мы на половину к ее величеству. Игры происходили перед биллиардной — в аудиенц-комнате. Началось танцеванием. Ее величество с князем первый менует танцевать изволила. Потом изволила поднять графа П. Б. Шереметева[138]. Его высочество поднял фрейлину А. А. Хитрову. Во всех углах танцевали, как на маскараде. Потом начались контратанцы. Его высочество их не танцует. Никита Иванович сказал ему тут, что теперь воля, чтоб делать что изволит. Обрадовались сему разрешению, его высочество весьма был весел, делал антраша á sa façon[139], попрыгивал и из угла в угол перескакивал. Все на него любовались; фрейлины, не зная, что сказать от радости, называли его любезным Пунюшкою (не в глаза то есть). Как зачали танцевать контратанцы, ее величество изволила в той же комнате сесть играть в ломберт с графом К. Г. Разумовским и с графом Захаром Григорьевичем. Его высочество изволил у другого стола играть в бирюльки. Играли с ним господа той половины придворные и я. После контратанцев и польских (в которых весьма много резвились, завиваючись и развиваючись, вместе взявшись рука за руку) связали длинную ленту и стали в круг. Ее величество и его высочество тут же стать изволили. Началась игра рукобивка. Потом оставя ленту, в круге в три человека стали: гоняли четвертого. Игра продолжалась с час или часа с полтора. По окончании игры ее величество изволила опять сесть играть в карты, а мы к себе убрались…