На придворном театре давали два раза в неделю французские комедии, и наш отец брал нас туда с собою в свою ложу. Я упоминаю об этом обстоятельстве, потому что оно много способствовало тому, что мы с раннего детства получили решительную наклонность к чтению и к литературе. Мой отец выписал для нас из Голландии довольно хорошо составленную библиотеку, в которой находились лучшие французские авторы и поэты, а также книги исторического содержания, так что, когда мне было 12 лет, я уже был хорошо знаком с произведениями Вольтера, Расина, Корнеля, Буало и других французских писателей. В числе этих книг находилась состоявшая почти изо ста волюмов коллекция нумеров журнала: «Ключ к знакомству с кабинетами Европейских государей», начинавшаяся с 1700 г. Я упоминаю об этой коллекции потому, что из нее я узнал обо всем, что случилось в России самого интересного и самого замечательного с 1700 г. Это издание имело великое влияние на мою наклонность к истории и политике; оно возбудило во мне желание знать все, что касается этих предметов и в особенности по отношению их к России. Императрица Елизавета, отличавшаяся благосклонностью и приветливостью ко всем окружающим, интересовалась даже детьми лиц, принадлежавших к ее двору.

Она во многом сохранила старинные русские нравы, очень походившие на старинные патриархальные нравы. Хотя мы были еще детьми, она позволяла нам бывать при ее дворе в приемные дни и иногда давала, в своих внутренних апартаментах, балы для обоего пола детей тех особ, которые состояли при дворе. Я сохранил воспоминание — об одном из этих балов, на котором было от 60 до 80 детей. Нас посадили ужинать, ам сопровождавшие нас гувернеры и гувернантки — ужинали за особым столом. Императрицу очень занимало смотреть, как мы танцевали и ужинали, и она сама села ужинать вместе с нашими отцами и матерями. Благодаря этой привычке видеть двор, мы незаметно привыкли к большому свету и к обществу. Существовал еще один обычай, много способствовавший тому, чтоб сделать нас развязными, а именно то, что дети лиц, состоявших при дворе, взаимно посещали друг друга по праздникам и воскресеньям. Между ними устраивались балы, на которые они отправлялись всегда в сопровождении гувернеров и гувернанток.

На шестом году от рождения начали Петра[44] обучать грамоте: азбуке, часослову и псалтири; а потом писать, каковой общий тогда был обучения порядок для всех, всякого состояния отроков. Петр был весьма понятен и удобно и скоро все изучивал, и хотя иногда к отроческим играм и резвостям был несколько склонен и от учения за тем в некоторые часы удалялся, но за то от отца был наказыван, с большею, может быть, строгостью, нежели бы возраст лет и живость младенческого свойства дозволяли. Однако и сию строгость матерние ласковые увещания приводили в умеренность. Изучился младенец грамоте и писать через два года и на восьмом году уже в церкви не только читал, но и пел церковные обыкновенные стихи; ибо в пении, по одной наслышке, столько успел, что на том же году мог уже один, без помощи другого, на клиросе отправить все пение Божественной литургии; ибо и голос имел светлый и приятный, и к пению особую склонность, и в церкви на всякой службе Божией быть его особенно веселило, о каковой его к церкви и к службе ее отличной склонности после не умолчу. И за таковое в таких летах преуспеяние и охоту к чтению и пению и прибежище к церкви, а притом за свой всегда веселый и ласковый нрав, и от родителей и от сторонних был любим и похваляем и выхваляем.

На десятом году от рождения был он отдан в школу… Отцу Петра желалось, чтобы и другой сын его, сей Петр, и брат его Александр определены — были в Московскую епархию, в тамошнее училище, почему и просил московскую духовную консисторию, чтоб детей его, сего Петра, и другого брата его Александра, определить в Московскую академию, по причине брата его, находящегося в Москве; но секретарь его прошения не принимал, говоря, что ему, яко находящемуся в Коломенской епархии, надлежит отдать своих детей в семинарию коломенскую; но отец неотступно просил: секретарь два и три раза отказывал; отец два и три раза настоял сильно. Напоследок секретарь и утружденный и удивленный таковым настоянием перед всеми сказал: «Ну, ты прямо отец детям: здесь мы не можем обирать денег от священников, кои просят, чтоб их детей в школу не брали; а от тебя я не могу отвязаться, чтоб детей твоих в школу определить». И так приняв прошение, доложил присутствующим. Послано сообщение в Коломенскую епархию, что увольняются они для обучения в Московскую академию. Там охотно уволили и прислали в сей силе соответствие. И так Петр и брат его меньшой Александр… определены в московскую Греко-латинскую академию; а жительствовали при брате своем Тимофее при церкви Софии Премудрости Божия.

По приведении в Академию предстали пред префекта, который тогда был Иоанн Козлович[45], после бывший донской архимадрит, и наконец, переяславский епископ, и тамо умре. Префект ободрил представших пред ним отроков, сказав: «Детки, учитесь: после протопопове будете». И сие сбылось его пророчество: один и подлинно стал протопопом, а другой протопопов начальником. По определении в Академию изучился Петр в две недели читать и писать по-латыни, потом переведен в Фару, или низший грамматический класс, где быв год, переведен в Грамматику. По прошествии года, в Синтаксему, или в высший грамматический класс; чрез год в Пиитику; по прошествии года в Риторику, где, быв два года, переведен в Философию; а чрез два года уже и в Богословию…

Обучался Петр Левшинов (ибо так он прозывался) латинскому языку и помянутым наукам пиитике, риторике, философии и богословию. Притом обучался сам собою географии, а знание истории приобрел всегдашним читанием исторических книг, к чему прилежал чрез всю свою жизнь, и не было для него приятнее упражнения, как чтение истории, всей вообще и своей отечественной.

По тогдашнему в Академии порядку греческому языку обучались ученики особо, чрез два года по окончании Синтаксиса, и из греческого класса переводимы были в пиитический, чрез что латинского языка учение прерывалось. По желанию учителя пиитического, чтоб Петра иметь у себя в классе, греческий класс он миновал, а чрез то лишился знания греческого языка.

Но дошед до Философии и увидев, что, по многим встречающимся греческим словам, языка сего знание нужно, а притом приметив, что некоторые товарищи его, впрочем, в успехах учения и худшие его, но греческий язык хотя несколько знают и тем пред ним преимуществуют, сим чувствительно тронут был Петр, что он, товарищей будучи гораздо в науках превосходнее, но знанием сего языка пред ними яко унижался; почему горячо принялся, чтоб желание свое выполнить. Но много встречалось затруднений. Не было грамматики греческой; купить было не на что; да и учить некому. Но чего не преодолевает горячее желание и тщание?

Выпросил на время у товарища грамматику греческую, на латинском языке сочиненную архимандритом Варлаамом Лащевским, и оную всю переписал; а чрез то и писать по-гречески изучился, как бы срисовывая буквы греческие с печатных: почему и почерк его письма по-гречески был сходен с греческим печатным. Достав таким образом грамматику, начал сам себя по ней учить: сам себе уроки задавать; сам себя выслушивать; сам себя или похвалять за прилежание, или осуждать за нерадение. А как места случались, кои он выразуметь не мог, о том, приходя в школу, у товарищей своих, знавших греческий язык, спрашивал и чрез то вразумлялся. Потом и задачи к переводу с российского на греческий сам себе задавал, а о словах греческих спрашивал у товарищей и записывал; и потому дома сочинив, показывал товарищам, кои прочетши, или похваляли, или поправляли, чрез что и успевал помалу Левшинов. Но как сего было не довольно, ибо затруднительно, то вздумал он ходить в греческий монастырь, близь самой Академии стоящий, на службу Божию, сколько время дозволяло; и со всем вниманием прислушивался к чтению и пению греков: и сие много Петра воспользовало; ибо и слова некоторые понял, и некоторое их сложение приметил; а паче правильное их произношение перенял; да и пению их несколько научился. А потом, когда стал учителем Академии, имел свободный случай с греками нередко обходиться; а через обхождение, разговаривая с ними, хотя худо, по-гречески, но чрез то себя поправлял и нечувствительно больший успех приобретал, ибо уже мог некоторые нетрудные на греческом языке книги читать и разуметь и с греками сколько-нибудь, хотя несовершенно, разговаривать не попросту… как греки говорят, по-еллински. А потому уже, будучи в Академии пиитики учителем, обучал учеников греческой грамматике, и всегда, с удовольствием Петр о себе говорил, что он в греческом языке… сам себе учитель. И сие услаждение была истинная награда за малые его в изучении греческого языка труды. В прочих же во всех науках, в Академии преподаваемых, был Левшинов отлично успешен и из всех товарищей почитался первым, почему и от учителей и от товарищей всех был особо любим, от учителей за прилежание, всегдашнее в школу хождение, за отличный во всем успех и за благонравие. А притом как он изучился партесному пению[46] и имел голос приятный, и знал в пении искусство, то и сие любовь к Петру учителей умножало…