Мы похоронили его прямо на поле боя и, невзирая на опасность, отдали ему все военные почести, которые он заслужил. Мы поставили памятный знак на том месте, где он погиб…

Калли вспомнила, как они давным-давно навещали вместе с Фиби во Франции место захоронения отца. Бескрайнее вспаханное поле и одинокий обелиск посредине. Если бы она знала тогда, что этот обелиск воздвигнут в честь ее отца! Но, слава богу, она знает теперь, каким мужественным человеком был Артур и как уважали его товарищи по оружию. Может, и хорошо, как ни кощунственно это звучит, что он погиб, не узнав, во что превратили мир представители уже ее поколения и какими кратковременными оказались жертвы, принесенные на алтарь победы в той войне. А сколь многим пришлось пожертвовать уже ей самой! Ведь это «псы войны», цитируя Шекспира, сожрали ее возлюбленного.

Впрочем, все это никак не умаляет мужества Фиби, приготовившейся в одиночку нести бремя материнства.

Ах, мой дорогой Ферранд! Я ведь даже не знаю, где ты похоронен. И у меня не осталось от тебя никаких писем, которые я могла бы передать нашему сыну. Только твой боевой орден.

Фиби берегла письма возлюбленного всю свою жизнь, чтобы впоследствии передать их ей, а она чуть не выбросила их за борт. Как так можно? И вот последнее письмо, письмо, написанное рукой отца. Нет сил читать его, но Калли понимала, что она обязана сделать это. Ведь это то немногое, что осталось ей от отца.

…Если я не смогу прибыть на нашу свадьбу, то это вовсе не потому, что я передумал или расхотел. Значит, так угодно судьбе, вознамерившейся лишить нас совместного счастья.

На этот крайний случай я сделал кое-какие распоряжения, согласно которым ты не останешься без средств к существованию. Это я тебе твердо обещаю! Тороплюсь уладить все формальности. Последнее время я пребывал в некой эйфории, совсем забыв о том, что на войне может случиться всякое и не всегда все идет так, как нам хочется. Может статься, что мне и не придется наслаждаться радостями семейного счастья вместе с тобой и нашим ребенком.

Какая жалость, что мы так мало времени провели вместе. И так мало было в нашей жизни этих простых человеческих радостей, которыми полнится семейная жизнь в мирное время. Война лишила нас всего этого.

Но не печалься! Продолжай жить так, как ты всегда умела жить, независимо и решительно. Сделай все от тебя зависящее, чтобы наша маленькая крошка выросла достойным гражданином, человеком с добрым и мужественным сердцем. А если на твоем жизненном пути тебе встретится порядочный мужчина, который согласится усыновить нашего ребенка и снимет печать позора и с тебя, и с нашего дитяти, знай, я буду только рад этому! Общество может быть жестоким по отношению к матерям-одиночкам, но я надеюсь, ты сумеешь защитить нашего ребенка по жизни так, как это сделаю я, и даже, если потребуется, ценой собственной жизни.

Всю свою жизнь я любил только тебя одну. Будь мужественна, моя дорогая, и еще раз, будь мужественна! И, конечно, будь счастлива! Расскажи нашему ребенку о том, как любил его отец…

«Как я хотела бы увидеться с отцом, – рыдала навзрыд Калли. – Но его слова вонзаются в мое сердце, словно острые шипы. Бедная мама! Всю свою жизнь она исполняла наказ отца, защищая меня всеми возможными способами, как она это понимала. А я всю свою жизнь боролась с ней. Какая же пропасть была между нами, море, нет, океан из недоразумений и непонимания, упущенные возможности, несказанные слова. А сейчас все! Поздно! Наверное, отец был бы страшно разочарован, узнай он, во что я превратилась!»

Калли сгребла в охапку все письма и медленно побрела к себе в каюту, торопясь утопить свое горе в спиртном и забыться сном после всего, что ей открылось.

Пароход приближался к Саутгемптону. Пассажиры высыпали на палубу, вдыхая полной грудью свежий морской воздух. Раннее утро, Англия. Они дома! И сразу же взревели сотни гудков, сирен, клаксонов. Их встречали будто героев, прибывших с поля брани. А ведь на самом деле они были всего лишь изгнанниками, пережившими сравнительно недавно унизительное поражение. К счастью, бомбардировки Порт-Саида уже прекратились. Вмешались русские и американцы и разрулили ситуацию. Но почему же над всеми, кто сейчас толпится на палубе, витает пораженческий дух Дюнкерка? Даже одежда Калли, все эти шелка и хлопок оказались малопригодными для дождливой и ветреной погоды, которая ждала ее на берегу. Чужая в собственной стране, вот кто она сегодня! Но там на пристани в толпе встречающих ее ждет Примми. Подруга заключит ее в свои объятия, окружит заботой и лаской, и она обязана продемонстрировать ей свою благодарность.

Взмахом руки Калли распрощалась с Моникой, отлично понимая, что больше они никогда не увидятся. Накануне Калли пригласила Монику на прощальный ужин, хотела покаяться в своем плохом поведении, постараться как-то объяснить те беспутства, которые демонстрировала все последние годы, живя в Каире. Ведь, по сути, она отплатила Монике черной неблагодарностью за все хорошее, что та для нее делала. Получается, что и ее она тоже предала, как и многих других, кто был в ее жизни. Впрочем, финального объяснения не получилось. Моника выслушала молча с непроницаемо вежливой маской на лице и, судя по всему, осталась глуха ко всем ее душевным излияниям. Калли еще раз поблагодарила подругу за то ангельское терпение, которое она проявляла к ней в Каире, и за то, что помогла ей заполучить отдельную каюту на пароходе. Они распрощались, даже не обменявшись адресами.

Какое же это счастье было увидеть в толпе встречающих Примми! Пухленькая, словно мячик, со своей неизменной копной рыжих волос, впрочем изрядно тронутых сединой, которые пружинистыми прядями выбивались из-под плотной фетровой шляпки. Они обнялись, и Калли почувствовала, как руки подруги ощупывают ее кости.

– Тебя надо срочно откармливать! Везет тебе на приключения! Опять попала в такую передрягу! Бомбежки, тысячи военных вокруг… Ах, я так рада снова видеть тебя, Калли. Мы же не виделись уже, наверное, сто лет!

«Мне надо срочно раздобыть себе спиртного», – размышляла в этот момент Калли, искренне надеясь, что от нее не очень сильно разит выпивкой.

– Спасибо за приглашение пожить у тебя. Но я, пожалуй, зарезервирую себе номер в отеле.

– Глупости! – возмутилась Примми. – Поедешь к нам, и никаких разговоров! Должна же ты хоть познакомиться со своей тезкой Каролиной Элизабет. Впрочем, она предпочитает называть себя Либби. А младшего моего зовут Питер. Ему скоро четыре. Они оба умирают от желания познакомиться с тобой!

«Только еще мне чужих детей не хватало», – подумала Калли. Дети в доме – вечное напоминание о том, что своего собственного сына она потеряла навсегда.

– Не уверена, что я понравлюсь твоим детям… У меня с ними плохо получается… И дети меня сторонятся.

Примми бросила на нее сочувственный взгляд.

– Понимаю! Бедняжка! Через что тебе пришлось пройти! Но Либби будет с тобой интересно, уверена в этом. Ах, как о многом нам надо поговорить! Я ведь поддерживала связь с твоей матерью вплоть до ее кончины. И на похороны ездила. Явились на траурную церемонию все бывшие хористки из «Гейети», представляешь? Такие забавные старушки! Прошлый век! Меха, драгоценности, словом, пышность напоказ! Далраднор еще никогда не видел такой экстравагантной публики. Жаль, что ты не… Впрочем, мы еще съездим туда и посмотрим, где упокоилась бедняжка Фиби.

«Ах, Примми, Примми! Умеешь ты найти болевые точки! Не успела я еще ступить на берег, а ты уже надавила на все мои больные места и напомнила мне обо всех моих неудачах и провалах», – вздохнула про себя Калли, но промолчала и, не говоря ни слова, уселась в машину подруги, на которой они направились в Лондон. Внезапно у нее возникло стойкое ощущение, что никаких приятностей от встречи с Примми ей ждать не стоит. Скорее наоборот, ей грозят лишь одни новые неприятности.