Результатом инспекции стали дополнения в нормативы устроения брустверов, окопов и блиндажей. Обустройство пещерок в стенках траншей для складирования боеприпасов и сбережения их от сырости. Оформление стрелковых ячеек, выдвинутых из общей траншеи, подсмотренных у толковых пехотинцев: со ступенькой, бермой и пробитым сектором обстрела непосредственно в земляном бруствере. Солдатское творчество по улучшению позиций под себя казалось неисчерпаемым.

Давнее тактическое утверждение Вахрумки, что такие укрепления необходимо строить всегда и везде на возвышенности, уступая врагу любые низины, подтвердилось на практике. Полковые разведчики сообщили, что в окопах восточной армии, в низине, воды уже по пояс, а все пространство вокруг стремительно превращается в подобие мелкого болота. Окружающие же наши позиции вековые болота, по словам местных хуторян, проходимыми станут только после больших морозов. И то не везде.

По собственной инициативе пехота установила не только третий ряд кольев колючей проволоки, как предписывало наше «Наставление», но и четвертый. Была бы проволока, они бы и пятый ряд поставили.

— Мы тут за это время выдержали около полусотни атак, — устало заявил нам командир дивизии полковник Торверт, принявший нас в обшитом досками сухом штабном блиндаже в лесу. — С десяток атак было очень массированных. Против полка враг кидал на прорыв дивизию. Только проволока и пулеметы спасли нас от разгрома. Два раза приходилось частным образом договариваться с противником о перемирии, чтобы враг убрал от наших позиций трупы своих солдат. Очень уж смердело. Настолько, что я опасался эпидемии. Мы даже им помогли в этом деле своими силами. Но я бы хотел, чтобы вы поставили перед командованием вопрос о том, что два пулемета на полтора километра фронта — это мало. Я гарантирую, что если у меня будет по пулемету на каждые полкилометра фронта, то никто мою оборону не прорвет. И требуется пулеметы облегчать.

— Применяли против вас какие-либо снаряды, кроме шрапнели? — задал вопрос Вахрумка.

— Слава ушедшим богам, пока нет, — был ответ. — Только шрапнель.

В дивизионном лазарете в глубине хвойного бора старый врач в прожженном у костров халате настаивал на немедленной смене дивизии и отправке ее в тыл на санобработку, а то у него уже имеется два случая сыпного тифа. Если дивизию не сменить, то тиф ее выкосит и без вражеской артиллерии.

Показал он нам полевую вошебойку-прожарку, которую сделали санитары его из старой бочки.

— Конечно, краска на ткани выжигается, и мундиры теряют свой вид, но видели бы вы сплошные «кольчуги» из белесых платяных вшей на груди и животе солдат… Здоровье важнее внешнего вида. А баня у нас примитивная — вон в той большой палатке. Только что обмыться слегка теплой водой. Мыла простого и того не хватает. Жгу лес на щелок.

Я отловил Данко и потребовал, чтобы он сфотографировал «волшебную» вошебойку и полевую баню. И солдата, особо завшивленного, доставленного с передового пулеметного ДЗОТа. Начальству лучше один раз увидеть, чем сто раз слушать наши объяснения. Так что половину своего запаса фотопластинок Данко использовал по нашим указаниям.

Солдаты поначалу, увидев фотографа, старались позировать с бравым видом, но потом привыкли к его присутствию и вели себя как обычно, чему Данко радовался как ребенок, утверждая, что так фотоснимки выглядят «как живые».

Уезжали обратно мы в удрученном настроении. Если война продлится в позиционном тупике еще больше года, то у людей произойдут необратимые изменения психики. Этот вывод также надо было отразить в докладе по инспекции, как и то обстоятельство, что войска в полевых укреплениях необходимо регулярно сменять.

Ночевки в сырых палатках холодной осенью, хоть и в лучших условиях, чем в блиндажах у солдат, не остались без последствий. Домой все трое ехали, путаясь в соплях, при этом испытывали большое облегчение, несмотря на полную неприспособленность для людей отведенной нам теплушки поезда — подвозчика боеприпасов. Отнимать места в санитарном поезде у раненых и больных Вахрумка посчитал бесчестным поступком. Или тифа боялся.

Да и ехать тут всего ничего…

Как бы там ни было, добром такая командировка не кончилась. Я и Вахрумка слегли с жестокой простудой, а вот «шибздику» как с гуся вода. Только нос потек. И пока мы валялись с высокой температурой, он пек свои комиксы в королевской газете. Волшебная сила искусства, не иначе…

Вахрумку даже увезли в один из городских госпиталей.

Я же как-то не рвался покидать свое подлестничное пространство. Да и, откровенно говоря, мне никто и не предлагал койку в офицерском госпитале, обустроенном в княжеском дворце. А валяться в переполненной палате с солдатами особого желания не было. Да и место чье-то занимать не стоило.

Спасал меня штаб-ефрейтор, вернувшийся из командировки в учебные лагеря и оставивший там мажоров на поживу страшным инструкторам. Он в мою каморку под лестницей каждый день таскал не только военных, но и гражданских врачей с именем, которые ему были чем-то обязаны. Забил парень на службу и, изображая из себя мать Терезу, поил меня кислым морсом и горькими порошками, пока у меня не прошел жар. Даже ночной горшок за мной выносил безропотно. За это с особой зловредностью заставлял меня общаться с ним исключительно на местном языке.

Избавившись от температуры, я рьяно взялся писать отчет о санитарном состоянии солдат в окопах и о том, что находящиеся на передовой части должны в обязательном порядке регулярно меняться для отдыха и санитарных мероприятий, не то дивизия сама собой «сточится», даже без соприкосновения с противником. Вша съест.

Это еще трупные крысы в окопах не появились, которые были бичом Западного фронта Первой мировой в нашем мире. Помню, когда читал о них у Ремарка, то сам испытывал омерзение. О возможном нашествии крыс я все же намекнул, указывая, что только удаленность от жилых поселков спасает от них дивизию.

Также отметил, что требуется оборудовать отдаленный от города предварительный пункт санобработки сменяемых с передовой солдат. Это чтобы вши не расползлись с вокзала по городу. И обрабатывать крутым кипятком вагоны, которые этих солдат привезут. С той же целью.

Отдельно предложил проект массового изготовления малых пехотных лопаток, коими необходимо вооружить каждого солдата, наравне со штыком и винтовкой в качестве основного оружия. Не то солдаты самовольно укорачивают черенки саперных лопат, потому как под обстрелом такими действовать удобнее. А шанцевого инструмента в пехотных частях и так не хватает даже по довоенному штату, не говоря уже о возросших потребностях фронта в условиях войны.

Штаб-ефрейтор по моей просьбе привел в казарму Шибза. И я отобрал к санитарному отчету из толстой пачки нужные фотографии. Деньги за них Шибз у меня брать отказался, снабдив первыми экземплярами прессы со своим творчеством. Но после нашего общения в газетных комиксах появились его призывы к населению жертвовать средства солдатам на нормальные фабричные «вошебойки» в достаточных количествах.

Отчет этот я отправил Штуру с ефрейтором, еще не выздоровев окончательно. И как оказалось, очень даже вовремя. Санитарный вопрос все же подняли в высоких инстанциях и без меня.

Свои соображения по фортификации я попридержал до выздоровления Вахрумки. Все же он менеджер этого проекта, а не я. Солдатам в окопах я свои взгляды напрямую уже высказал.

Но больше всего я боялся уподобиться лесковскому Левше с его: «А в Англии ружья кирпичом не чистят!»

С первым настоящим снегом, упавшим на город, я выздоровел.

По дороге в штаб постоянно встречались дворники с фанерными лопатами, сгребающие еще рыхлый снег с мостовой в сугробы, отделяющие тротуары от проезжей части. Тротуары они очистили раньше и даже посыпали от гололеда мелкой гранитной крошкой. Дворники тут старательные, потому что в этом королевстве они не только мастера чистоты, а самый что ни на есть полицейский чин. Самый младший чин, ниже даже патрульного городового, но все же, все же… С правом ареста нарушителя. И естественной обязанностью стучать в околоток по поводу любых нарушений благочиния среди жильцов вверенного ему участка. И пенсию получает он от полиции после тридцати лет службы. А будет плохо убирать — выгонят, и плакала пенсия. Видимо, благодаря такой системе и криминальный уровень в столице невысокий при небольшом сравнительно штате собственно полицейских.