Бэрден выпрямился. Боль пронзила плечо, но он стоически превозмог ее. Он не был ни больным, ни старым.

— Мое здоровье? — воскликнул он так, словно был искренне изумлен. — Но я абсолютно здоров.

— А этот удар, который случился с вами тогда у миссис Блок?

Отлично разыграно, холодно подумал Бэрден: «у миссис Блок», Он это запомнит.

— Я потерял сознание. Но пришел в себя. Я здоров.

— Конечно, вы здоровы. Для ваших лет вы удивительно…

— Мне пока не сто лет! — зарычал Бэрден, и Клей, словно обжегшись, отпустил ручку чайника. — Я вполне в состоянии прослужить еще один срок в сенате Соединенных Штатов, и, как ты знаешь, я намерен это сделать.

— Честно говоря, я этого не знал. — Клей посмотрел на него невинными глазами. — Ну что ж, будем считать, что меня неправильно информировали.

— Тебя неправильно информировали. Я собирался в четверг объявить о выдвижении своей кандидатуры, но после твоего… поразительного заявления я сделаю это завтра, слишком поздно для воскресных газет, конечно, но… — Он улыбнулся, словно намекая, что переизбирающийся сенатор может обойтись и без этого.

— И тогда все, я полагаю, будет представлять лишь академический интерес. Тебе придется снять свою кандидатуру, не так ли?

Нанеся удар, Бэрден подумал: я хочу знать всю правду, знать худшее, чтобы приготовиться к нему. Кто, о боже, это сказал? На мгновение Бэрден вцепился в врата своей памяти, взмолился, чтобы они распахнулись и он смог прочесть следующую страницу, написанную огненными буквами: он обвинен во взяточничестве и признал себя виновным. Покрытый позором, он закончил свои дни в изгнании. Так это случилось с блистательным сэром Фрэнсисом Бэконом[95].

Теперь настала очередь Бэрдена предстать перед судом. Он смотрел на своего обвинителя и чувствовал любовь к нему. Клей казался таким молодым и уязвимым, но и по-мальчишески нетерпеливым; скажи Бэрден нужное слово, его возвышение будет гладким, скажи он не то слово, и грязь покроет их обоих с головой, и Клей, возможно, лишится той движущей силы, которая вознесла его уже так высоко, что можно было без преувеличения назвать его будущим королем.

Бэрден, как ему показалось, обезоруживающе улыбнулся:

— Ты сильно к этому стремишься?

Вызов был брошен ему мгновенно.

— А вы, в мои годы?

Бэрден кивнул:

— Но не любой ценой.

Клей посмотрел на него с искренним изумлением:

— Цена не так уж высока.

Бэрден непроизвольно вздрогнул. Правда невыносима, но и неотвратима. Он принял взятку. Разоблачен. И заслужил наказание. Но не от Клея; хотя, если ад существует…

— Для тебя это плохое начало.

— А для вас — плохой конец. Вот почему этого надо избежать. — Пауза была театральна, намерения — самыми лучшими.

— Ты ждал так долго. — Расчетливость Клея приводила Бэрдена в восхищение. Что ж, было чем восхищаться — тайно вооружиться с таким расчетом, что, как только вспыхнет война, ничего не подозревающий противник моментально будет уничтожен, сражен оружием, которое он, в данном случае, сам же изготовил.

— Как бы то ни было, я не собирался воспользоваться… — Снова незаконченная фраза, из деликатности конечно. После жестокого удара пусть тело врага мягко покоится в могиле.

— Но ты воспользовался. Или намерен…

— У меня нет выбора. Сами понимаете.

— Возможно ли, в самом деле, чтобы ты держал это наготове десять долгих лет, так, на всякий случай? — Более всего поражал его многолетний улыбчивый обман.

Клей не лгал, и это был дурной знак.

— Да, только на всякий случай.

— В тихом омуте…

— Вода не течет. — Клей засмеялся. Комбинация из двух пословиц была их старой шуткой. Бэрден улыбнулся своему убийце. Он относился к Клею, как к сыну, который, как положено в легенде, поднимает на него руку, чтобы занять его высокое место.

— Ты говорил тогда с Эдом Нилсоном? — Бэрден удивлялся, откуда у него такое любопытство к деталям.

— Да. Он заплатил конгрессмену, который передал мне пленку, и сказал, чтобы я вас не тревожил.

Лицо Бэрдена исказилось.

— Жаль, что не потревожил.

— Знаете, в те дни я был так наивен. — Клей внезапно решил исповедаться. Даже in extremis[96] их отношение друг к другу не изменилось. — Я не мог поверить, что вы на это способны.

Бэрден закрыл глаза, ища смерть под веками, но вместо нее увидел лицо своего отца. Наконец победа! Сын, вызывавший зависть, сломлен и обесчещен. Капрал конфедератов восторжествовал, как оба они и предполагали с того самого дня, когда он объявил: «Я добьюсь успеха», а отец ответил: «Ты достаточно лжив, способен на вкрадчивые речи и выбираешь кривые дороги. Почему бы тебе не стать президентом? Стране это пойдет на пользу. Все кругом воры, все лгуны! О, ты пойдешь далеко!» На что юноша ответил: «Я пойду далеко, потому что я не такой слабый, как ты. Я никогда не жалуюсь. Я добьюсь победы своим путем». Иронический смех: «Это путь на панель. Туда тебе и дорога. Я же предпочитаю остаться самим собой, со своими ранами…» — «Будь они прокляты, твои раны!» — «Вы правы, мистер Президент. А теперь убирайся к черту!»

И вот он убрался в ад, и дьявол сидел напротив, заставляя его вспоминать, как он совершил то, чего надеялся никогда не совершить. И что еще хуже, прогулки по панели никуда его не привели.

Клей продолжал исповедоваться:

— Я считал, что это совершенно немыслимо. Вы, самый неподкупный человек в сенате, так я считал, во всяком случае. Вот почему сначала я отказывался верить. Но затем понял, как все это увязывается одно с другим. В тот год вы хотели подняться на самый верх. И вам нужно было достать денег. И где еще могли вы достать сразу так много?

Бэрден намеренно прижал больное плечо к рукоятке кресла. Боль приходила и уходила острыми приливами, но подлинная агония продолжалась, ничуть не ослабевая.

— Я даже искренне восхитился вами. Суметь так сохранить облик политического святого, такого праведного, что дух захватывало, а на деле…

С этим пора кончать.

— Я рад, что ты действительно восхищался мной. — Бэрден хотел быть ироничным, но вышло патетично. — Что же, теперь это все в прошлом, да?

— Пока — в прошлом. — В первый раз Клей угрожал.

— Миллисент! — Голос Бэрдена показался неожиданно резким ему самому, это был крик Прометея: клюв стервятника вонзился в его сердце.

Вошла Миллисент:

— Разрешите?

— Пожалуйста, — сказал Бэрден. Превозмогая боль, он попытался встать с кресла. Клей подбежал к нему, взял под руку. Все было как в доброе старое время.

— Я хотел бы сказать несколько слов перед этой комиссией, состоящей из необычайно… я бы даже сказал, пугающе представительных американцев. Я обратил внимание, что ваше, без сомнения, искреннее стремление к конформизму в политике подчинено вашей коллективной… простите мне это слово… страсти к рекламе. Ведь политика — единственная профессия, в которой посредственности могут привлечь к себе внимание клеветническими выпадами.

Председатель комиссии подал знак сенатскому приставу:

— Выведите его!

Другой член комиссии закричал:

— Он проявляет неуважение к конгрессу!

Но Питер не двинулся с места. Он невозмутимо продолжал:

— Господа, вы пригласили меня для обсуждения проблемы коммунизма, именно к этому я и намерен приступить. Как все мы знаем, коммунисты проникли в Белый дом, Пентагон, в школы, печать, церкви, кинопромышленность. Они всюду заняты своей тайной подрывной деятельностью. Что же следует предпринять? Как можем мы остановить эту ужасную болезнь, подтачивающую самую сердцевину нашего общества? У меня есть рецепт. Каждый гражданин должен ежедневно приносить клятву верности флагу. Таким образом мы сумеем скоро выяснить, кто хороший американец, а кто — нет, потому что, как нам известно, агенты Советов предпочитают смерть клятве верности нашему довольно-таки неугомонному флагу. А если мы обнаружим врага, мы сможем выслать его в Россию, предоставив возможность Федеральному бюро расследований заняться своим настоящим делом — взнузданием черномазых.