Складки исчезли. Щеки врача округлились в мягкой улыбке, и на них выступили ямочки.

— Мне кажется, вы не вполне понимаете нашу методику. Болеть шизофренией все равно, что болеть лейкемией. Это неизлечимая, постоянно прогрессирующая болезнь.

— Бывает, лейкемия дает ремиссии.

— Что касается шизофрении, то она ремиссий не дает.

Врач начинал испытывать раздражение, но Питер гнул свое.

— А как насчет новых лекарств? Как насчет предсказания Фрейда, что настанет день — и причиной шизофрении признают нарушение обмена веществ, которое можно сбалансировать посредством инъекций?

— Этот день еще не настал, и, пока он не настанет, мы будем держать шизофреников в изоляции как в интересах общества, так и в их собственных интересах. В конце концов, некоторые из них опасны для окружающих. — Многозначительно произнеся этот окончательный приговор, доктор Полэс препоручил Питера санитару, и тот провел его по коридору готического особняка в большую угловую комнату. Там за мольбертом с натянутым полотном сидела Инид; полотно было чисто, если не считать одного-единственного ярко-красного мазка чуть пониже центра.

Ни слова не говоря, санитар зажег верхний свет и удалился. День за окном стал черен как ночь.

Брат и сестра разглядывали друг друга. Инид нисколько не изменилась. Пожалуй, после трех лет вынужденного воздержания она стала выглядеть еще моложе, чем была.

— Привет от психов, — сказала она наконец.

— Во всяком случае, они еще не довели тебя до ручки. — Он поцеловал ее в щеку.

— Да уж хоть бы и довели. Погаси этот проклятый свет, ну?

Питер повернул выключатель. Окно из черного стало серым. В сумеречном свете черты Инид казались призрачными — видимое сквозь воду лицо утопленника, лишь недавно утонувшего.

— Мне сказали, ты стала художницей.

— Он совсем свихнулся, это ваш доктор Полэс. Ей-богу. я знаю теперь все его симптомы. Моет руки двадцать раз на дню и без конца смотрится в зеркало, чтобы убедиться, не испарился ли он. А эта его миссис Полэс, такой халды с помойки еще поискать. У нее тоже бзик — воображает, будто она леди, сука паршивая. Дай мне сигарету. Я уже выкурила свою дневную норму. — Она взяла сигарету, огонек спички дугой прорезал полумрак. Инид затянулась и сказала: — Ах, чего бы я только не отдала за рюмку сухого мартини.

— Ты еще не отвыкла?

— Какое там! Знаешь, они, должно быть, правы. Похоже, я и вправду никогда не смогу бросить пить по собственной воле.

— А как ты себя чувствуешь, когда не пьешь? — Питера это очень интересовало. Сидя на диете, он казался себе страшно добродетельным и думал, что и Инид должна чувствовать себя так же.

Но с ней было иначе.

— Я места себе не нахожу, хорошо еще, что мне дают люминал. Это помогает, но этого мало. Я из собственной шкуры готова выскочить. Нов конце-то концов, кому от этого плохо, что я пью? Я сама себя гублю, сама себя хороню.

— Все наши…

— Я все про них знаю. — Ее голос прозвучал резко. — Как они?

— Клея переизбрали…

— Знаю. Я читаю газеты.

— Ну, значит, ты знаешь о нем столько же, сколько и я. Я почти с ним не виделся после того… после того, как…

— …я пыталась убить отца? — Инид вдруг рассмеялась и мгновенно стала сама собой, упиваясь собственным безрассудством. — А что, на их лица стоило посмотреть! Насколько мне помнится, — задумчиво добавила она, — я была здорово набравшись. Не то я наверняка отстрелила бы голову папуле, вместо того чтобы всадить пулю в левый глаз Аарону Бэрру.

— Ты думаешь, убив отца, ты многого бы достигла? — Питер улыбался сестре в сером сумраке, хотя знал, что она не может видеть его лицо, точно так же как он не мог видеть ее за серой клубящейся пеленой между ними.

— Я была бы очень счастлива, по крайней мере на время. — Она вздохнула. — Ведь он сущий изверг! Я пробовала объяснить это доктору Полэсу. Но, кажется, он не может мне сочувствовать, потому что связан обязательством перед отцом. Ведь, в конце концов, ему платят за то, что он ведет себя так, будто я действительно сумасшедшая. Я сумасшедшая?

— Нет.

— Иной раз мне кажется, что я вправду сумасшедшая. Знаешь, как бывает: начинаешь становиться тем, кем тебя считают.

— Ну, во всяком случае, я так не считаю.

— Оказывается, ты мне друг! А я-то никогда тебе не доверяла. А почему, собственно?

Питеру стало больно. Он почти всю жизнь свою отдавал себе ясный отчет в том, какое чувство он испытывает к Инид, но ему было отказано в том, чего он хотел больше всего в жизни, а потому он удовольствовался дружбой. А вот теперь, оказывается, дружбы-то и не было.

— Наверное, потому, что я считала тебя подлым. Тогда, конечно, отец любил тебя больше меня, и я ревновала. — Это была такая чушь, что Питер предпочел не возражать ей и только подивился, как делал уже не раз, не сумасшедшая ли она на самом деле. — Ну да все это пустой разговор. Я сижу здесь, а они держатся заодно. Все остальное неважно.

— Клей больше не живет вместе со всеми. У него свой дом на Вудленд-драйв.

— Он живет с Алисой? — Она произнесла имя девочки нарочито безжизненным тоном.

— Нет, Алиса у матери. Говорят, ей там очень хорошо.

Инид притушила сигарету, искры ярким снопом брызнули в темноте.

— Я читала, в прошлую субботу Клей был на скачках с Элизабет Уотресс, дочерью Люси Шэттак и Скайлера Уотресса из Ойстер-Бей, ее знает весь Вашингтон.

— Они изредка видятся. — Питер сказал это безразличным тоном. — Но, вообще-то говоря, я с ними теперь почти совсем не встречаюсь. — Сблизившись с Клеем, Элизабет объяснила Питеру, что в новых обстоятельствах требуются новые друзья. Он не обиделся. В лучшем случае она была приятной подругой, время от времени заменявшей ему Диану, которая по-прежнему интересовалась им гораздо меньше, чем он ею, подобно тому как «Элизабет нравится Клею, но не настолько, насколько он нравится ей».

— Он использует ее, так или иначе. Точно так же, как он использовал меня, и точно так же, как он использует отца. Как по-твоему, есть что-нибудь между ними — между отцом и Клеем?

Питер рассмеялся:

— Это только ты так думаешь, не я.

— Клей согласился бы, ты знаешь, лишь бы добиться своего.

— А отец — нет. — Питер был в этом уверен уже хотя бы потому, что в случае односторонней сексуальной заинтересованности ни один из них не позволил бы себе выглядеть смешным или уязвимым в глазах другого.

— Не ручаюсь, — упорствовала Инид. — Я уверена, что между ними что-то есть. Бога ради, — ее голос вдруг прервался, — вызволи меня отсюда.

— Я делаю все, что могу. — Он торопливо рассказал ей о своих недавних попытках действовать через судебные власти, но даже для него самого все это звучало неубедительно.

— Похоже, я тут долго не выдержу. — В темноте она походила на статую сидящей женщины. — Я уже думала о побеге, это возможно, но потребуется твоя помощь. — Она шепотом рассказала ему о своем плане. Она угонит автомобиль доктора Полэса («он всегда оставляет ключи в машине»). Затем Питер встретит ее в Силвер-Спрингс на другой машине, с фальшивым паспортом, и она направится прямо к мексиканской границе. Ей бы только попасть в Мехико — там у нее есть друг. Он ей поможет. Излагая ему свой замысел, она говорила горячо и взволнованно, словно ребенок, рассказывающий о празднике. Питер согласился, что теоретически ее план имеет несомненные достоинства, но сперва все же следует выждать, не пересмотрит ли консилиум ее дело. Самое главное для нее теперь — набраться терпения.

— И встретить здесь еще одно рождество? Нет, спасибо. — Голос ее стал жестким. — Здесь подают индейку, сухую, как бухгалтерская книга, а потом мы сидим вокруг елки, украшенной комками ваты и разноцветными бумажками, — ее устанавливают двое стариков с приветом, они просидели здесь тридцать лет и живут только для того, чтобы наряжать елку раз в году, — а миссис Полэс все время долбит на рояле, и психи поют хором. Ей-богу… я больше… этого не вынесу! — Ее душили слезы, но она не расплакалась, а вскочила на ноги, зажгла свет и взяла одну из картин, стоявших у стены.