Со дня (брака) жены живут почти в заключении; они лишены всякой свободы. Обыкновенное их занятие — шитье, вышиванье и тому подобные работы в отдаленной комнате, из которой они лишь весьма редко выходят. Когда муж пирует, жена, нарядившись во все, что есть у нее лучшего, не забывая нарумяниться, идет сама наливать водку. В церковь, иногда же на прогулку, в сопровождении множества холопов, отправляются они в экипаже: летом в карете, а зимою в санях.

Кроме этих случаев, они одеваются просто и почти вовсе не появляются.

После рассказа о браке у Москвитян, остается взглянуть на следствие его. Так как жених и невеста не видят друг друга до бракосочетания, то очень немногие живут в добром согласии. Большая часть с первых же месяцев не могут выносить друг друга: ненавидят, спорят между собою, и от этого дело доходит часто до кулачной расправы. Когда терпение иссякнет, то они подумывают о средствах разойтись, что совершается следующим образом.

Тот, кто чувствует себя наиболее обиженным, не прибегая к формальностям, существующим в других странах, заключается в монастыре. Он остается в нем несколько дней, по-видимому из благочестия, но на самом деле, чтоб видеть что выйдет из его удаления, fuite. Если он замечает, что о нем не заботятся, он постригается, т. е. дает монашеский обет и не может более выйти из монастыря. Если же до пострижения его просят возвратиться домой и если он туда возвращается, то только для того, чтобы бесить (мужа или жену) и укорять за то, что он не может остаться один. Таким образом снова начинают спорить; если при этом ненависть не ослабевает, то один из супругов, которого снова довели до этого, возвращается в монастырь и на веки запирается в нем, с позволением мужу, если он прибегнул к этому печальному способу, сделаться в случае желания священником. Если никто из двух не может решиться на монашескую жизнь, то тот, кто предупреждает другого обвинением в прелюбодействе пред судьею, имеет всегда преимущество; потому что, хотя бы улики этого преступления были слабы, не преминут наказать обвиняемого и принудить сделаться монахом или монахиней без надежды на возвращение. Другая причина развода — бесплодие жены. Без всяких даже форм процесса, вследствие первой жалобы, принесенной на это её мужем, приходится ей идти в монастырь, а шесть недель спустя, муж вправе вступить во второй брак. Этот обычай так сильно утвердился, что ни одна женщина его не избегает, даже царица, в отношении которой, кажется, это правило наблюдается строже, чем для других; потому что, когда у последних есть сыновья или дочери, их нисколько не упрекают, а царица, имея хоть двадцать дочерей, если у ней нет дитяти мужского пола, подчиняется этой необходимости.

В 1661 году ожидали подтверждения этого правила на самом деле. Хотя у царицы было четыре дочери, и она была беременна пятым ребенком, ее заточили бы непременно, если бы последний ребенок не был принц, по-русски царевич, charoigd [72].

Чтобы несколько смирить легкомыслие Русских, которые желали бы менять жен ежедневно, вход в церковь запрещен тем, кто, по какой бы то ни было причине, вступил во второй брак; а тот, кто женится в третий раз, отлучается от церкви без отпущения. Этот закон столь общий, что ему подлежат все, кроме царя, который выше всех законов. И так, положение женщин не из счастливейших; ибо, кроме того что они живут в суровом заключении, их оскорбляют, бьют и по пустому подозрению разводятся с ними, при чем это зависит часто только от прихоти мужа.

Москвитянин от природы сладострастен, а между тем к своей жене не выказывает ни ласки, ни снисходительности: он приносит все в жертву своему удовольствию и стремится только утолять грубые постыдные наклонности. Вместе с тем он убежден, что небо за этот грех должно наказывать женщин; по этому он, прежде чем лечь с посторонней женщиной, вместо своей жены, снимает крест, который на себе носит, и не совершает греха в комнате, в которой висят образа. Если же не может скрыться (от икон), не находя более удобного места, то не будет совершать (греха), пока не завесит их. Русский уверен, что эта предосторожность избавляет его от небесной кары, и её достаточно, чтоб избегнуть наказания за блуд, прелюбодейство и нечто худшее.

Кроме этого суеверия, он к тому же думает, что наружное омовение очищает его от всех грехов, как бы велики они ни были. А ежели только он переменит платье или рубаху, то он так же чист и опрятен, как если бы он ни до чего не касался. Вот почему, прежде чем войти в церковь, он очень заботится о том, чтоб обмыться, надеть белую рубаху и не иметь на себе чего-нибудь грязного. Есть даже столь набожные, что остаются на церковной паперти, чтобы Бог, любящий смирение, оказал им милость и простил их распутство. По этой причине женщины, которые слывут между ними оскверненными, во все время не входят во внутрь церкви nef, пока служится обедня, а слушают ее в притворе. Духовным лицам, приближавшимся к женщинам, кроме обычного омовения и перемены рубахи, чего от них требуют также как и от светских, запрещается служить обедню и, в течении некоторого времени, приближаться к алтарю. Так легка эпитемия за грехи, совершенные не во время поста. Если же грех случится в пост, каковому искушению подпадают, то светским, в течении целого года, возбраняется причащение, а духовным служить обедню в течении того же времени. Если духовная особа готовится к посвящению, то грехопадение, в это святое время, может помешать ему достигнуть иерейства.

Кроме ложного почитания, которое (Русский) воздает иконам, он уверен, что разделять ложе с иностранками весьма отягчает грех; но Русской женщине, по их мнению, предаться иностранцу не так грешно по той причине, что если Русская забеременеет, то нет сомнения в том, что она воспитает ребенка в Православной вере, тогда как если отец Русский, а мать иностранка, то сия последняя не преминет воспитать его в своей вере.

Москвитянин, как мы сказали, до крайности груб и грязен, а между тем не осмелится войти в церковь иначе, как омывшись. Отсюда вошло в обычай ходить в бани, которые также обыкновенны в Москве и во всем государстве, как в Турции и Персии. Не говоря уже о знатных лицах, нет богача, у которого не было бы собственной бани как для удовольствия, так равно и для здоровья. Незнатные и небогатые пользуются общими банями, куда во всякое время ходят все, без различия возраста и пола. Так как они не стыдятся наготы, то и не совестятся мыться все вместе, совершенно голые, и только в передбаннике прикрывают части тела, называть которые не позволяет приличие, засушенными нарочно веточками с древесными листьями, заменяющими у них губку и называемыми на их языке вениками, questen [73]. Входя в баню, Москвитянин предварительно некоторое время прохлаждается; затем растягивается на скамье, не боясь ее жесткости, потому что обладает очень крепким сложением; потом парится веником и с ног до головы обливается, что всего удивительнее, почти кипятком, а немедленно затем погружается в холодную воду, не заболевая от этого. Я видел даже, что совершенно голыми они ложатся в снег и, пробыв в нем долго, прогуливаются таким же образом более часу, не продрогнув и не причиняя, по-видимому, вреда здоровью. Столь малая чувствительность его к холоду, жару и другим суровым переменам погоды была бы удивительна, если бы не было известно, что его приучают к ней с колыбели, так что он мало-помалу закаляется, и сложение его становится столь крепким, что он мог бы жить столетие, если бы не губил себя водкою.

Возвращаюсь к смешным обычаям Москвитянина. Хотя он не так суеверен, как Турок, по относительно обычая мыться в бане он похож на сего последнего; потому что стремится в нее подобно самым чистоплотным людям в мире, а между тем весьма неопрятен, так как нет народа столь грязного, близость и общество которого были бы более невыносимы.