— Мне стало скучно в Конвенто и совсем не хотелось спать.

— У вас есть привычка по ночам прогуливаться по темным улицам в полном одиночестве?

— Конечно же, нет! На что вы намекаете?

— Да я шучу. Может, это и маленький городок, но я уверен, что он небезопасен для такой девушки, как вы.

— Такой, как я?

Он взглянул на нее.

— Вам больше подходит «Ритц», чем провинциальный бар, который в основном посещает неотесанная деревенщина.

— Вы судите обо мне неправильно.

— Я никогда никого не берусь судить.

— Вы судите по внешности и совсем не знаете, что у меня за душой.

Остановившись, он взглянул на нее сверху вниз, словно оценивая выставленную на продажу кобылу.

— Шикарная прическа, ухоженные волосы. Блондинка, что большая редкость в этих краях. Маникюр, безукоризненная кожа, одежда хорошего качества, новое платье каждый день, элегантные кожаные туфли, педикюр, изысканность и утонченность, а также высокомерное выражение лица как результат того, что вас избаловали родители. И не притворяйтесь, будто полагали, что найдете в баре Саверио общество равных вам людей, ведь на деле вы выглядели там, как лебедь среди свиней. — Селестрия была польщена, что он разглядел ее до мельчайших подробностей, но спрятала свою радость под маской пренебрежения.

— Если бы люди ценили друг в друге только внешние достоинства, то ваш портрет вряд ли бы вызвал большой восторг! — Она оглядела его с ног до головы с надменным видом. — Ваши волосы неплохо бы помыть и причесать, да и побриться вам бы тоже не помешало. Сутулые плечи выдают человека, которому не по себе или же стесняющегося своего роста, хотя на самом деле это большое преимущество. Грязная одежда больше подходит пастуху, чем художнику, у которого должен быть изысканный вкус. И туфли также следует почистить. Но я сужу о человеке не только по его внешности.

— Вы не знаете, о чем говорите.

— Вы ошибаетесь. Но вот в чем вы правы, так это в том, что бар мне действительно совсем не понравился.

Он продолжал идти дальше.

— Это потому, что вы попались на крючок к самому нечестному человеку Марелатта.

— А снял меня с крючка самый сердитый человек Марелатта.

Он сурово взглянул на нее сверху, но встретил такую обаятельную улыбку, что тоже не смог не улыбнуться. Селестрия почувствовала, что победа близка.

— У меня есть достаточно веская причина, чтобы быть таким. — Он сдвинул брови и опять нахмурился. — Но я не обязан давать кому-либо объяснения, особенно вам.

— Полагаю, вы вполне взрослый, чтобы поступать как вздумается.

— А сколько мне, по-вашему, лет?

Она засмеялась, хотя каждый мускул на ее лице и шее был натянут.

— Не знаю, но вы старше меня.

— Большинство жителей Марелатта старше вас. Вы выделяетесь на фоне других, как прекрасный корабль. Могу предположить, что вы впервые в жизни покинули свою безопасную бухту. А мне, по всей видимости, свою песнь жизни предстоит допевать здесь, в безопасных стенах Конвенто.

— Не думаю, что бухта так уж безопасна, когда в ней проживаете вы.

— Неужели вы боитесь хромого человека? Даже если этот хромой иногда немного крут на поворотах.

— Насколько я понимаю, ваша нога пострадала в результате несчастного случая на охоте, — сказала она.

Он вопросительно посмотрел на нее, и она поняла, что невольно проговорилась: она интересовалась им. Губы Хэмиша слегка скривились в изумлении.

— С тех пор я не садился в седло, — ответил он, глядя прямо перед собой.

— А вы скучаете по верховой езде?

— Да, черт побери, скучаю. — Он покачал головой. — И не думаю, что испытывал когда-нибудь большее ощущение свободы. Летишь как ветер, перепрыгиваешь через любые преграды, стоящие на твоем пути. Я был отличным наездником.

— А я никогда не сидела верхом.

— Правда?

— Сейчас на смену лошадям пришли такси, и не хватит пальцев, чтобы перечесть, в скольких я ездила. В Нью-Йорке они были желтыми, в Лондоне — черными. И это то, что у меня лучше всего получается, плюс наносить лак на ногти и часами просиживать в парикмахерском салоне. — Хэмиш засмеялся, морщинки-лучики вокруг его глаз и рта стали еще отчетливее на загорелой коже, и она вдруг почувствовала внезапное и сильное желание пробежать по этим лучикам пальцами.

— Но вы ведь любите книги, — сказал он мягко, и она поняла, к своей радости, что он тоже интересовался ею.

— Гайтано говорит, что нам очень нравится одна и та же книга, — решилась сказать она.

— «Граф Монте-Кристо»?

— И ужасный замок Иф, — добавила она с улыбкой.

— А что еще вы любите?

Она тяжело вздохнула.

— Я люблю танцевать, играть на фортепиано…

— Да, я знаю об этом.

Она почувствовала, как кровь прилила к щекам, и поспешно продолжила:

— Фредди говорила мне, что вы единственный в этом доме человек, который играет на фортепиано.

— Я больше не играю.

— А почему?

— Потому что это нагоняет на меня тоску.

— А на меня лирические мелодии действуют ободряюще.

Он повернулся и с любопытством посмотрел на нее.

— Неужели?

И вдруг до нее дошло, что он стал невольным свидетелем ее слез. Она отвернулась.

— Когда я даю волю эмоциям, я облегчаю свою душу.

Они шли по сосновой аллее, по мрачным теням, разрезанным лунным светом, озарявшим мощеную дорогу под ногами. Конвенто вырисовался в ночи какой-то неприступной огромной крепостью. Ворота были закрыты, а маленькое окошко, выдолбленное в камне, там, где голубь ворковал в день прибытия сюда Селестрии, сейчас было темным и пустым. Колокольня на крыше церкви отливала лунным светом и стала серебристой. Молодые люди вдыхали цветочный запах, исходящий от города мертвых через дорогу, и Селестрии не хотелось, чтобы эта ночь кончалась.

— Вы не хотите пойти взглянуть на море со старой крепости? При такой полной луне оно бывает необычайно красивым, — сказал он и взглянул в сторону кладбища.

— С большим удовольствием, — ответила Селестрия и тоже посмотрела туда, откуда так остро пахло лилиями. И вдруг догадавшись, что он думает о Наталии, она внезапно почувствовала приступ ревности к призраку, который все еще предъявлял какие-то права на его сердце. А они едва друг друга знали, и она не имела никакого права на его любовь. Он снова положил руку на ее талию, увлекая за собой на обочину проезжей части, хотя в столь поздний час это была излишняя осторожность — Нуззо со своей лошадью и повозкой вряд ли мог сейчас появиться на дороге. Она ощущала жгучее тепло его прикосновения даже через ткань платья.

Они молча прошли мимо ворот, склепы казались еще темнее в безмолвии ночи. Хэмиш то и дело бросал обеспокоенный взгляд туда, где парк купался в тенях, падающих от возвышающихся сосен, и казалось, что он хочет еще заглянуть и под землю, куда не мог проникнуть взор живых, где покоилось тело его жены и где в маленьком, освещенном свечками мавзолее витал ее дух, охраняя тайну, которая была известна лишь им двоим.

— Темнота — это всего лишь отсутствие света, — пробормотал он.

— Вы в темноте, Хэмиш? — мягко спросила она, тронутая горем, которое сейчас окружало их со всех сторон.

— А что вы знаете о темноте? — угрюмо пробормотал он.

— Я могу ее чувствовать, — ответила девушка, следуя за ним по каменистой дорожке, ведущей к скалам, где и находилась старая крепость, мрачным силуэтом вырисовываясь на фоне неба. — Я чувствую ее, когда нахожусь с вами. — Он остановился и долго смотрел не нее, впившись взглядом, будто ища что-то.

— Что вы сейчас сказали? — спросил он, наклоняясь к ней. Его голос был полон боли.

— Я чувствую темноту, которая окружает вас. — Он ничего не ответил, но отвернулся и продолжил путь.

Наконец он сел на сухую траву, на то же место, где сидела Селестрия днем раньше, когда Дафни рисовала. Крепость была наполнена тенями, такая же одинокая и опустошенная, как сам Хэмиш, мучимый демонами и бездонной печалью. Они сидели молча, глядя на слегка волнующееся море и огромное звездное небо. В этот момент, сидя возле мужчины, которого, как ей стало ясно, она любит, Селестрия почувствовала легкое движение земли под собой.