— Это как свет с неба, который по дороге в Дамаск увидел апостол Павел, — добавил Арчи, пережевывая кусочек колбасы.

— Какое чудо! — воскликнула Пенелопа, ее голос стал еще более выразительным, чем обычно.

— Как прекрасно, что чудеса случаются в современном мире, — добавила Джулия.

— Да, да, вы правы, — произнес священник.

— А вам знакомы искушения, отче? — не унималась Селестрия, задав свой вопрос как раз тогда, когда тетушка Пенелопа глубоко и многозначительно вздохнула.

Несмотря на дерзость вопроса, отец Далглиеш изо всех сил постарался не выказать смущения.

— Все мы грешны, — мягко начал он. — И было бы неправильно относиться ко мне как к какому-то сверхчеловеку только потому, что мне было видение свыше. Господь поставил передо мной задачу, и возложенная на меня миссия кажется мне поистине великой. То, что я священник, вовсе не означает, что на моем пути нет трудностей и ловушек. Я по-человечески слаб так же, как и каждый из нас, но моя вера дает мне силу. Я никогда не подвергаю сомнению ни ее, ни мои убеждения, разве что не уверен в своей способности выдержать все испытания. — Во время этой речи он распрямил плечи и сразу же стал казаться старше своих лет; он напоминал человека, достигшего зрелого возраста, имеющего за плечами огромный жизненный опыт, уверенного в себе, но у которого, тем не менее, где-то в самом дальнем уголке сознания уже таилась тень сомнения.

Когда отец Далглиеш вернулся в свой дом, который находился рядом с церковью Святой Девы Марии, мисс Ходдел принесла ему на подносе чашку чая. Он молча сидел в гостиной, уставившись в книгу, которая лежала у него на коленях. Мисс Ходдел бросила взгляд на кипу бумаг и книг, теснившихся на книжных полках и разбросанных где попало, и никак не могла сообразить, куда же поставить поднос. Она нетерпеливо посапывала и, по-видимому, желая привлечь к себе внимание, шаркающей походкой приблизилась к кофейному столику, где и взгромоздила поднос на самый верх пирамиды, сложенной из писем. Это наконец вывело отца Далглиеша из состояния транса, и он бросился ей помогать.

— Святой отец, я просто не в состоянии убирать в этой комнате, когда все здесь находится в таком ужасном беспорядке, — сказала она, потирая руки о широкие бедра, как будто желая стряхнуть с них пыль.

Отец Далглиеш виновато пожал плечами.

— Боюсь, что даже этот дом не может вместить все мои книги, — ответил он.

— А разве вы не можете часть из них продать?

Вопрос его несколько шокировал.

— Конечно же, нет, мисс Ходдел.

Она тяжело вздохнула и покачала головой.

— Да, не забудьте, я оставила вам и отцу Броку немного холодной ветчины в кладовой и салат на ужин.

— Спасибо, — поблагодарил он, наклонившись, чтобы налить себе чаю.

— Я возьму домой вашу ризу, починить. У меня ведь проверенная временем старушка «Зингер», и я справлюсь с работой как следует. Куда же это годится — ходить в церковь в лохмотьях?! Разве я не права, святой отец? — И он снова кивнул ей в знак благодарности. — Ну, я пойду. А завтра явлюсь ни свет ни заря, чтобы приняться за уборку. Хотя бы грязь убрать в этом хаосе. Конечно, этого будет мало, но что же я могу поделать?

Священник проводил ее взглядом до филенчатой деревянной двери, которую она тихо закрыла за собой. Он с облегчением вздохнул. Мисс Ходдел отличалась набожностью, в этом не было никаких сомнений, но она обладала очень скверным чувством юмора: вот здесь-то от ее благочестия не оставалось и следа. Ну да ведь никто же не идеален, даже он. Мисс Ходдел в свои почти семьдесят лет все еще оставалась старой девой! Она целиком посвятила себя служению Церкви и с радостью ухаживала за ним и отцом Броком за мизерную плату, и вообще люди, подобные ей, — это настоящее Божье благословение! Отец вновь обратился к Господу и попросил Его дать ему терпение, укрепить силу духа, а также простить все грехи. Он, не переставая, думал о Селестрии Монтегю с того самого момента, когда впервые увидел ее в саду в купальном костюме в горошек. Отец Далглиеш опять вынул из кармана четки и начал медленно перебирать их, тихим голосом десять раз проговаривая молитву «Аве Мария».

Насколько было известно семье Монтегю, лето 1958 года не принесло никаких перемен. Ни единого повода для беспокойства и огорчений. Ровным счетом ничего. Этим летом, как и предыдущим, они отправились в Корнуолл, планируя отдохнуть там в течение всего августа. Трудовой сезон завершился, Лондон казался усталым, если не изможденным, и напоминал ярмарочную площадь в ранние утренние часы, когда толпа расходится по своим домам после веселого времяпрепровождения. Монти все еще считал Пендрифт своим домом, Памела же его просто ненавидела.

— Уж слишком холодное место, — жаловалась она, даже когда солнце палило в середине августа так, что дети страдали от ожогов. Однако это было совершенно естественно, ведь она тосковала по летним дням своего детства, проведенным на острове Нантукет. Кроме того, в Корнуолле было нечто такое, отчего даже в самую хорошую погоду он все равно казался каким-то пасмурным.

Она отдернула занавески, и солнечные лучи ворвались в комнату. Женщину разозлило то, что ей по-прежнему холодно, и она натянула на себя свитер и накинула на плечи ажурную шаль. Памела надеялась, что священник уже ушел. Она не любила церковь, а служителей Бога еще меньше, ведь они постоянно пытались обратить людей в свою веру. Памела же верила лишь в то, что могла потрогать, хотя материализм в чистом виде ее тоже мало удовлетворял. Она взглянула на часы. Монти должен был вернуться из командировки, проведя десять дней во Франции, раньше, чем обычно. Он много путешествовал, но бизнес есть бизнес, и Памеле приходилось мириться с его мучительно долгими отъездами. Она уважала своего мужа, никто ж не мог бы сказать дурного слова о нем. Монти по праву считался всеобщим любимцем, в то время как на ее счет люди имели прямо противоположное мнение. Монти был самым младшим в семье, подвижным ребенком, всеобщим любимцем, которого называли только по фамилии, потому что она очень ему шла. Она так основательно к нему прилипла, что сейчас уже никто не обращался к нему по имени Роберт, кроме разве что его овдовевшей матери Элизабет, живущей на территории поместья в доме, который перешел к ней по наследству. Казалось, она навещала остальных членов семьи только с одной-единственной целью — поворчать. И ей поистине в этом не было равных. Родственники каждый раз ожидали, что следующее лето окажется для нее последним, но старушка держалась за жизнь так, как будто боялась, что там, на небесах, уже никто не позволит ей ныть и жаловаться на судьбу. Она хотя и была, по-видимому, лишена сентиментальности, но любила Монти больше всех в семье. Когда он входил в комнату, ее глаза загорались, а обычная бледность щек сменялась румянцем. Она как будто видела в ненаглядном сыне тень своего возлюбленного мужа и, глядя на него, переживала свою давнюю влюбленность вновь.

Поскольку Монти был младшим сыном, он был избавлен от обязанностей, связанных с содержанием Пендрифта. Все эти хлопоты легли тяжелым грузом на плечи старшего брата Арчи с тех пор, как четырнадцать лет назад он унаследовал поместье, поэтому сейчас он ходил с опущенной головой и частенько уединялся в своем офисе, где никто не смел его тревожить. Арчи Монтегю казался мягким человеком, но под добродушной оболочкой скрывался свирепый нрав, готовый вырваться наружу при малейшей провокации. Он постоянно испытывал сверлящее беспокойство из-за ответственности за ведение хозяйства, лежащей на его плечах тяжелым грузом, из-за необходимости присматривать за всеми служащими, работающими здесь, не говоря уже об обучении трех его сыновей, а также из-за хорошо известной расточительности своей жены. Пока Монти жил так, как ему нравилось, Арчи вынужден был учиться управлять фермой и содержать фамильное поместье, которое было куплено его прадедушкой еще в восемнадцатом столетии. Арчи в поте лица трудился на ферме вместе с отцом, пока его брат наслаждался жизнью и искал приятного времяпрепровождения в жарких странах. А в один прекрасный день Монти вернулся, чтобы попросить о ссуде для вложения денег в сахарное производство в Северной Бразилии. Арчи нашел эту идею абсурдной, но Монти уверял, что дело беспроигрышное. Очарование, которое излучал младший сын, не только ослепляло мать, но околдовывало также и отца. По их мнению, в отличие от бестолкового Арчи Монти просто не мог допустить ошибку. Было понятно, что безрассудство младшего брата может привести к тому, что семейство потеряет все свое состояние, но родители слепо доверяли ему и не желали никого и ничего слушать. Их сумасбродный сын исчез на год, и вся семья ждала, затаив дыхание. Однако он вернулся богатым человеком, и теперь каждый мог вздохнуть полной грудью. Элизабет ликовала, испытывая гордость за сына, а Айвену, ее мужу, все расходы были возмещены с лихвой. Позднее, когда Памела слышала эту историю, ее каждый раз поражала храбрость Монти. Она ни за что не вышла бы замуж за человека бедного и малодушного.