— Ты совершенно права, моя дорогая. Это будет его поражением.
Хэмиш опустился на колени перед могилой жены. Он чувствовал себя одиноким и потерянным. Его никто не понимал, даже Наталия. Вообще-то он уважал Роберта Монтегю. Он вдруг явственно представил себе красивого мужчину в панаме и льняном костюме, его беспечную улыбку и смеющиеся глаза. Очаровательные морщинки вокруг глаз, казалось, заглядывавших вам в самую душу, и бесстрастное выражение лица этого человека притягивали к нему людей, как запах нектара бабочек. Он вспомнил, что Фредерика в его кампании хихикала, вновь ощущая себя молодой. Она краснела, как девушка, и бросала на него робкие взгляды, кокетливо вертя при этом в пальцах прядь седых волос. А Наталия просто молчаливо наблюдала за Монти, как мышка, загипнотизированная котом, который задумал что-то недоброе. Свернувшись калачиком на кресле в саду, она нервно грызла ноготь большого пальца и пристально смотрела перед собой из-под густых ресниц, почти не мигая, как бы боясь что-то пропустить. Как он негодовал тогда на этого мужчину за то, что тот разбудил нечто темное и пугающее в его жене, что никогда бы не проснулось, если бы не этот опасный человек! Но какое это имело значение сейчас? Наталия была мертва.
Он закрыл глаза и прислонился к твердой каменной поверхности могилы. Перед его глазами вдруг снова всплыло ужасное видение искалеченного тела Наталии у подножия утеса, ее раскрытый рот, кровь, тонкой струйкой стекающая по бледной щеке, ее широко открытые от удивления глаза. Удивления от неожиданного падения или удивления оттого, кем она стала?
— О, Наталия! — простонал Хэмиш, прижимаясь лбом к каменной плите. — Что же ты наделала?
В тот вечер Фредерика незаметно выскользнула из дома, надев простое черное платье, в кармане которого лежали ее четки. Гайтано остался с Хэмишем, помогавшим ему оборудовать библиотеку. Было все еще тепло. Солнце, похожее сейчас на огненно-красный янтарный шар, медленно катилось к закату, придавая небу бледно-голубой оттенок. Собаки попытались было увязаться за ней, но она оставила их внутри, закрыв дверь прямо перед их носами, чтобы они не лаяли на дороге и не гоняли котов на кладбище. Воздух был плотным, пропитанным запахом сосен, а трава и листья, покрытые росой, поблескивали в лучах уходящего солнца. Женщина бесшумно подкралась к двери церкви и проскользнула внутрь.
Первое, что она почувствовала, — это тяжелый запах, идущий от свечей и ладана, и сквозь дымку увидела, как отец Пьетро повернулся посмотреть, кто зашел в церковь. Он взглянул на часы. Исповедь начиналась только в восемь часов. Увидев, что это Фредерика, он положил Библию на возвышение и улыбнулся женщине. Она ответила ему довольно скованной улыбкой, легкой поступью шагнула вперед и, перекрестившись перед алтарем, встала на колени.
— Что тревожит тебя? — спросил он.
— Мне необходимо исповедаться, — серьезно ответила она.
— Но ты пришла слишком рано. Исповедь начинается в восемь часов. — Он был из тех, кто любит придерживаться раз и навсегда установленных правил.
— Знаю, святой отец, но я не смогу прийти позже. Мне нужно развлекать своих гостей.
— Понятно.
— Пожалуйста, святой отец. Я должна покаяться в своих грехах. — Она посмотрела на него, и он сдался, увидев отчаяние в ее глазах.
— Если это не может подождать, тогда ты должна исповедаться, дочь моя.
Она вздохнула, почувствовав огромное облегчение.
— Спасибо, святой отец, огромное вам спасибо.
В воскресенье утром Селестрию снова разбудил настойчивый звон колоколов, созывающий людей Марелатта на мессу. Лениво потягиваясь в кровати, она не испытывала ни малейшего желания исполнить свой воскресный долг перед церковью. Она вдруг вспомнила отца Далглиеша, который уже практически не занимал ее мыслей, оставшись в далеком прошлом. Приехав в чужую страну, она как бы порвала всякую связь с окружавшим ее ранее миром. Ей ужасно нравилось чувствовать себя одинокой среди людей, которые, за исключением Уэйни, совершенно ее не знали. От этого чувства свободы кружилась голова. Душа девушки пенилась, как бокал с шампанским, и от этого она ощущала себя веселой, жизнерадостной и необыкновенно счастливой. Закрыв глаза, она слушала легкое чириканье птиц, звучащее на фоне колокольного звона и случайного взрыва лая стаи собак, принадлежащих Фредерике. Легкий утренний ветерок нежно касался ее кожи, насыщая ее цветочным ароматом лилий, и она лежала не шевелясь, стараясь продлить этот умиротворяющий момент.
Фредерика и Гайтано пошли в церковь. Миссис Халифакс пила кофе в саду, читая «Очарованный апрель», а миссис Уэйнбридж, погруженная в приятные мысли, бродила по аллее апельсиновых деревьев. Здесь же бегали и собаки, несколько запыхавшиеся от утренней прогулки. Они радостно виляли хвостами, получив удовольствие от возможности в очередной раз пометить свою территорию и отпугнуть нескольких незваных гостей. Селестрия наклонилась, чтобы похлопать по спинке Майялино, который, как маленький поросенок, усердно нюхал ее ноги, — его-то, собственно, и назвали итальянским словом, означающим это животное. Миссис Халифакс быстро подняла глаза и тут же опустила их, не желая отвлекаться от чтения своей восхитительной книги.
Селестрия схватила яблоко из чаши в столовой. Она не была голодна. Внутри нее все ликовало и бурлило от удовольствия. Она прошлась по дорожке, усыпанной гравием, минуя горшки с растениями и кусты красных роз, наслаждаясь их буйным последним цветением. Майялино побежал следом, оставив своих приятелей лежать в тени, попил воду из фонтана и с тоской уставился на огромную оранжевую рыбку, плавающую в нем. Селестрия открыла ворота на дорогу и немного постояла, устремив свой взор на бледные стены города мертвых. Сейчас аромат лилий был даже сильнее, чем всегда. Она повернулась и закрыла за собой ворота, вдруг почувствовав, как ее сердце стало биться быстрее от уверенности в том, что Хэмиш находится там, в этом странном городе, хотя она и не могла его видеть. Этот человек навещал могилу своей жены более ревностно, чем кто-либо другой.
Она пошла по вымощенной сосновой аллее, ведущей в город. Селестрия так и не побывала в самом Марелатте с тех пор, как они приехали, а воскресным днем ничего более не оставалось делать, как рассматривать незнакомые места.
В этот момент внимание девушки привлек какой-то шорох над стеной, и она обернулась. Хэмиш стоял в маленькой каменной башне, которая должна была стать библиотекой Гайтано. На нем были лишь брюки цвета хаки, низко висящие на бедрах, да мятая соломенная шляпа, бросавшая тень на лицо. Тело молодого мужчины было мускулистым и загорелым, цвета выделанной кожи, и у Селестрии при виде его внезапно перехватило дыхание. Она остановилась и положила руки на бедра, как бы вызывая его на поединок. Они уставились друг на друга, и это продолжалось довольно долго. Затем она попыталась разглядеть выражение его лица. И хотя его черты были скрыты тенью, можно было заметить печальный изгиб его губ. Хэмиш поднял руку и потер щетину на щеках. На мгновение ей показалось, что он хочет направиться к ней, и она вся напряглась в ожидании, готовая дать достойный отпор. Затем он сделал неопределенное движение, и Селестрия почувствовала такой прилив крови в сердце, будто ей вкололи адреналин. Но уже в следующее мгновение он передумал, давая понять едва уловимым кивком головы, что встречи не будет, и медленно пошел прочь.
Настроение заметно упало. Селестрия была в ярости. Почему он избегает встреч с ней? Неужели то, что она позволила себе на кладбище, так ужасно? Майялино снова стал обнюхивать ее ноги. Она прищелкнула языком, подавив в себе искушение последовать за ним, развернулась и направилась обратно к воротам. У нее теперь не было ни малейшего желания рассматривать город. Утро было испорчено.
Хэмиш стоял в прохладной тени башни, держа в руке пилу, казалось, позабыв обо всем на свете, затем тяжело вздохнул, снял шляпу и потер свой горячий и зудящий лоб. Когда Хэмиш впервые увидел дочь Роберта Монтегю, его сердце буквально взорвалось от ярости. Что ей было здесь нужно? Почему она пришла? Да как она вообще посмела? Он не попался на удочку, как Фредерика, очарованная ее красотой и очевидным обаянием. Она во всем напоминала ему Монти. У нее были та же внешняя красота, легкомысленный свет в глазах, дерзкие губы, которыми все так восхищались. Он презирал ее так же, как и ее отца, и возмущался Фредерикой сейчас больше, чем когда-либо. И снова она серьезно ошиблась в человеке!
