И знаете, это было что-то.
Мы пили, смеялись над местными, говорили и целый вечер танцевали.
А что еще оставалось делать…
Зато мороженого Тая наелась на две недели вперед — оно было в изобилии. Его заказали «с базы» за три дня, но какая-то компания, как нам объяснили, отменила заказ. К Таиному счастью. Потом я пошел в валютный бар и принес оттуда бутылку польской водки и югославских крекеров. И вечер нам показался совершенно милым.
В час ночи мы вышли из ресторана, и я подарил даме-администратору пачку Таиных сигарет «Картье». Тае я купил целый блок.
Странно, обычно, когда я выпиваю, у меня возникает желание. Но в этот раз нет. И мы сделали это под пальмами.
Скучно писать про Лисс — вернемся в столицу.
Мы возвращались в столицу.
Утром были гонки через перевал, лихорадочные закупки черешни (ее любимого деликатеса), помидоров, зелени, копченых уток. Мягкое купе того же поезда-экспресса «Лисс», два дивана, они же кровати. И Таин разбор моей только что прочитанной книги.
— Вы покорили меня…
— Чем?
— Вы очаровали меня, вы волшебник. Вы даже себе не представляете, что вы. Давайте выпьем за вас.
Как мягко она «стелила». Мы пьем местное вино, красного черешневого цвета, которое она запивает любимым лимонадом. Через сорок часов мы прибывали в столицу Империи, через сорок восемь часов я улетал в столицу столиц — Нью-Йорк.
На вокзале меня встречала знакомая с иностранной машиной. Мы сбрасываем Таю домой, и я мчусь по редакциям, делам, заботам.
Я созваниваюсь с Артамоном и договариваюсь о деталях. Попутно пытаюсь устроить к нему знакомую девушку из бедной семьи, которая хорошо пишет эссеистику. Он обещает опубликовать ее, встретиться и дать договор на писание книги мемуаров с каким-то бывшим заместителем (вице) Цезаря в Империи.
Потом я залетаю в издательство «Отечественная литература». Издатель нагружает меня книгами и письмами, кажется, своей бывшей любовнице. Ни один идиот не потащил бы такую тяжесть через океан. Но я — идиот…
Мне хочется делать людям доброе.
— Алексей, — говорит Джордж. — Я всегда говорю правду. (Это была первая неправда.) И prima правда заключается в том, что я даже не открыл ваши книги. Но через две недели вы мне позвоните из Нью-Йорка, и я вам все скажу. Вы мне очень симпатичны, и, я думаю, два умных человека всегда найдут способ договориться.
На этой многозначительной фразе мы прощаемся. На девятом облаке покидаю я лучший издательский дом Империи.
Тая плачет, глядя на меня. Не прикасается к своей рюмке и курит мои «Marlboro».
— Вы же не любите крепкие…
— Я знаю. Очень горько…
— Что случилось?
— Вы уезжаете.
— Я не думал, что моя незначительная персона имеет нишу в вашем существовании.
— Вы этого все равно не сможете понять.
— Где уж нам уж…
— Алеша…
Она пересаживается ко мне на колени и начинает целовать глаза, шею, уши. Губы я не даю — не люблю целоваться в губы. (Губы я берегу только для детей.)
Я не остаюсь у нее ночевать. Мы ни о чем не договариваемся. Вообще. Ни увидимся ли, ни когда. Я думал, приключение закончено. Я не мог понять, почему она плакала. В Лиссе звезда у нее ярко не горела — по отношению ко мне. И уж пламя не бушевало — точно. О чем я говорю, какое пламя, в наши дни…
В двенадцать ночи я появляюсь у мамы. У меня начинается мандраж: завтра утром лететь, надо паковаться. Ненавижу. Как на смерть. В последний поход. Все свое не возьмешь туда — с собой. Тогда зачем я пятнадцать лет собираю все бумажки? В час ночи звонит актриса.
— Алеша…
Мы говорим до трех. И опять ни о чем не договариваемся.
В пятый день июля я перелетаю океан. Прилет в Нью-Йорк всегда связан с «головными болями», счетами, суетой и потерями.
В первый день августа, к ночи, зазвонил мой телефон.
— Вы меня уже забыли?
— Признаться, да.
— Я прилетаю в Нью-Йорк пятого августа и хотела бы вас увидеть.
— У меня нет машины.
— Мои родственники будут встречать, они могут захватить и вас.
Невероятно было представить, что в следующую субботу актриса Тая будет сидеть в моей бродвейской квартире. Но она сидит, вот она, и большими, навыкате, глазами смотрит на меня.
Я заказал китайскую еду из соседнего (очень вкусного) ресторана, на столе стоят две большие замороженные бутылки водки и джина. Она очень любит джин. С тоником.
— Надеюсь, хватит? — спрашиваю я.
— Я тоже надеюсь. Вы так хорошо выглядите в Нью-Йорке, Алеша. И никуда не бежите. Я не верю, что вы сидите и никуда не убегаете.
В дверь позвонили — принесли китайскую еду. Я стал выставлять все на стол.
— Просто целый пир! Совсем как у нас… — сказала актриса. — Алеша, вы такой заботливый.
Я смешал ей джин с тоником и налил себе водки.
— За ваш приезд, Тая! За Таю — в Нью-Йорке.
— Благодарю вас. Какой божественный напиток, — кажется, я его вечность не пила.
— Как наши дела?
— О, ничего интересного. Закончился сезон, теперь у меня каникулы до середины сентября. Потом репетиции новой пьесы, приезжает швейцарский режиссер. И почему-то выбрал меня.
— Почему бы это?
Она улыбается.
— О, я не знаю.
— Все это время вы пробудете у нас?
— Не пугайтесь, я первого сентября улетаю назад. Лучше расскажите, как ваши дела. Есть ли возможность писать? Ведь это самое главное… для вас.
Она никогда не говорила о театре, о спектаклях, о своих проблемах. Казалось, ее только поглощали мои заботы, мои книги, мои чаяния.
— Тая, а как вы ко мне относитесь?
Она замерла, потом сказала:
— Я вас люблю.
Я не знал, что сказать, и наполнил наши бокалы снова.
— За вас, Алешенька, за ваше счастье.
Мы выпили.
— А вы мне дадите что-нибудь еще почитать из ваших книг?
— Если вам интересно…
— Очень и очень, — перебила она. — Я до сих пор в легком шоке от романа, который прочитала в Лиссе.
Конечно, мне все это было приятно слышать.
— Когда-то я написал роман «Факультет», он был опубликован в Нью-Йорке, но небольшим тиражом.
— Боже, как интересно. Заграничная литература.
— Но там очень много нецензурной лексики. Язык, на котором общается молодое поколение…
— Ничего страшного, я привыкла. У нас все матерятся.
— Если вас это не будет шокировать…
— А вы можете мне это дать сейчас? Я прочту за ночь и верну.
Я улыбнулся и налил.
— Вы можете не возвращать так быстро.
— Я думала, может, очередь… поклонниц на прочтение.
— Теперь я узнаю Таю и начинаю себя чувствовать в своей «лиссобщепитовской» тарелке.
— Алешенька, можно я вас поцелую?
— Нельзя, потому что вы еще ничего не ели. А так как вы приехали из голодной…
— Ну, я начну с десерта, если вы позволите…
Она «ест» меня в спальне. Целиком и поедом.
В одиннадцать вечера за ней заезжают и увозят к подруге на Риверсайд, которая пригласила ее в гости. Она обещает завтра приехать в двенадцать и провести со мной целый день.
Вечером мы идем смотреть постановку в одном из бродвейских театров с участием известного киноактера, а потом долго пьем в баре. Она — джин с тоником, я — английскую водку, замороженную. Как только Тая появляется, я начинаю пить. Обычно я не пью никогда. Это первая ночь, когда актриса остается у меня. Мы спим мало.
Утром.
— Я иду сегодня с подругой по магазинам, Алешенька. И освобожусь только к вечеру. Вы не обидитесь?
Я был рад. Мягко говоря, она не была одета. Как и все там.
— Вот вам кредитная карточка. Купите себе, что хотите. Для выхода — на публику.
— А есть какие-то пределы?..
— Пределов нет, кроме нравственных.
Она улыбнулась, подумала и взяла.
— Мы идем на концерт послезавтра в Карнеги Холл, на Лайзу Минелли.
— Вы маг, Алешенька.
Она нежно поцеловала меня.
— Я хочу увидеть ваших детишек до отъезда, это возможно?
