Но они не сделали этого с блокадной эскадрой в поле зрения, и не сделали, когда командующий отошел за горизонт, забрав с собой флагман адмирала Митчелла, чтобы курсировать в этих срединных водах, которые Торнтон называл "морем отложенных надежд".
Эскадра курсировала в четком строю под надзором крайне строгого начальника штаба флота и гораздо более страшным оком невидимого адмирала. Это было похоже на бесконечный парад с полной выкладкой, и малейшая ошибка вела к прилюдному выговору, сигнал с флагмана с требованием заблудшему кораблю держать позицию, сообщение, которое, конечно, могли читать все остальные. А поскольку у каждого корабля имелась собственная манера плавания, скорость и снос, то это требовало непрестанного внимания к рулю, кливерам и брасам и неустанной бдительности день и ночь, эти поиски Эмеро в боевом строю. Для ворчестерцев все оказалось не настолько плохо, как для тех, кто участвовал в блокаде в течение нескольких месяцев и даже лет. Чувствовался эффект новизны, и на борту имелось вполне достаточно военных моряков, чтобы не позорить корабль. Все время обнаруживалось немало необходимых работ, чтобы держать команду занятой: для большинства это еще не стало рутинными задачами, выполнявшимися так часто, что стали второй натурой, и, в отличие от экипажей других кораблей, "Ворчестер" не пробыл в море так долго, что отсутствие женского общества приняло форму навязчивой озабоченности. И хотя жена старшего канонира - простая, спокойная дама средних лет - получила ряд предложений, которые отвергла твердо, но без удивления или злости, будучи привычной к военным морякам, эта идея субституции едва ли распространялась на всех. Кораблю повезло с долгим периодом хорошей погоды, чтобы облегчить привыкание, и в удивительно короткое время это точно организованное, несколько беспокойное, но никогда не дающее разлениться существование стало казаться естественным образом жизни, предопределенным и, возможно, вечным. Сейчас Джек уже знал большую часть из шестисот матросов и юнг, их лица и возможности, если и не имена, и в целом они с Пуллингсом сочли экипаж весьма приличным: среди команды имелась парочка заключивших жесткие сделки с королевским правосудием и много тех, кто не мог удержаться от грога, но гораздо больше хороших моряков, чем плохих, и даже "сухопутные" начали впитывать дух моря.
Своей мичманской берлогой Джек был менее доволен - самая слабая часть корабля. На "Ворчестере" имелись места для двенадцати мичманов. Джек оставил три места вакантными, а из девяти молодых людей на борту только у четырех или, возможно, пяти имелись явные задатки офицера. Остальные выглядели достаточно любезно: крутились, никому не причиняя никакого вреда, учтивые молодые люди, но не моряки, и не предпринимали никаких реальных усилий, чтобы познать профессию. Эльфинстон, протеже адмирала Брауна, и его близкий друг Гриммонд - грузные туповатые невежи лет двадцати с небольшим. Оба провалили экзамен на лейтенанта и являлись ярыми поклонниками Сомерса, третьего лейтенанта. Эльфинстона Джек решил оставить ради его дяди, а от другого избавиться, как только сможет. Что касается младших мичманов, юношей между одиннадцатью и четырнадцатью, то сформировать мнение оказалось труднее, поскольку они оставались крайне изменчивыми: труднее сформировать мнение об их способностях, то есть разом суммировать их достижения, а еще юнцы оказались самым невежественным выводком мальцов, что Обри когда либо видел. Некоторые могли до посинения делать синтаксический разбор или склонять латинское существительное, но это никогда не уведет корабль с подветренного берега. Немногие понимали вычисление процентов, мало кто мог с уверенностью умножать или делить, никто не знал сущность логарифмов, секущей, синуса. Несмотря на свою решимость не разводить детский сад, Джек предпринял усилия, чтобы показать им зачатки навигации, в то время как мистер Холлар, боцман, оказался гораздо более успешным учителем, дав им понятие о такелаже, а Бонден - об управлении шлюпкой.
Его занятия оставались крайне утомительными, поскольку ни один из этих приятных маленьких существ, казалось, не имел ни малейшей склонности к математике, а от благоговения перед капитаном мальчишки глупели еще сильнее, но занятия, по крайней мере, отвлекали Джека от мыслей о том, что адвокаты могли вытворять дома. Последние недели его ум, как правило, выходил из-под контроля, снова и снова обдумывая запутанные проблемы: пустая, тревожная, бесполезная деятельность в лучшие времена и гораздо хуже - в состоянии между сном и бодрствованием, когда это превращалось в повторяющийся кошмар, длящийся часами.
После одного из таких занятий таблицей умножения с молодежью, Джек вышел на ют и несколько раз прошелся с доктором Мэтьюрином, пока спускали гичку.
- Ты в последнее время взвешивался? - спросил Стивен.
- Нет, - ответил Джек, - не взвешивался. Он говорил довольно резко, чувствительно относясь к своему весу: временами близкие друзья острили на этот счет, а Стивен, казалось, приготовился отпустить шутку. Но на этот раз вопрос не являлся прелюдией к сатире.
- Я должен тебя осмотреть, - сказал Стивен. - Нам всем, возможно, придется устраивать званый обед, и я не удивлюсь, если ты потерял два стоуна.
- Чем больше, тем лучше, - ответил Джек. - Я сегодня обедаю с адмиралом Митчеллом: надел две пары старых чулок, как видишь. К грот-русленям левого борта, - крикнул он своему рулевому, и почти сразу после этого сбежал вниз, в ожидающую гичку, оставив Стивена в странном недоумении.
- И какая связь между потерей двух стоунов и ношением двух пар старых чулок? - вопросил Стивен коечную сетку.
Если бы Стивен отправился с Джеком на "Сан-Иосиф", то эта связь стала бы понятной. На его квартердеке толпилось большое количество офицеров, что вполне естественно на флагмане: офицеров высоких, средних и низких, но все - худощавые и атлетического телосложения - ни висящего брюшка, ни двойного подбородка. Из их рядов выступил адмирал - невысокий плотный мужчина с веселым лицом и плечами фор-марсового. Седые волосы коротко подстрижены по новой моде и зачесаны вперед, что придавало ему немного комический вид, пока не встретишься с взглядом, способным стать пугающим, хотя сейчас и выражал радушие. Адмирал разговаривал с приятным шипением западных графств, и редко произносил букву "Х".
Они поговорили об улучшении марсов, появлении нового вида вертлюжных пушек с небольшой отдачей или вообще без нее, и, как Джек и ожидал, адмирал заявил:
- Вот, что я скажу, Обри, мы взглянем на них, а потом, когда закончим, пробежимся до брам-салинга: нет ничего лучше, чтобы возбудить аппетит. Последний, кто спустится, выставляет дюжину шампанского.
- Договорились, сэр, - ответил Джек, отстегивая саблю, - я с вами.
- Как гость, вы возьмете выбленки правого борта, - сказал адмирал. - Эй, на реях.
Старшина грот-марса и его помощники встретили их спокойно и показали работу вертлюжных пушек. Они полностью привыкли к внезапным появлениям адмирала, на всем флоте известному в качестве "марсового" и того, кто верит в силу тренировок для всего экипажа, и украдкой поглядывали на лицо капитана Обри в поисках признаков апоплексического удара, свалившего последнего посетившего их коммандера, и были рады видеть, что ранее просто румяное лицо Джека уже побагровело от попыток угнаться за адмиралом. Но Джек был тертым калачом: ослабил воротник и задавал вопросы касательно пушек - оружие интересовало его чрезвычайно - пока не почувствовал, что пришло второе дыхание и сердце успокоилось, а когда адмирал закричал "пошел", Джек прыгнул на стень-ванты так ловко, как одна из крупных обезьян. Обладая более широким размахом рук и ног, к середине верхней части стеньги он оказался далеко впереди, когда с ним поравнялся адмирал, который перелетел через флагшток-штаг бизани и начал карабкаться по хрупкой паутине, поддерживающей высоченные брам-стеньги "Сан-Иосифа" с брам-салингом на вершине, выше и выше, подтягиваясь на руках - выбленок для ног здесь не имелось.
