С помощью примерно таких же деревянных палок Коракс демонстрировал им элементарные приемы нападения и защиты.

— Внезапность — это все! — громогласно изрекал он, расхаживая между своими подопечными, стоявшими разомкнутым строем. — Меняйте тактику при отступлении. Если хотите долго жить, не позволяйте вашему сопернику понять ее!

Эти слова повторялись столь часто, что стали отдаваться в голове Аурианы даже во сне.

Когда гладиаторы тренировались, за ними с невозмутимыми лицами наблюдали греческие лекари. Они следили за тем, чтобы мускулы развивались правильно и не перенапрягались. В некоторых случаях применялся массаж, в других — менялся рацион питания, например, уменьшали количество ячменной каши или заставляли глотать золу. Лекари говорили, что она добавляет силы организму.

Сперва мускулы Аурианы страшно ныли и не давали ей покоя, но постепенно они увеличились в объеме и приобрели своеобразную память. И тогда она испытала ни с чем не сравнимое удовольствие, когда ее тело, набравшее необычайную силу и гибкость, стало послушно выполнять ее команды.

На тренировках Коракс всегда держал Коньярика и Торгильда отдельно от Аурианы и Сунии. Он почувствовал, что эти четверо, соединившись вместе, черпают друг от друга какую-то неведомую силу, которой он опасался. Но за обедом или ужином им удавалось побыть рядом. Иногда они просто молча ели и смотрели друг на друга, иногда с любовью и тоской заговаривали о родине. Эти воспоминания спасали их от уныния и отчаяния, придавали им бодрость. Они часто рассказывали сказки и истории о Гримельде и ее топорике, но никогда не произносили вслух имя Одберта. Среди тех их бесед была и победа Аурианы над Гундобадом. Об Ателинде не упоминали, щадя незаживающую рану Аурианы. Почти каждый вечер Коньярик предлагал их вниманию новый план побега, и это еще больше заставляло Ауриану грустить, потому что все они были нереальны. Коньярик не учитывал того, как они были далеки от Германии, и что не только школа, но и вся чужая страна была их тюрьмой. Однако она вежливо слушала, полагая, что разработка этих планов спасает мозг Коньярика от отупения. О Марке Аррии Юлиане она не рассказывала никому, хотя у нее было такое чувство, будто он повсюду сопровождает ее, наблюдая за ней с любовью и тревогой. Память о той ночи иногда приобретала необычайно четкие очертания, а иногда была расплывчатой, словно тень в сумерках.

Почему он до сих пор не посылал ей никакого знака? Она не верила в его забывчивость — он слишком многим уже рисковал для нее. Она чувствовала, что не могла ошибиться в истинности его любви. Его имя временами долетало до нее, когда удавалось подслушать отрывки из разговоров наставников или лекарей, обсуждавших последние дворцовые сплетни, и тогда она узнавала, что он еще жив. От внимания Аурианы не ускользнуло то почтение, с которым упоминалось его имя. Она быстро сообразила, что из всей правящей элиты один только Марк Юлиан снискал настоящее уважение и любовь народа.

Однажды, когда она находилась в арсенале, юноша-подмастерье, зашнуровывавший ей наколенники, посмотрел в ее глаза и украдкой оглянулся.

— Ты Ауриана? — спросил он, стараясь не привлекать внимания.

— Да, — ответила она, почувствовав, как все ее тело внезапно напряглось.

Осторожность требовала во всем подозревать подвох, который легко мог привести к непоправимой беде.

— Мне поручил передать тебе послание на словах тот, который дал тебе этот амулет с землей.

Ауриане показалось, что у нее земля поплыла под ногами. Все ее чувства невероятно обострились.

— Необходимо соблюдать осторожность, — продолжал юноша, — и поэтому неизбежны отсрочки и промедления. Для твоей безопасности не совершай никаких поступков, которые могли бы привлечь к тебе внимание тех, кто находится на вершине власти. Потерпи, скоро он придет за тобой.

Юноша поднял голову, беззаботно улыбаясь, словно он просто перекинулся парой игривых слов с симпатичной женщиной, которой помогал одевать доспехи. Ослепительно блестевшие зубы резко контрастировали с темно-коричневой кожей юноши. Он был родом из Сирии.

— Слава солнцу и луне! Скажи мне… — начала было она, но остановилась, заметив, что за ней наблюдает Коракс.

Юноша, проворный и гибкий, как обезьяна, перешел к следующему гладиатору. К облегчению Аурианы взгляд Коракса тоже переместился в сторону. Она была вне себя от радости, к которой примешивалась боль.

«Он жив и помнит обо мне, — в смятении думала Ауриана. — Но что-то случилось. Я чувствую это и боюсь, что его больше никогда не увижу».

Ночью в камере, которую она делила с шестью женщинами, Ауриана впервые попыталась связно изложить всю историю Сунии. Остальные обитательницы их клетки спали крепким сном, разметавшись на соломе.

— Ах! — вырвалось у Сунии, когда Ауриана закончила рассказ. — Я так и знала — что-то необыкновенное произошло в ту ночь. Это здорово смахивает на то, как если бы предстал в обличье простого смертного сам Водан.

— Нет, Суния. Здесь скрывается большая тайна, но этот человек властвует над силами дня, а не ночи.

— В этом нет ничего удивительного. Ведь если даже на меня начинают бросать любовные взгляды, то уж такая женщина как ты и подавно должна была привлечь чье-нибудь внимание.

— Так значит, и у тебя есть о чем мне поведать?

— Да, во Втором ярусе есть один гладиатор с сетью, высокий, красивый, глаз не оторвешь. Он подарил мне венок из роз.

— О, нет, Суния. Это означает, что он хочет немедленно переспать с тобой. И я сомневаюсь, что он доживет до июля. Ты и сама знаешь, что бойцы, набрасывающие сети, погибают быстрее других.

В темноте Ауриане был слышен лишь шорох соломы да прерывистое дыхание Сунии, старавшейся не зарыдать.

— Их всех убивают! И нас тоже убьют! В чем тут разница?

— Мы выживем, Суния. Вот что я пытаюсь втолковать тебе.

Однако Ауриане было ясно, что в пессимизме Суния находила своеобразное утешение, подобно старухе, которая не решается покинуть безопасные пределы своего дома.

— Послушай меня! Человек, о котором я рассказываю, самый влиятельный из римской знати. С его мнением считается сам Император. Здесь многие говорят, что именно Марк Юлиан удержал Императора от многих дурных поступков. Ему известна вся подоплека того, что с нами случилось. Это страшно, но Марк добрый и благородный человек. Суния, он обещал помочь нам спастись отсюда, и я уверена, что ему удастся это сделать.

— Ты говоришь о нас обеих? — скептически переспросила Суния. — Но меня-то он не знает.

— Я не уйду отсюда без тебя, ему придется понять это. Клянусь тебе нашими праматерями, что он знал и любил меня еще с давних пор. Так мне показалось. Его любовь похожа на песню, разливающуюся на широком просторе.

— Любовь? Ты полагаешь, что эти люди способны любить так, как любим мы? Вряд ли. Ведь они — полусумасшедшие, Ауриана. Их слишком много. Все кишит ими. Они почти не разговаривают друг с другом. У них нет семей, домашних очагов. Они…

— Ладно, хватит об этом. Спи. Неужели ты забыла, как толпа подняла меня с мостовой?

На тренировках Ауриана располагалась поблизости от Сунии, стараясь исправить ее иногда грубые ошибки до того, как наставники сделают это при помощи плеток. Торгильд и Коньярик покажут себя с наилучшей стороны, она была в этом уверена, а вот Суния вызывала у нее постоянную тревогу. Ауриана всерьез опасалась, что она не будет допущена к следующей стадии подготовки. Тогда Сунию заберут для участия в кровавых «утренних представлениях», которые предшествовали выходу гладиаторов. В ходе этих утренних сеансов людей кидали на растерзание хищным зверям. Была еще одна забава, в которой участвовало несколько десятков новичков-гладиаторов, единственной задачей, которых было умереть позабавнее на угоду публике.

Дни боев приходили и уходили с ужасающей быстротой. Школа-тюрьма находилась рядом с Колизеем, который в солнечные дни отбрасывал на нее тень. Гул многотысячной толпы зрителей, доносившийся оттуда, воспринимался Аурианой как боевой клич, при звуках которого в ее сознании оживали страшные образы. Этот клич не мог состоять из человеческих голосов, это был рев какого-то первобытного чудовища, выползшего из подземного царства. Оно перемалывало в своей пасти человеческие тела, чавкая и выплевывая осколки костей. И начинало реветь, когда пища кончалась.