И вдруг слова Монтания заставили Марка Юлиана насторожиться.
— А вот жалоба от какого-то прощелыги по имени Коракс, — сказал Монтаний. — Он говорит, что был несправедливо смещен со своего поста Торкватием после беспорядков, учиненных его врагами. Он хочет опять занять этот пост, а еще лучше получить повышение.
Домициан пробурчал что-то невразумительное и махнул рукой, что означало: «Отложи это в сторону, я разберусь позднее».
«О, Немезида! — подумал Марк Юлиан. — Если Коракс расскажет о событиях той ночи, Домициан без труда догадается, что я подстроил смещение Торкватия, чтобы спасти Ауриану. Необходимо действовать без промедления. Нужно либо взяткой купить молчание Коракса, либо найти ему лучшую должность. Да, в моем корабле становится все больше пробоин».
В глубине ложи на кушетке полулежала Юнилла. Около нее хлопотали две служанки, отличавшиеся весьма заурядной внешностью. Юнилла выбрала их не случайно. Хорошенькие девушки могли бы отвлечь внимание Домициана от нее самой. Обычно Домициан не афишировал своей связи с Юниллой, но в этот день он сделал это намеренно, с целью наказать Домицию Лонгину. Дело было в том, что вчера ему открылась вся правда о неудачной беременности его супруги. Это случилось после того, как под пыткой был допрошен ее личный врач. Теперь Император решил наказать Домицию Лонгину запретом показываться в его обществе где бы то ни было до той поры, пока она сама не явится к нему и не признается в своем злодеянии.
Юнилла надменно взирала на происходящее со своей кушетки. Ее поместья приносили ей огромный доход, который с каждым годом все увеличивался. Пока она соглашалась удовлетворять похоть Домициана, тот платил ей тем, что смотрел сквозь пальцы на ее личную жизнь.
Сквозь столу из прозрачного карнелийского шелка просвечивали соски ее грудей, накрашенные румянами. Застежки столы были украшены эмеральдами. Глаза Юнилла подвела зеленой ярью-медянкой, и они поблескивали, придавая ей сходство со змеей. Прическа ее состояла из ровных, строго параллельных рядов из мелких кудрявых локонов, на завивку которых горничные убили полдня. Было впечатление, что все эти безупречные геометрические линии создавались архитектором, а не парикмахером.
Периоды, когда Император одаривал ее своей благосклонностью, обычно были кратковременными, не более нескольких дней и ночей. Ее совершенный маленький ротик, темные варварские глаза и вообще вся внешность оставались неизменными, и время казалось бессильным оказать на нее свое тлетворное влияние. Однако именно это и создавало впечатление неестественности, словно лицо Юниллы было набальзамировано особым составом. К тому же было очень нелегко приноровиться к ее переменчивому характеру, отличавшемуся крайней взбалмошностью. Она в один миг могла превратиться из покорной овечки в свирепую тигрицу. И если в первые часы общения эти черты возбуждали мужчин, то затем они очень быстро вызывали раздражение и отвращение. Домициан не был исключением. Он расставался с ней очень решительно. Но к своей досаде он вынужден был в глубине души признать, что главной причиной, которая заставляла его снова и снова укладывать эту вздорную и кокетливую красотку в свою постель — это то, что когда-то она была женой Марка Юлиана.
В настоящий момент влечение Домициана к Юнилле не миновало еще своего апогея, и поэтому она представляла серьезную опасность. В такое время Домициан прислушивался к ее злобным наветам, и Марк Юлиан обязан был это учитывать.
Звериным чутьем Юнилла почувствовала его тревогу при упоминании о Кораксе. Со спокойствием кобры, приготовившейся к прыжку, она медленно повернула голову в его сторону, и Марк Юлиан своим затылком ощутил ее цепкий как когти ястреба взгляд.
Домициан вдруг утратил интерес к Монтанию и повернулся к Марку Юлиану.
— Что гложет тебя, мой добрый друг? — усмехнувшись, спросил он и с грубой фамильярностью положил руку на плечо своего Первого советника. — Когда ты предаешься мечтаниям, мне становится не по себе! Спустись с Олимпа хотя бы на один день и снизойди до нас, смертных. Повеселись с нами. Побейся со мной об заклад! Я настаиваю! Но на этих мы, конечно, держать пари не станем. Гладиатор с сетью упадет, стоит его противнику лишь чихнуть. Побьемся на следующую пару. Монтаний, тебе не кажется, что ему никак не помешает держать пари на победителя в следующей паре? Как ты думаешь? И вообще — думаешь ли ты, Монтаний?
Монтаний вздрогнул и очнулся от дремоты, смущенный тем, что не ответил сразу же.
— Прекрасная идея, мой повелитель. Я всегда говорил, что нашему, дорогому Марку Юлиану почаще следует приходить сюда и вообще бывать с нами, смертными.
Он тут же примолк, стушевавшись под ледяным взглядом Домициана, и стал лихорадочно перебирать свои слова, стараясь понять, что же в них было неподходящего.
— Своим отсутствием я вовсе не хотел кого-либо обидеть, — тихо сказал Марк Юлиан.
Его улыбка была не совсем понятна Домициану. Такая кроткая реакция наверняка разозлила бы его, если бы весь облик Марка Юлиана не излучал совершенно серьезной искренности и непосредственности.
— Но ты ведь знаешь, — продолжил он, — что традиции моей семьи запрещают держать пари на жизнь мужчины.
— Тогда побейся об заклад на жизнь женщины. Ну что, ловко я тебя поймал? В следующей паре будет выступать та ненаглядная амазонка, не так ли? — Император наклонился к списку пар, написанному золотыми буквами на папирусе, который держал Монтаний, и притворился, будто читает его. — Поставь на нее пятьсот сестерций. Ну что ты раздумываешь? Все сделали ставки на ее соперника, а ей нужна твоя помощь.
Марк Юлиан услышал шуршание подушек кушетки позади себя. Очевидно, Юнилла прислушивалась к их разговору и выбирала удобный момент, чтобы нанести неожиданный удар.
Марк Юлиан добродушно улыбнулся.
— Стало быть, я должен ставить на заведомый проигрыш? Ты думаешь, что если я разорюсь, это развеселит меня?
Юнилла рассчитывала на то, что Марк Юлиан выдаст свое возбуждение, но его спокойная реакция вывела ее из себя. Она все еще желала Марка Юлиана, но уже не могла удовлетворить свою страсть и от этого еще сильнее ненавидела его. Своим изощренным чутьем она ощущала, что между Марком Юлианом и Аурианой существовала какая-то связь, которая в ее воспаленном воображении приобретала совершенно чудовищные очертания. Вспоминая о своей жизни с Марком Юлианом, она во всем винила его, даже в смерти их младенца. Она отказывалась даже думать о причастности к этому делу Нерона, который, несмотря на всю свою циничность в отношении к ней, все же оставался покровителем и защитником ее юных лет.
«Ты бросил меня словно уличную потаскушку, не так ли? Да как ты смеешь быть таким самоуверенным, Эндимион!»
— Ах, ты моя маленькая синичка! — произнес Домициан, повернувшись назад и бросив на Юниллу похотливый взгляд. — А что ты думаешь по этому поводу? Или твоя восхитительная пустая головка все еще занята подробностями прошлой ночи?
И его жадная рука медленно поползла по крутому изгибу бедра Юниллы. Так заядлый коллекционер поглаживает с гордостью самую дорогую его сердцу статуэтку из коринфской бронзы.
Притворно скромничая, Юнилла обмахивалась веером из перьев попугая и ждала, пока все обратят на нее внимание.
— Я думаю, что мужчина просто обязан сделать ставку на женщину, которую он любит.
Она нанесла удар. Монтаний обрадовался, что ему удалось стать свидетелем этой сцены, которая могла перерасти в скандал с непредсказуемыми последствиями. Он теперь сидел как на иголках, выжидая момента, когда можно будет вернуться во дворец и рассказать обо всем Вейенто.
Домициан медленно повернулся к Марку Юлиану. Он не придал особого значения словам Юниллы, зная, что та могла предпринять и не такие попытки, лишь бы подорвать или вовсе уничтожить влияние Первого советника. Но зачем бросать ему в лицо такое странное обвинение, если оно не было правдой? Взгляд Императора постепенно менялся с недоуменного на злобный. Сама мысль, что с Аурианой мог переспать кто-то другой, вызвала у него бурю ревности, но предположение о ее связи с Марком Юлианом было просто невыносимо. Даже преторианцы из личной охраны, стоявшие в ложе, бросали на Марка Юлиана изумленные взгляды. Им казалось невероятным, что человек, занимавший столь высокое положение, мог совершить такой безрассудный поступок, который мог стоить ему всей карьеры. Это изумляло и производило впечатление какого-то нелепого фарса.
