Кучка азартных игроков толпилась у киосков, где принимались ставки. Среди них как всегда шел спор о достоинствах и недостатках их фаворитов.

Ко второму часу утра в Колизей уже набилось около семидесяти тысяч граждан. Несмотря на отсутствие в списке бойцов Аристоса интерес к представлению был огромный Он хорошо был подогрет будущими театрализованными сценками хаттской битвы. Они должны были имитировать происходившие в действительности сражения.

— Какие сражения? — этот возглас часто можно было слышать у тотализаторов.

Высказывались предположения, что специально для того, чтобы как можно больше народу могло посмотреть именно эти сражения, была установлена столь невысокая плата за билеты. По замыслу Домициана это зрелище должно было поднять значимость разрозненных стычек с варварами в Хаттской войне как минимум до уровня осады Трои или морского сражения при Акции.

После того, как Император и его свита заняли места в императорской ложе, прозвучали фанфары и цимбалы. После недолгой паузы, в течение которой царила полная тишина, начались Игры.

Как всегда, утренняя часть зрелища состояла из поединков животных между собой. Сначала показали бой двух слонов, которые нападали друг на друга лишь после выстрелов по ним огненными стрелами. Их мощный топот можно было слышать даже за городскими воротами. Слон-победитель после схватки встал на колени перед императорской ложей. Чтобы научить его этому, дрессировщики потратили много времени и сил. Следующими на арену вышли носорог и белый бык с шипами на рогах, затем бились медведи, связанные короткой цепью, что делало их более злобными.

Следующим номером программы были фессалийские всадники. Они показывали свое искусство на тридцати быках, выпущенных на арену. Подскакивая к быкам, фессалийцы хватались за рога и выворачивали им шеи, стараясь повалить на землю.

Состязания проходили в высоком темпе. Не успел упасть последний бык, как на арену выгнали две дюжины жирафов, и зрители на трибунах одобрительно загудели. После жирафов наступила очередь лучников, стрелявших по живым мишеням. Распорядителям пришлось объявлять перерыв, чтобы нумидийские невольники смогли при помощи железных крючьев и веревок вытащить с арены трупы зверей. Когда зрители, которым наскучило смотреть на рабов, занятых совершенно неинтересным занятием, стали выражать свое неудовольствие свистом и выкриками, их улестили срочно выпущенным из клетки месопотамским львом. Толпа сразу притихла, наблюдая, как гордое животное было умерщвлено эфиопкой, одетой в яркий наряд и вооруженной одним лишь копьем.

К середине утра зрителям уже начал изрядно надоедать этот бесконечный парад зверей. Однако запас этого рода зрелищ был довольно велик, и глазам утомленной толпы предстояло полюбоваться на пародию скачек на колесницах, управляемых обезьянами. Следом за ними выступали все те же обезьяны, но на этот раз они метали друг в друга дротики. В толпе раздавался смех.

Но с мест, где сидели плебеи, начали скандировать: «Верните Аристоса! Аристоса сюда!»

В четвертом часу утра в полутемный павильон, где содержались гладиаторы, внесли лохань с кашей из ячменного зерна, которую они съели под неусыпным надзором стражников, «Неужели они думают, что мы попытаемся проглотить ложки?» — удивленно подумала Ауриана.

В полдень звонкий голос труб возвестил, что настало время состязаний между людьми. Стражники вернулись и начали десятками выводить новичков. Целадон объяснил Ауриане, что для затравки будут проведены несколько поединков между неизвестными гладиаторами, а затем начнется массовая сцена, имитирующая сражение. Весь день отдельные схватки будут перемежаться имитациями битв Хаттской войны. Это было необходимо, чтобы для каждой сценки менялись декорации. Из многого, что сообщил в этот день Целадон, в памяти Аурианы почему-то отпечатался только один факт. Оказывается, неподалеку от Рима жили люди, чьим единственным занятием было выращивание деревьев для этих декораций. Этот народ не переставал изумлять Ауриану своими странными обычаями.

Когда начался первый поединок, и пролилась человеческая кровь, толпу словно подменили. До этого, глядя на зверей, она выражала свое отношение к происходящему разрозненными и не очень энергичными выкриками. Теперь же над Колизеем раздавался слитный могучий рев, который, казалось, исходил из одной утробы.

Время остановилось. В криках толпы чувствовалось явное раздражение и злоба. Когда на арену увели Коньярика и Торгильда, их уход был до обидного будничным. Ему явно не сопутствовала торжественность, которую Ауриана привыкла связывать в своих ощущениях с началом битвы. Точно так же они могли выйти на улицу, чтобы встретить скот с пастбища и загнать его в хлев. Ауриана попыталась воспроизвести в уме ритуал Огня, но растущее возбуждение толпы мешало сосредоточиться. Ей было знакомо состояние толпы, которая была до предела чем-нибудь наэлектризована. Именно в таком состоянии находились зрители в Колизее, возмущенные тем, что им подсунули второсортную дребедень, а не настоящих гладиаторов, отличающихся свирепостью.

Ауриана частенько оказывалась у себя на родине перед такой толпой, но ей всегда удавалось поладить с людьми. Это стоило огромного нервного напряжения, потому что она хорошо знала, насколько непредсказуемым могло быть поведение большой массы людей. А при таком скоплении народа взрыв недовольства представлял особую опасность.

Ауриана прислушалась к разговору стражников, с волнением пытаясь узнать судьбу Коньярика и Торгильда. Но те упоминали только о том, что первая дюжина боев между сарматками из школы Клавдия была встречена градом гнилой репы.

Целадон перед своим поединком удивил Ауриану. Перед тем, как его увели, он подошел к ней и горячо обнял, приподняв в воздух.

— Если я не вернусь, Ауриана, — сказал он напоследок, — подойди к Баграту, когда любопытство снова одолеет тебя. Он когда-то служил в одном богатом доме поваром и знает этот город не хуже, чем блоха знает шкуру собаки, на которой она живет. Он человек покладистый, и твои постоянные вопросы его не будут раздражать.

— Целадон! Береги себя! — печально сказала Ауриана, когда стражники растащили их и повели добродушного силача к выходу из павильона. Прошло четверть часа. Стражники вернулись и отобрали еще десять мужчин. К этой группе они присоединили и Ауриану. Она вдруг почувствовала себя растерянной, словно пугливая лошадь перед препятствием.

«Я не готова! Это скопище зрителей — все равно, что огромный, прожорливый зверь, разинувший свою пасть. Они настроены сегодня очень злобно и никого не пощадят. А что если я одержу победу, и толпа потребует прикончить побежденного? Целадон откуда-то узнал, что этот человек, Персей, сам продал себя в гладиаторы, чтобы спасти свою семью от голодной смерти. Я не могу убить невинного человека. Добром для меня этот день не кончится».

Десятку гладиаторов, среди которых находилась и Ауриана, привели в помещение, расположенное рядом с арсеналом. Две старухи свирепой наружности начали готовить ее. У одной были водянистые глаза и руки в бородавках, а у другой — постоянно беззвучно шамкающий рот без зубов. Их высохшие руки ползали по ее телу словно клешни раков, затягивая наголенник на левой ноге и кожаный нарукавник на правой руке. Волосы Аурианы стянули на затылке и завязали небольшим узлом. Их следовало убрать под шлем, иначе кончик меча мог зацепить выбившийся локон и снять с нее скальп. Затем они натянули на нее кожаную тунику и надели на плечи тяжелый шерстяной плащ темно-красного цвета.

За ее спиной послышался скрип колес. Служители поспешно вкатили тачки с наваленным на них окровавленным снаряжением, которое было снято с убитых. Однако Ауриана не заметила этого, как, впрочем, и всего, что в этот момент происходило вокруг. Весь живой мир, казалось, отступил далеко-далеко и сжался в маленький комочек. Она почувствовала, как ее тело расслабилось и стало легким, почти невесомым, словно душа стала воспарять на небо.

Вскоре пришел Эрато в сопровождении помощника и писца. Увидев ее, он был поражен настолько, что некоторое время просто стоял и глазел на нее. Туго стянутые волосы придавали Ауриане отрешенный и отважный вид. Она олицетворяла собой решимость и боевой дух. Эрато смущенно вспомнил о том вечере, когда она мощным и неотразимым ударом повергла его наземь. Опять у него было ощущение, что это не простая женщина, а посланница судьбы, которая, сделав свое дело, исчезнет, не оставив следа. С трудом избавился он от этого наваждения. Все эти рассуждения о волшебных превращениях и чарах были уделом легковерных и впечатлительных, он же полагался лишь на смелость, быстроту и точность движений.