– Так же как и наркоману, ему требуются чем дальше, тем более сильные средства, – продолжил Меландер и полистал заключение. – Если наркоман переходит с гашиша на героин, то он уже не может потом удовлетворять себя гашишем. При сексуальных извращениях дело обстоит точно так же.

– Это звучит довольно правдоподобно, – сказал Колльберг, – но вместе с тем довольно примитивно.

– Я бы сказал, что это звучит чертовски неприятно, – заметил Гюнвальд Ларссон.

– Дальше будет еще неприятнее, – сказал Меландер. – Они пишут здесь, что такой человек способен долгие годы жить без каких-либо симптомов сексуального извращения. Он просто может в спокойной домашней обстановке всего лишь представлять себе разные сексуальные извращения, и причем даже не отдавать себе в этом отчет, пока однажды какой-нибудь случайный импульс не заставит его совершить насилие. Но зато потом он уже не сможет остановиться и будет повторять это снова и снова и чем дальше, тем с большей беспощадностью и постоянно растущей жестокостью.

– Почти как Джек Потрошитель, – заметил Гюнвальд Ларссон.

– А что там говорится насчет импульса? – спросил Колльберг.

– Его может вызвать что угодно, самые разные причины, какая-нибудь случайность, упадок физических сил, болезнь, пьянство, наркотики. Если мы предположим, что это заключение подходит к данному случаю, то в прошлом преступника не находим ни одной ниточки, за которую могли бы ухватиться. Полицейские архивы и картотека бесполезны, то же самое относится и к медицинским картотекам. Этого человека просто-напросто нигде нет. И когда он однажды начинает насиловать и убивать, то уже не в состоянии остановиться. Он также неспособен сам признаться или вообще контролировать свои собственные поступки.

Меландер ненадолго замолчал. Потом похлопал по фотокопии заключения психологов и сказал:

– Кое-что здесь даже чересчур точно соответствует данному случаю.

– Послушай, я тебе придумаю кучу других возможностей, – раздраженно фыркнул Гюнвальд Ларссон. – Может, это сделал какой-нибудь иностранец, который был здесь проездом. Или, вполне вероятно, это сделали два преступника… в парке Тантолунден, возможно, совершено инспирированное убийство, вызванное шумом вокруг убийства, совершенного ранее.

– Этому многое противоречит, – спокойно сказал Меландер. – Знание обстановки, почти сомнамбулическая уверенность, с какой было совершено преступление, выбор времени и места, абсурдность того, что после двух убийств и семидневного розыска у нас нет ни одного серьезного подозреваемого. Кроме Эриксона. Идею об инспирированном убийстве опровергают исчезнувшие трусики. Ведь эта информация не попала в газеты.

– Все равно я не могу объяснить это как-то иначе, – упрямо стоял на своем Гюнвальд Ларссон.

– Опасность состоит в том, что в данном случае ты выдаешь желаемое за действительное, – заметил Меландер и принялся раскуривать трубку.

– Да, – сказал Колльберг и вздрогнул. – Возможно, это лишь благие пожелания, Гюнвальд, но я в самом деле надеюсь, что ты прав. В противном случае…

– В противном случае, – перебил его Меландер, – у нас просто-напросто ничего нет. И единственное, что может привести нас к убийце, так это то, что мы в следующий раз схватим его на месте преступления. Или…

Колльберг и Гюнвальд Ларссон додумали эту мысль и пришли к тому же неприятному заключению. Однако высказал его Меландер:

– Или он будет делать это снова и снова, с такой же сомнамбулической уверенностью, пока ему наконец не изменит удача и мы его не схватим.

– Бр-р, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– Что еще там имеется в этих твоих бумагах? – спросил Колльберг.

– Больше ничего, – ответил Меландер. – Одни предположения, и все это противоречит друг другу. У него могут быть повышенные сексуальные потребности или минимальное половое желание. Это они вроде бы считают наиболее вероятным. Приводят разные примеры и того, и другого.

Он положил заключение на стол и сказал:

– А вам вообще приходило в голову, что даже если бы он стоял здесь перед нами, у нас не было бы абсолютно ничего, что бы позволяло каким-то образом установить его причастность к этим убийствам? Единственное вещественное доказательство, которым мы располагаем, это два довольно сомнительных следа в парке Тантолунден. И единственное, что доказывает, что человек, за которым мы охотимся, действительно мужчина, это следы спермы на земле возле трупа – опять-таки в парке Тантолунден. И если его нет в картотеке, нам ни к чему даже целый альбом его отпечатков пальцев.

– Точно, – кивнул Колльберг.

– Но у нас есть свидетель, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Грабитель видел его.

– Если на него можно полагаться, – возразил Меландер.

– Неужели ты не можешь сказать совсем ничего, ни одного пустяка, чтобы доставить нам хоть немного радости? – сказал Колльберг.

На это Меландер не ответил, а посему все трое погрузились в глубокое молчание. В соседнем кабинете зазвонил телефон, и Рённ или кто-то другой взял трубку.

– Как тебе понравилась эта девушка? – внезапно спросил Гюнвальд Ларссон.

– Она красивая, – ответил Колльберг.

Через четверть часа прибыл Мартин Бек с билетом.

– Что это такое? – поинтересовался Колльберг.

– Цок-цок, – ответил Мартин Бек.

Колльберг смотрел на измятый билет, лежащий на столе перед ним.

– Билет в метро, – сказал он. – Ну и что? Если ты хочешь, чтобы тебе оплатили его, тебе нужно обратиться в кассу.

– Буссе, наш трехлетний свидетель, получил его от дяди, которого он и Анника встретили перед ее смертью.

Меландер закрыл дверцы металлического шкафчика и подошел к столу. Колльберг повернул голову и посмотрел на Мартина Бека.

– Ты хочешь сказать, перед тем как дядя задушил ее? – спросил он.

– Это не исключено, – ответил Мартин Бек. – Вопрос в том, что нам удастся извлечь из этого билета.

– Возможно, отпечатки пальцев, – пробормотал Колльберг. – Знаменитым нингидриновым методом.[4]

Меландер наклонился над столом, он смотрел на билет и что-то бормотал.

– Да, это возможно, но вряд ли даст результат, – сказал Мартин Бек. – Вначале его держал в руке тот, кто вырвал его из книжечки, потом к нему, естественно, должен был прикоснуться тот, кто дал его малышу, ну, а у малыша он с понедельника лежал в кармане плащика. С улитками и Бог знает чем еще. Кроме того, должен признаться, что я тоже к нему прикасался. К тому же, он ужасно помят и разорван. Вначале посмотрим, когда его прокомпостировали.

– Я уже посмотрел, – сказал Колльберг. – Двенадцатого в тринадцать тридцать. Месяц определить невозможно. Это могло бы означать…

Он замолчал, и все трое думали о том, что это могло бы означать. Тишину нарушил Меландер.

– Эти билеты стоимостью в одну крону, тип сто, используют только в центре, – сказал он. – Может, удалось бы выяснить, когда и где был продан этот билет. На нем масса различных цифр.

– Позвони в транспортное управление, – сказал Колльберг.

– Теперь оно называется «Городские железные дороги», – поправил его Меландер.

– Знаю, но на пуговицах у них до сих пор еще старые буквы. Наверное, у них нет денег на новые пуговицы. Я этого не понимаю, ведь проехать одну остановку стоит целую крону. А сколько стоит одна пуговица?

Меландер уже направился в соседний кабинет. Билет он оставил лежать на столе, так что, очевидно, сфотографировал его в своей бесценной памяти.

– Так что же этот юноша еще тебе сказал? – спросил Колльберг.

Мартин Бек покачал головой.

– Ничего связного. Сказал, что он был с этой девочкой и что они встретили какого-то дядю. А этот билет он нашел случайно.

Колльберг качался на стуле и покусывал ноготь.

– Это означает, что у нас имеется свидетель, который, очевидно, не только видел убийцу, но даже разговаривал с ним. Трудность в том, что этому свидетелю всего три года. Будь он хотя бы чуточку постарше…