– Допрос школьницы Евы Карлсон, родившейся пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Допрос проводит криминальный ассистент Соня Хансон.

Мартин Бек и Колльберг наморщили лбы и последующие несколько фраз прошли мимо их внимания. Они слишком хорошо знали этот голос и это имя. Соня Хансон была той девушкой, которую два с половиной года назад едва не убили, когда они использовали ее как приманку в полицейской ловушке.

– Просто чудо, что она осталась на службе, – заявил Колльберг.

– Да, действительно, – сказал Мартин Бек.

– Т-с-с, я ничего не слышу, – шикнул на них Рённ. Он не участвовал в расследовании того дела.

– …и потом этот мужчина подошел к тебе?

– Да. Мы с Эйвор ждали автобус на остановке.

– Что он делал?

– От него ужасно воняло, и он очень странно шел и потом сказал… что-то странное.

– Ты помнишь, что он сказал?

– Да. Он сказал: «Привет, девочки, вы не хотите сделать мне рентген бура?»

– Ты поняла, что он имел в виду, Ева?

– Нет, это-то и было странно, мы ведь знаем, что такое делать рентген. Как у герра доктора. Но мы ведь это не можем. Вот так, без того прибора или как он там называется.

– И что вы сделали, когда он вам это сказал?

– Ну, он это несколько раз повторил. А потом пошел дальше, а мы крались за ним.

– Крались?

– Ну, мы следили за ним. Как в кино или по телевизору.

– Значит, вы не испугались?

– Нет, вовсе нет, ведь ничего не случилось.

– Видишь ли, таких мужчин вы должны опасаться.

– Да, но этого мы вовсе не испугались.

– Вы узнали, куда он идет?

– Да, мы узнали. Он пошел в тот же дом, где живет Эйвор, и когда поднялся на второй этаж, достал ключ из кармана, открыл дверь и вошел внутрь.

– А вы пошли домой?

– Нет. Мы прокрались наверх и посмотрели на дверь. Там ведь было написано, как его зовут.

– Ага. И что же там было написано?

– По-моему, Эриксон. Мы еще подслушали у щели для писем на двери. Мы услышали, как он там ходит и все время что-то бормочет.

– Ты рассказала об этом маме?

– Зачем, ведь ничего не случилось, хотя это и было чуточку странно.

– Но о том, что произошло вчера, ты все же рассказала маме, ведь так?

– Да, я рассказала про коровок.

– И это снова был тот же самый мужчина?

– Да.

– Точно?

– Ну, мне так кажется.

– Как по-твоему, сколько лет этому мужчине?

– Ну, лет двадцать, не меньше.

– А сколько, по-твоему, мне лет?

– Ну, наверное, лет сорок. Или пятьдесят.

– Как ты думаешь, этот мужчина старше меня или младше?

– Ой, намного старше. Намного-намного. А сколько тебе лет?

– Двадцать восемь. Так, а теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло вчера.

– Ну, мы с Эйвор играли возле дома в классики, а он подошел к нам и сказал: «Девочки, пойдемте со мной наверх, я покажу вам, как я дою своих коровок».

– Ага. И что он сделал потом?

– Разве у него в квартире могут быть коровы? Настоящие?

– Ну, и что же ты сказала? И Эйвор?

– Ну, мы ничего не сказали, но Эйвор потом говорила мне, что ей было неприятно, потому что у нее развязалась ленточка в волосах, и что она не смогла бы никуда ни с кем пойти.

– И тогда этот мужчина ушел?

– Нет, он сказал, что должен будет подоить коровку здесь. А потом…

Звонкий детский голосок замолчал посреди фразы, словно кто-то оборвал его, потому что Колльберг протянул руку и выключил магнитофон. Мартин Бек смотрел на него и суставами пальцев тер основание носа.

– Самое смешное то, что… – начал Рённ.

– Черт возьми, что ты болтаешь! – заорал на него Колльберг.

– Ну, так он ведь теперь признается в этом. Раньше он все отрицал, а девочки чем дальше, тем менее были уверены, что это он, так это ничем и не кончилось. Но теперь он во всем признается. Говорит, что был пьян и в первый раз, и во второй, иначе якобы никогда бы этого не сделал.

– Ага, так значит, он теперь признается, – сказал Колльберг.

– Да.

Мартин Бек вопросительно посмотрел на Колльберга. Потом повернулся к Рённу и сказал:

– Ты ночью не спал, да?

– Не спал.

– Думаю, тебе нужно сейчас пойти домой и поспать.

– А этого субъекта мы выпустим?

– Нет, – заявил Колльберг. – Этого субъекта мы не выпустим.

Оказалось, что его фамилия действительно была Эриксон, он был складским рабочим, и тот, кто видел его, не обязательно должен был разбираться в пьяницах, чтобы сразу понять, что это хронический алкоголик. Ему было шестьдесят лет, почти совершенно лысый, долговязый, одна кожа да кости. Его всего трясло.

Колльберг и Мартин Бек допрашивали его два часа, которые были для всех одинаково невыносимыми.

Мужчина снова и снова признавался во всех отвратительных подробностях. Иногда он начинал плакать и клялся, что в пятницу вечером прямо из ресторана пошел домой, говорил, что больше ничего не помнит.

Через два часа он признался, что в июле 1964 года украл двести крон, а когда ему было восемнадцать – велосипед, а потом уже только хныкал. Это была человеческая развалина, отчаянно одинокая и отвергнутая сомнительным обществом, которое ее окружало.

Колльберг и Мартин Бек хмуро смотрели на него, потом отправили обратно в камеру.

Одновременно другие сотрудники отдела и персонал пятого округа пытались найти в доме на Хагагатан кого-нибудь, кто мог бы подтвердить или опровергнуть его алиби. Им не удалось ни того, ни другого.

Протокол вскрытия поступил в их распоряжение около четырех часов дня и все еще был предварительным. В нем говорилось об удушении, следах пальцев на горле и изнасиловании.

Кроме того, протокол давал ряд отрицательных ответов. Ничто не свидетельствовало о том, что девочка имела возможность каким-то образом защищаться. Не обнаружили никаких кусочков кожи под ногтями и никаких синяков на руках и предплечьях. Внизу живота синяки все же имелись и выглядели, как следы от ударов кулаком.

Эксперты из технического отдела обследовали также ее одежду, однако не обнаружили ничего необычного. Однако трусики отсутствовали. Их нигде не могли найти. Это были обычные белые хлопчатобумажные трусики тридцать шестого размера.

В течение вечера полицейские, которые обходили один дом за другим, раздали пятьсот отпечатанных на ротаторе формуляров и получили один-единственный положительный ответ. Восемнадцатилетняя девушка по имени Майкен Янсон, проживающая по адресу Свеавеген, 103, дочь заместителя директора по торговле какой-то фирмы, показала, что вместе со своим другом такого же возраста была в Ванадислундене в течение приблизительно двадцати минут между восемью и девятью часами. Уточнить время она не смогла. Они совершенно ничего не видели и не слышали.

На вопрос, с какой целью она была со своим другом в Ванадислундене, она ответила, что они на несколько минут удалились с семейной вечеринки, чтобы немножко подышать свежим воздухом.

– Чтобы немножко подышать свежим воздухом, – задумчиво сказал Меландер.

Один час медленно тянулся за другим, как улитка. Машина расследования была запущена на полные обороты. Все напрасно. Мартин Бек попал домой в Багармуссен только в час ночи в понедельник. Все спали. Он достал из холодильника бутылку пива и намазал ломтик хлеба печеночным паштетом. Потом выпил пиво, а хлеб выбросил в мусорное ведро.

Забравшись в постель, он несколько минут лежал с открытыми глазами и думал о трясущемся складском рабочем по фамилии Эриксон, который три года назад украл у одного своего коллеги из пиджака двести крон.

Колльберг вообще не спал. Он лежал в темноте и смотрел в потолок. Он тоже думал о мужчине по фамилии Эриксон, который числился у них в картотеке отдела полиции нравов. Одновременно он размышлял над тем, что если того, кто совершил убийство в Ванадислундене, нет в картотеке, то современные вычислительные машины помогут им примерно так же, как американской полиции, когда она пыталась схватить бостонского душителя. Другими словами, никак не помогут. Бостонский душитель убил в течение двух лет тринадцать человек, он убивал только одиноких женщин и не оставлял после себя никаких следов.