Макар хлестнул вожжами и лошади тронули дальше.

Перебрались по мосту на ту сторону Волхва, прошли по городу и остановились в виду небольшой приземистой церкви.

— Эй, уважаемый! — Макар остановил мещанина, который торопился по делам, — Это чья церковь? Барышня справиться хочет.

— А, барышня! Да-с! Это церковь Живоначальной Троицы с престолом святого евангелиста Луки-с!

Фекла соскочила в снег, поспешила ко входу, Макар снова не пошел:

— Какие-то они тут цыгановатые, я отойду, а они лошадей уведут. Ну их!

Не успела Фекла Иововна подняться на паперть, как со всех сторон ее обступили:

— А! Барышня! Подай на моточек Гаммы!

— У меня доченька уже два дня без вышивки! Вся бледненькая такая, трясет ее! Подай копеечку!

— Барышня, сердце у тебя золотое! Давай я помолюсь за тебя святому Луке! Авось твой портрет в наборе выпустят! Красавица на весь мир будешь! Прославишься!

— Ой! Милая девушка! — и кто-то схватил Феклу за руку, — Подай подаяньице! Совсем я ослепла от гобеленов во славу Божью! Теперь Божьим провидением питаюсь!

Фекла не знала, как отбиться от попрошаек и прорваться внутрь:

— Да мне только спросить! Про Андрея Петухова!

Тут выскочила из толпы сухенькая баба в цветастых юбках, вывернула Фекле ладонь:

— Ой, вижу! Сходит с ума по тебе Андрей Петухов! Да какой он видный молодец! Будет у вас семнадцать детей!

— Что? — изумилась Фекла.

— Ну ладно, шутка, трое.

— Да ну за кого вы меня принимаете?!! — и Фекла отдернула было руку, но ее уже плотно обступили кольцом попрошайки, и каждая загалдела, что есть мочи.

И тут опять показалась на противоположной стороне улицы огромная баба с бородой и в сарафане. Нахмуренные брови ее и сжатые красные кулаки недвусмысленно намекали, что шутить она не любит. Что шутки — это вообще не про нее.

Баба пела:

Попрошайки примолкли. Баба двигалась прямиком на них. Они отступили на шаг сначала. Выпустили Феклу. И, чуя непреодолимое приближение силы, которую не понимали, кинулись врассыпную.

Фекла покрутила кистью руки, немилосердно вывернутой гадалкою, прищурилась, посмотрела на бородатую бабу: “Преследует она меня что ли? Или их тут много таких?..” — и пошла к Макару. Он отбивался от цыгана, который пытался скинуть цену с непродажных лошадей и намекал, что если их сейчас не продать дешево, то на соседней улице они падут замертво от старости. Впрочем, если купить у него, цыгана, особенную попону, расшитую руками молдавских девственниц, то святой Лука смилуется над их лошадиной судьбой и они еще, даст Бог, поживут пару дней. Но не больше, потому что у цыгана глаз верный. Дипаля дико косилась на него и нетерпеливо перебирала ногами.

— Поехали отсюда, Макар! — Фекла Иововна заскочила в возок.

Макар радостно стегнул лошадей. Живые лошади радостно побежали. Цыган радостно махал попоной, которая по мере удаления стремительно теряла в цене.

И снова они позволили Сансетреде и Дипале выбирать дорогу. И снова лошади пришли к церкви, потому что в Великом Новгороде куда ни иди, а все придешь к церкви. Вечерело. В редком свете искрился снег. Зажигались огни за заборами. Возле церквей уже никого не было, но в их узких окошках теплился свет, как теплится надежда на дне темной пропасти.

— Сюда зайду! — решил Макар, — Хорошая церковь, старая.

И они вошли.

В неверном свете свечей обступили их святые на фресках. Хмурые их лица нависали с небесной неподвижности, а простертые руки благословляли в знак прощения, в знак любви. Фекла закинула голову и высоко-высоко, так высоко, как даже небо не бывает, увидела Христа Вседержителя. Кроткие очи его смотрели на нее и видели ее. И не было слов молитвы, а вся душа была одна молитва.

Макар крестился, клал земные поклоны.

А Фекла стояла вся здесь, на ладони, и не могла отвести взгляда. Почувствовала, кто-то подошел со спины:

— Э, доченька, давно искала, да не того нашла… — шепнул старческий голос, — А если подумаешь, того. Да ты и сама уже знаешь…

— Что? — Фекла обернулась. За ней стоял седой монах.

— Церковь у нас, говорю, хорошая. Преображения на Ильиной улице. Сам Феофан Грек расписывал.

— Вы знаете, я схему для вышивки искала, я все обошла, а ее нету, а теперь мне домой надо…

— Ты уже дома.

— Да мне в Москву…

— Пойдем, что покажу.

И старик вывел ее на улицу.

Напротив за высокой стеной темнел в ночном мраке купол церкви.

— Там, доченька, в монастыре, читают неусыпную Псалтирь. За всех за нас грехи отмаливают. День и ночь, ни на минутку не останавливают чтение монахи. И старые люди говорят, что если чтение остановится, тут же конец света начнется. Вот как.

— Да мне только про схему-то узнать, какой конец света…

— А ты подумай, что если прервалось, что если нас всех уже судят последним страшным судом? Вот сейчас, в этот самый миг.

— Как можно! Ведь маменька выхухоль свою не вышила. Томную…

— Это что ж за паскудство! — внезапно сказал за плечом Макар. Он указывал рукавицей в темноту, где только и слышно было скрып снега.

Фекла вздрогнула. Монаха рядом не было, как сдуло.

— Ась? — она не понимала, о чем Макар говорит.

— Да баба эта с бородой! Цельный день за нами ходит как привязанная. Песенки поет: “Когда б имел я горы ниток и лари полные добра, все отдал бы за то, чтоб Инна мог вышивать весь день, ура!” И ведь была бы приличная баба, а то, я давеча приметил, она сарафан свой красный цыплячьим поясом подвязала. Ну как так можно, а?

— И что же?

— А вот давайте, барышня, мы ее расспросим?

— Да разве ж она с нами разговаривать будет?

— Есть у меня одна мыслишка… — Макар скользнул в темноту и увлек за собой Феклу.

Инна Никитич шагал прямиком к кабаку “Гюрза вышивает”.

— Не сочтите за грубость, Фекла Иововна, но вы балбес, - сказал Инна Никитич из-под мешка. - Откуда вы меня знаете! - изумилась Фекла.

Они стояли на крыльце “Гюрза вышивает”, Макар надежно заломил бородатой бабе руки.

— От губернаторши. Она поручила передать вам адрес Андрея Петухова. Вы ж такие все романтические, такие восторженные! Маменькины нитки выгребли, а адреса не взяли. Очень продуманно. — Фекла густо покраснела. Но в мешке на голове и в темноте зимней ночи Инне было не увидеть. — Вы б мешок-то сняли, — посоветовал Инна Никитич, — От него амбре чесночной колбасы. А я наелся под завязку органайзера.

— Макар! Отпусти ее, пожалуйста!

— Его, — поправил Инна Никитич, — я вообще-то мужчина, дворянин и имею офицерский чин.

— Что ж ты, офицерский чин, в бабьем сарафане на людях ходишь, да еще пояс такой поганый выбрал? — Макар продолжал крепко держать Инну Никитича.

— А потому, крестьянское отродье, абьюзер, что я тайное задание имею!

— За девками по церквам шастать?! Сам ты абьюзер, черт знает, кто это, — однако ж Макар ослабил хватку.

Инна Никитич выдернул руки, скинул с головы мешок, приподнял кокошник и с издевкой поклонился Фекле Иововне:

— Честь имею! Инна Никитич Татарцев. Вам адрес надо? Вот он, — и Инна Никитич протянул Фекле Иововне четвертушку гербовой бумаги.

Развернулся и зашагал в ночь.

— Да куда же вы?! — Фекла испугалась, — Вот так уйдете? И все?