Все дружно сказали «нет».

— Мы канадцы.

— Из какой же вы области Канады? — спросил я по-английски.

Парни захлопали глазами.

— Вы говорите по-английски? — продолжал я.

— Йес, — робко ответил один.

— Если ты говоришь по-английски, то я учитель китайского, — сказал я, переходя на французский.

Обстановка разрядилась. Мы все расхохотались и перестали остерегаться друг друга. Наши новые попутчики тоже были французы и тоже направлялись к де Голлю. Стоя впритирку в тесном тендере, мы разделили поровну провизию и скоро подружились. Ехали долго, все больше покрываясь черной пылью. Нет-нет заговаривали о том, можно ли доверять контролеру. При желании ему ничего не стоило выдать нас полиции — мы были совершенно беспомощны.

Наконец появился он сам и сказал:

— Следующая остановка — последняя перед Барселоной.

И вышел. Запирать дверь на ключ он не стал и легонько помахал нам рукой. Поезд замедлил ход. Мы спрыгнули с подножки и разбежались в разные стороны. Видимо, все, как и я, знали: такие дела лучше удаются в одиночку. Если я видел, что кто-то из спутников бежит в мою сторону, то тут же поворачивал в другую. Сначала бежал, потом шел по тропинке среди деревьев, параллельной железной дороге, а через полчаса остановился, прикидывая, что делать дальше. Уже стемнело, вдали виднелось скопление огней большого города — это и была Барселона. Через несколько часов, усталый и голодный, я дошел до рабочих предместий и, не раздумывая, зашел в первое попавшееся кафе. Не останавливаясь, прошел в середину зала мимо столика, за которым сидели двое. И только заняв место и оглядевшись, я увидел, что это жандармы, которые, казалось, следят за мной подозрительным взглядом. Меня прошиб холодный пот.

Рядом на столике валялась газета. Я схватил ее и сделал вид, что увлекся чтением, хотя на самом деле не понимал ни слова. Сзади подошел официант и стоял в ожидании моего заказа. Стоит мне раскрыть рот, станет ясно, что я не испанец, жандармы пристанут с вопросами — и мне конец. Я притворился, что ничего не замечаю, и упорно молчал. На мое счастье, официант сам что-то предложил вопросительным тоном. Я кивнул — да-да. Он предложил что-то еще, я опять подтвердил без слов.

Он принес мне кофе с пирожным. Я мигом проглотил то и другое, не отрываясь от газеты. Потом взглянул на часы и встрепенулся, будто понял, что опаздываю. Быстро встал, расплатился и вышел. Очутившись на улице, я облегченно вздохнул и дал себе слово: больше никаких кафе!

До рассвета я пробродил по городу, надеясь случайно наткнуться на нужную улицу, — спрашивать у ночных прохожих не хотелось. Когда же рано утром появилось много народу — все шли на работу, — решил рискнуть. Остановил какого-то старого рабочего и спросил, как пройти на улицу, которую мне назвали в Перпиньяне. Он спросил, на каком языке я говорю, и, перемежая жесты несколькими французскими словами, показал дорогу. Во время войны я не раз замечал, что простые люди оказываются более проницательными и обмануть их труднее, чем «специалистов». Закончив объяснения, рабочий, хитро прищурясь, шепотом спросил:

— Де Голль, а?

— Де Голль, — подтвердил я.

— Ну, удачи тебе!

— Спасибо!

Он помахал рукой, я улыбнулся и пошел, куда он сказал. Следуя его указаниям, я довольно быстро нашел мясную лавку, где меня должны были ждать. Ставни были закрыты, да их и не должны были открывать раньше полудня. Я постучал.

Изнутри негромко, с французским выговором спросили:

— Кто там?

Я сказал пароль:

— Я из Перпиньяна, от Фернандо. Мир не без добрых людей.

Дверь лавки приоткрылась, и я увидел маленького, розовощекого, похожего на гнома человечка.

— Входите, входите, — прощебетал он.

Он провел меня в комнату и усадил за навощенный дубовый стол прекрасной работы. Я утомился, проголодался, но мне было хорошо и спокойно. Я в Барселоне, у друзей. Хозяин принес бутылку вина и какое-то горячее и острое испанское кушанье, которое я мгновенно уплел. Он вел себя так, будто подобные визиты были для него самым обычным делом. Ничего не спросив о том, как я добрался, он заговорил о войне и о политике. Ругал на чем свет стоит фашистов. Я спросил, многие ли испанцы думают как он. Все, ответил он. Власть фашистов держится только на армии и полиции.

Я немного поспал, а во второй половине дня как мог привел себя в более или менее опрятный вид и отправился в консульство дружественной державы[164]. В приемной сидели и шепотом переговаривались посетители, главным образом молодые люди.

Я подошел к хорошенькой секретарше и сказал, что прошу личной встречи с генеральным консулом.

Она внимательно посмотрела на меня:

— Как вас зовут?

Я назвал имя, которое упоминалось в радиограмме, отправленной в Лондон перед моим отъездом из Варшавы, и прибавил:

— Это очень срочно.

Секретарша ушла, а через десять минут вернулась и сказала, что консул меня примет. В просторном, хорошо обставленном кабинете сидел за письменным столом импозантный пожилой человек. Он окинул меня изучающим взглядом и спросил:

— Вы говорите по-испански?

— К сожалению, нет.

— А по-английски?

— Говорю.

— Откуда вы и по какому делу?

— Я приехал к тете Зосе.

— Как ваша фамилия?

— Карский.

— У вас есть документ, удостоверяющий личность? — продолжал допытываться он.

— Я думал, для удостоверения достаточно моих слов.

— Отлично, господин Карский. Здесь вы, можно считать, на союзной территории. Добро пожаловать! Позвольте выразить вам глубокое уважение за все, что вы и ваши соотечественники делаете для нашей общей победы.

Беседа была дружеской и откровенной. Мы говорили о том, как живется людям в оккупированной Европе, как жестоко обращаются с ними немцы и какое встречают сопротивление. Консул был в высшей степени тактичен, доброжелателен, избегал затруднительных для меня тем и не задавал вопросов, на которые я не имел права отвечать.

Он дал мне необходимые документы и поручил заботам одного из своих сотрудников, который должен был помочь мне купить приличную одежду.

Перед уходом я спросил, можно ли будет в случае ареста доказать, что мое пребывание в этой стране легально. Консул тонко улыбнулся и ответил:

— За последние два года, молодой человек, многое изменилось. Раньше вас бы непременно посадили в тюрьму или выдали немцам. Теперь же — в худшем случае продержат пару дней под замком, пока мы не вмешаемся. Чем ближе наша победа, тем любезнее становятся здешние власти.

Сотрудник консула усадил меня в сияющий лимузин с буквами CD (дипломатический корпус) на номерном знаке. Через восемь часов мы прикатили в Мадрид и остановились перед роскошным особняком в дипломатическом квартале. Я познакомился с хозяином, любезным образованным господином средних лет, — так и не знаю до сих пор, какой пост он занимал в английском посольстве. Он бегло говорил почти на всех европейских языках. Жена его была настоящая красавица. Я провел в его доме три очень приятных дня, пока не пришло сообщение от польского правительства, подтверждающее, что оно знает, где я нахожусь, после чего хозяин сказал, что ночью меня переправят в Англию. Он выдал мне новый паспорт — на этот раз я был испанцем, который ехал к родственникам. Еще двое испанцев меня сопровождали.

— В поезде будет полицейская проверка, — предупредил меня хозяин особняка. — Притворитесь спящим и документы предъявляйте так, как будто не успели проснуться. Скорее всего, у вас ничего не станут спрашивать. В противном случае, без сомнения, задержат. Тогда запомните: вы солдат союзнической армии, бежавший из немецкого лагеря. Если спросят, где вы взяли эти документы, назовите любой французский город и любую французскую фамилию. Не волнуйтесь и не заговаривайте с сопровождающими. Они передадут нам, что вы арестованы, и мы вас вызволим.

— Как все просто, — сказал я.

— После Польши — детская игра!