Паспорт и железнодорожный билет для поездки во Францию я должен был получить чуть позднее. А пока меня уложили в больницу, откуда спустя три дня я вышел окрепшим и с почти здоровыми ногами.
После этого я пробыл в Будапеште еще четыре дня, много гулял по городу то один, то в сопровождении двух помощников «директора». Это одна из самых красивых и заманчивых столиц мира. Но я чувствовал себя неприкаянным и с нетерпением ждал отъезда, хотя венгры относились к преследуемым полякам с симпатией и сочувствием, и я не раз с удовольствием ощущал это на себе. Наконец паспорт и билет были доставлены.
Я сел в Будапеште в симплонский экспресс, пересек Югославию и шестнадцать часов спустя прибыл в Милан. Прямо с помпезного, построенного фашистами вокзала быстренько сбегал в знаменитый собор, который поляки, бог знает почему, всегда считали лучшим в мире памятником архитектуры. А потом снова сел в поезд и доехал до Модана, городка на границе Италии и Франции. Там мне в первый раз довелось увидеть, с какой осмотрительностью и осторожностью действует польское правительство во Франции, опасаясь немецкой разведки. Нацистские шпионы наводнили Францию, внедрились в стратегически важные системы, откуда их трудно было выкорчевать.
Польское правительство организовало в Модане особую службу контрразведки, которая тщательно проверяла каждого вновь прибывшего поляка, чтобы помешать немцам забрасывать во Францию своих агентов под видом польских беженцев или участников Сопротивления. Не одна такая попытка уже была пресечена, и мы были неплохо осведомлены о методах врага.
В Венгрии и в любом другом месте, где только можно было повстречать польских беглецов, немецкие шпионы пытались купить, отнять или украсть у них паспорта. Причем иметь дело предпочитали с простыми крестьянами. Сулили фантастические суммы, помогали перебраться обратно в Польшу, обещая, что там им вернут дома и землю. Когда же те, одураченные, возвращались на родину, их немедленно отправляли на принудительные работы.
В Модане я обратился к офицеру польской контрразведки, чье имя мне сообщили заранее. Он провел меня к другому офицеру, тот проверил мои бумаги и стал расспрашивать. Не на все его вопросы я мог ответить, поскольку миссия моя была секретной и я не имел права рассказывать о ней никому, кроме премьер-министра генерала Сикорского. Тогда офицер спросил, как звали человека, который снабдил меня паспортом и прочими бумагами в Будапеште. Я назвал имя «директора». Офицер попросил меня подождать и вышел. А через минуту-другую вернулся и проводил меня в кабинет третьего, на этот раз высшего офицера, который принял меня радостно и с полным доверием. Как оказалось, он уже давно получил телеграмму с подробным описанием моей личности и понял, кто я такой. Ему было приказано переправить меня во Францию. Меня поразило, как спокойно он прочитал мои документы и без малейших колебаний признал, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Ведь в Сопротивлении не редкость, когда тебе наотрез отказываются верить, и я уже столкнулся с этим во Львове, когда пытался войти в контакт с тамошним командиром подпольной армейской ячейки.
— Надеюсь, вы понимаете, какова моя задача, — сказал офицер. — Мы столкнулись с огромными трудностями из-за немецких шпионов — их тут немыслимо много. Во Франции они повсюду.
— Я не знал. Но как им это удалось?
— Долго объяснять. Действуют они не то чтобы уж очень умно, но организованно, упорно и не брезгуя никакими средствами. Мы уничтожаем их, стараемся изо всех сил, но они как сорняки — сколько ни выпалывай, вырастают новые. У нас не хватает людей для этой борьбы, так что будьте осторожны. Не открывайтесь никому, пока у вас не будет полной уверенности, что это свой.
— А что же делают французы, чтобы избавиться от этой заразы?
— Кое-что, конечно, делают, но этого очень мало. Здесь ведь войну не очень-то всерьез воспринимают. Французов она еще не коснулась. Тут вам не Польша. Пока люди не потерпели такого сокрушительного поражения, как мы, им не втолкуешь, как страшны немцы и как надо с ними бороться.
Он вынул из ящика стола толстую пачку французских денег и протянул мне:
— Пересчитайте и распишитесь в получении. Это на расходы в Париже. Вам положена приличная сумма. Только, прежде чем туда отправляться, переоденьтесь. А то любой шпион по вашему виду сразу поймет, что вы едете с важной миссией. Лучше притворитесь обычным беглым солдатом, который хочет вступить в наше войско. В Париже сходите в центр комплектования польской армии и запишитесь добровольцем.
Я точно выполнил все инструкции. В купе первого класса поезда Модан — Париж вместе со мной ехало еще шесть человек. Я внимательно оглядел каждого. Пожилая женщина, погруженная в чтение «Фигаро»; двое мужчин, видимо коллеги, ехавшие по делам, все время говорили о друзьях, о работе, о войне. Остальные трое — молодые поляки, которые направлялись в армию. Я пытался расслышать, нет ли у кого-нибудь немецкого акцента. Порой мне вдруг казалось, что один из двоих французов допустил ошибку в речи. Но я тут же начинал сомневаться — может, и нет. Насчет поляков я мог бы поклясться, что это мои земляки, но, как знать, вдруг они немецкого происхождения, как те предатели в Освенциме. От греха подальше я закрыл глаза и притворился спящим, чтобы не участвовать в разговоре.
Центр комплектования польской армии располагался в Бессьере, северном предместье Парижа[64]. Собственно, тут был и лагерь для беженцев, и рекрутский пункт. Я прошел всю процедуру записи и там же переночевал, чтобы показать, что намереваюсь остаться. А на другое утро взял такси и поехал в центр города. Из первой же телефонной кабинки я позвонил Кулаковскому[65], личному секретарю генерала Сикорского:
— Я приехал и должен встретиться с вашим начальником.
Большего по телефону я сказать не мог. Кулаковский велел мне идти в польское посольство на улице Талейрана, около Дворца инвалидов, которое превратилось в резиденцию правительства. Встретил он меня очень сухо, предложил сесть и позвонил по телефону профессору Коту[66]. Кот, один из лидеров Крестьянской партии, занимал в правительстве Сикорского пост министра внутренних дел. Кулаковский описал ему меня и спросил, что со мной делать. Кот, видимо, был предупрежден о моем появлении, так как Кулаковский снабдил меня новой суммой денег, велел поселиться в Париже где угодно и на другой день в одиннадцать часов явиться в Анже, в Министерство внутренних дел.
— Но сначала я должен заехать в Бессьер, — сказал я. — Я оставил там чемодан и пальто.
— В чемодане есть что-нибудь важное?
— Разумеется нет!
— Тогда плюньте на свои вещи. Купите новые. В Бессьер возвращаться не стоит. Там могут быть немецкие шпионы. Эта зараза проникает повсюду. В Париже их пруд пруди.
— Мне уже говорили. А в Анже?
— И там небезопасно. Так что надо быть очень внимательным. Ну а сейчас найдите себе какой-нибудь уютный отель в квартале Сен-Жермен и заранее купите на завтра билет в Анже. Желаю удачи.
Я взял такси, велел шоферу ехать на бульвар Сен-Жермен и снял комнату в комфортабельном, но очень тихом отеле. В моем распоряжении были вечер и ночь, и я решил воспользоваться этим временем. В Варшаве я привык жить, постоянно чувствуя угрозу, и до чего же приятно было сознавать, что теперь это чувство отступило.
Парижанам не приходилось бояться гестапо. Хоть вечер был ненастный и собирались тучи, по бульварам гуляла толпа бодрых, хорошо одетых людей, еще более разноплеменная, чем в мирное время. Шла «странная война»[67], которая вот-вот должна была так страшно оборваться. Я дошел до «Кафе де ла Пэ», которое запомнилось мне как совершенно волшебное место. Ни одного свободного столика не было, и я с трудом отыскал себе место. Рядом посетители оживленно разговаривали, потягивая пиво, вино или кофе. Даже теперь, зимой, на террасе было полно народу, люди жались поближе к источающим тепло жаровням.
