— Что такое?
— Ничего, но вы же спите. Я испугался, что вы споткнетесь и разобьетесь.
— Разобьюсь? Здесь? — Он презрительно посмотрел на ровную, покрытую грязью дорогу. — Да никогда, даже если напьюсь или ослепну!
Когда мы дошли до его дома, он без лишних слов свернул к нему.
Я действительно легко нашел трактир, который оказался на удивление приличным. Хозяин, старый морщинистый крестьянин, вопросов не задавал, но цену заломил изрядную, поскольку кое о чем догадывался. Три дня я прикидывался больным и не показывал носу из своей комнаты, чтобы не привлекать внимание. На поляну я пришел чуть раньше назначенного часа, но большинство беженцев уже были там.
Стемнело. Полная луна освещала поляну. Среди беженцев были старики, две женщины с малыми детьми на руках, молодые девушки и парни. Все — евреи. Должно быть, предчувствовали, что их народ будет безжалостно истреблен.
У всех в руках свертки, сумки, баулы. Кое-кто прихватил даже подушки с одеялами. Особенно выделялось семейство из восьми человек: пожилая чета с четырьмя дочерьми и двумя зятьями. Нам предстояло пройти двадцать километров по лесам и полям, так что вообще-то брать больных и младенцев не полагалось.
Но, видимо, наш проводник не очень строго следовал этому правилу — он только шикнул на матерей и велел им утихомирить своих отпрысков, которые разорались на всю округу. Женщины укачали и убаюкали младенцев, и мы пустились в путь.
Проводник шел впереди широким быстрым шагом, не глядя по сторонам и только изредка оборачиваясь, чтобы пресечь слишком громкие разговоры. Впрочем, вероятность встретить кого-нибудь, кто мог бы нас выдать, была невелика — стоял промозглый холод, кругом ни души, а голые деревья придавали пейзажу унылый вид.
Дорога петляла по лесу, огибала поля, мы переходили через речки и топкую грязь. Иногда казалось, что проводник сбился с пути, но он шагал так уверенно, что всякие сомнения отпадали. Если луна скрывалась за тучей, нас накрывала тьма, мы шатались, спотыкались, цеплялись друг за друга, падали, обдирали колени и локти, лица у нас были исцарапаны и забрызганы грязью.
Когда луна появлялась вновь, я видел перед собой обеих матерей. Исхлестанные ветками, растрепанные, измученные, они одной рукой держались за идущих впереди мужчин, а другой прижимали к груди ребенка. У нас оставалась свободная рука, чтобы отвести ветки или удержать равновесие, они же натыкались на все камни, корни и колючки и подчас еле удерживались на ногах.
Каждый раз, когда такое случалось, младенцы принимались хныкать, а мы все замирали от страха. Но у женщин хватало сил успокоить их лаской. Время от времени проводник останавливался, велел нам оставаться на месте и ждать, пока он разведает дорогу, а потом подзывал нас и поторапливал. Мы шли по извилистой тропе, о которой знали только местные жители, так что не было риска столкнуться с советским или немецким патрулем.
Наконец мы вышли из леса прямо на большую дорогу. Проводник тихонько позвал нас и радостным голосом сказал:
— Граница позади. Можете теперь спокойно отдохнуть.
Мы свалились на влажную землю под стоящими вдоль дороги деревьями. Проводник разбил нас на три группы, которые по очереди повел в деревню.
Первые две состояли в основном из женщин и стариков, мы же, остальные, сбились в кучку на опушке и дрожали от холода. Разговаривать не хотелось, каждый старался хоть как-то привести в порядок одежду. Когда проводник вернулся за нами, он облегченно вздохнул и сказал:
— Ну вот, еще одну партию перевел.
— Давно вы этим занимаетесь? — спросил я, чтобы нарушить гнетущее молчание.
— С тех пор, как немцы взяли Варшаву.
— И долго еще собираетесь продолжать?
— Пока Варшаву не отвоюют.
Он довел нас до деревни и повернул обратно. Мы, пятеро мужчин и одна женщина, зашли в трактир. Хозяин, шустрый старый еврей, встретил нас шутками и прибаутками — верно, хотел поднять нам настроение. И тут же сообщил последние новости. Гитлер обречен. В Голландии произошло наводнение, утонула целая немецкая армия. В самой Германии готовится заговор против Гитлера, и скоро его убьют. Германия и СССР — смертельные враги и вот-вот передерутся. Нарисовав такую радужную картину настоящего и будущего, хозяин напоил нас горячим чаем и предложил немного водки «по довоенной цене».
Всю первую половину следующего дня мы просидели в трактире, слушая россказни хозяина, а после обеда порознь пошли на станцию, расположенную в пяти километрах от деревни. Дочь трактирщика провожала нас. Несколько раз по дороге попадался советский патруль, и, чтобы не вызывать подозрений, мы поднимали сжатый кулак в коммунистическом приветствии.
На вокзале толпилось множество народу, все кричали, размахивали руками. В кассах билетов не было, но их продавали из-под полы втридорога. Дочь трактирщика за пять минут раздобыла шесть билетов до Львова. Львовский поезд уже был объявлен и прибыл почти вовремя. Доехали без приключений. Никаких проверок не было. Я заснул и даже успел немного отдохнуть в дороге.
На хорошо знакомом мне львовском вокзале висели советские флаги и все надписи были по-русски. Сразу по прибытии я отправился к своему бывшему университетскому преподавателю. Он жил в том же скромном домике, что и прежде, под своим именем. Я позвонил, он тут же открыл дверь, но посмотрел на меня с сомнением.
— Вам привет от Антека, — отчеканил я пароль. — Я привез от него письмо.
Профессор внимательно оглядел меня, ничего не ответил, но впустил в дом. Я начал понимать, что убедить нужных мне во Львове людей в том, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю, будет непросто. Подпольная система оповещения была еще плохо налажена, поэтому участники Сопротивления все время держались начеку и никому не доверяли. На вид чудаковатый, невзрачный, профессор славился среди соратников бесстрашием и изобретательностью. У него были причины не раскрывать себя раньше времени. А возможно, до меня у него уже побывал другой курьер и сообщил измененный пароль.
Было крайне важно, чтобы он поверил мне, потому что именно он возглавлял львовское подполье и без него план, с которым я приехал, не мог бы осуществиться.
Это был сухощавый человечек маленького роста, с седыми волосами, птичьим профилем и часто мигающими карими глазками. Невыразительное лицо его походило на маску, голова, казалось, приросла к старомодному крахмальному воротничку. Нелепый вид довершал яркий галстук-бабочка.
— Пан профессор, я приехал из Варшавы, — начал я. — Руководство Сопротивления…
Профессор слушал меня с нарочитым безразличием, а при слове «Сопротивление» совсем замкнулся, рассеянно подошел к окну и стал, теребя свой чудной галстук, смотреть на улицу, будто бы вообще забыв о моем присутствии.
— …Поручило мне ознакомить вас с новым планом организации работы, — говорил я довольно вяло.
Продолжать было бесполезно. Я замолчал, немного подумал, потом подошел к профессору и взял его за плечо. Он живо обернулся и сердито сверкнул на меня глазами.
— Разве вы не узнаете своего бывшего ученика? — спросил я и улыбнулся. — Не помните, как в тридцать пятом году, перед моим отъездом за границу, сказали, что будете всегда рады меня увидеть? Вот уж не ожидал от вас такого приема!
— Узнаю, конечно, узнаю, — ответил профессор, мигая.
Я понимал, что у него еще остались сомнения. Прежде он любил меня, но как знать, кем я стал сегодня! Он пытливо разглядывал меня, словно зоолог, изучающий особь неизвестной породы. И наконец нехотя проговорил:
— Сейчас я очень занят, у меня скоро лекция. Если хотите, давайте встретимся в два часа у входа в парк рядом с университетом.
— Хорошо, буду ждать вас там. Жаль, что по определенным причинам не смогу послушать вашу лекцию.
Профессор улыбнулся. Видимо, подозрения его несколько рассеялись, но он все еще остерегался полностью довериться мне, положась на старую дружбу. Ему нужно было поразмыслить. До сих пор он вел себя очень осмотрительно — если я все же шпион, он ничем себя не выдал. Поговорить по-настоящему можно будет не раньше, чем он решится на это сам. Я ушел.
