Так прошло приобщение — в тот день я, сам того не понимая, стал участником польского Сопротивления. Ничего необычайного и романтического в этом не было. Я не принимал никакого решения, не испытал прилива мужества, во мне не взыграла авантюрная жилка. Вступление в подпольную организацию было просто следствием моего визита к Львовскому другу, шагом, продиктованным отчаянием и вынужденным бездействием.

Уходя от Дзепалтовского, я не отдавал себе отчета в том, что произошло. Гнетущее чувство, терзавшее меня после встречи с сестрой, не рассеялось, но у меня появилась некоторая надежда, что еще не все потеряно. Глядя на решительность Дзепалтовского, на то, как уверенно он говорил и действовал, я начал думать, что, возможно, в будущем и сам смогу служить той же цели и заниматься тем же делом, что и он.

По указанному адресу располагалась трехкомнатная квартира, пусть не слишком роскошная, но вполне удобная. Хозяйке, пани Новак[37], было лет тридцать пять, она жила вдвоем с двенадцатилетним сыном. Должно быть, совсем недавно это была красивая, элегантная женщина. Черты лица ее сохраняли изящество, но его постоянно омрачало выражение усталости, озабоченности и тревоги. Зигмусь был очень похож на мать, которая не сводила с него нежного беспокойного взгляда. Для своих лет он казался на удивление взрослым. Оба они приняли меня очень тепло, однако ни апатичная мать, ни робкий сын не стали досаждать мне вопросами. И слава богу, потому что Дзепалтовский не сказал мне, что я должен говорить. Имя — вот и все, что я знал. А кем я должен быть в своем новом обличье, не имел ни малейшего представления.

Меня поселили в хорошей просторной комнате, только вот мебели в ней было не густо, а все украшения сводились к дешевой репродукции «Мадонны» Рафаэля на стене да старенькой красной накидке на спинке единственного кресла. Я обо всем договорился с хозяйкой, дал ей денег, чтобы она купила мне еду, и ушел к себе под предлогом того, что страшно устал.

На третий день около полудня пани Новак постучала в дверь и впустила посетителя — молоденький, лет восемнадцати, не больше, паренек принес пухлый конверт от Дзепалтовского.

— Вы пан Кухарский?

— Да.

— Это для вас. До свидания.

Я торопливо вскрыл конверт. Это были документы на имя Кухарского. Из них следовало, что я родился в 1915 году в Луке, в армии не служил по состоянию здоровья, а сейчас работаю учителем начальной школы. По тогдашнему времени это был отличный вариант — к учителям, при условии, что они не нарушали приказов оккупационных властей, немцы относились лучше, чем ко всем прочим. В конверте лежала еще записка от Дзепалтовского. Он называл адрес, куда я должен пойти сфотографироваться на паспорт, и предупреждал, что сможет навестить меня не раньше, чем через две-три недели.

«Фотоателье» помещалось в подсобке позади обычной бакалейной лавочки на Повисле[38], за грудой мешков и ящиков. Фотограф, похоже, все обо мне знал. В его задачу входило сделать мой портрет достаточно похожим, чтобы меня можно было на нем признать, но и достаточно расплывчатым, чтобы, если понадобится, я мог от него отказаться.

Это был низенький, лысый, подвижный человечек; сколько я с ним ни заговаривал, ответа никакого не получал. Наконец до меня дошло, что он молчит нарочно, чтобы сосредоточиться на своей работе, и я не стал мешать ему. Результатом его стараний явился настоящий миниатюрный шедевр фотографической двусмысленности. С довольной улыбкой он протянул мне карточку. Я посмотрел и громко восхитился:

— Невероятно! Гляжу и думаю: вроде бы мы где-то встречались с этим человеком, только не припомню, где именно.

Мастер усмехнулся, снял козырек, который надевал, чтобы колдовать над снимками, и удовлетворенно кивнул:

— Здорово, здорово вышло! Одна из самых удачных моих фотографий.

— Чертовски тонкая работа! — продолжал я, надеясь развязать ему язык. — И много вы таких делаете?

Он принялся хохотать, хлопая себя по ляжкам:

— Сам ты, милый мой, чертовски тонкая штучка! Хорошенький вопросик! Заходи через пару дней и спрашивай на здоровье о чем хочешь. А сегодня мне некогда. До свидания, господин Хочу-все-знать. Ха-ха!

Я так и ушел под его смех. Теперь мне было ясно, что Дзепалтовский входит в некую организацию или имеет тайные связи, о которых мне ничего не известно. Но теперь у меня, к счастью, были исправные документы, и впереди забрезжила надежда.

Прошли томительные две недели. Я изнывал в четырех стенах. Почитывал ерундовые книжки из хозяйской библиотеки, курил, ходил из комнаты в комнату. С хозяйкой у нас сложились самые дружеские отношения, но у нее не хватало времени и сил на общение. Найти работу было очень трудно, да я и не искал — рассчитывал продержаться несколько месяцев на деньги от продажи колец и часов.

Кроме того, я все еще был уверен, что война скоро кончится и победоносные войска Англии и Франции освободят Польшу. Так думало большинство людей и даже, как я позднее узнал, многие руководители Сопротивления. Правда, легче от этого не становилось. Вокруг царили страшный хаос, разруха, ужасающая нищета и безысходность. Наглое поведение, жестокие порядки оккупантов наводили на всех страх и уныние. Не могу передать, как я обрадовался, когда наконец, по прошествии двух недель, явился Дзепалтовский. Он был в прекрасном настроении. Осведомившись, как я себя чувствую и что поделывал в последнее время, он сел, вытянул ноги и вдруг спросил, есть ли кто-нибудь в соседней комнате. Никого, ответил я. Тогда он с улыбкой сказал:

— А ты знаешь, Ян, что я завлек тебя в ловушку?

Я тоже улыбнулся, хотя почти через силу:

— Да? Довольно уютная ловушка.

— Я не о квартире.

Он снова вскочил и доверительно, дружески потрепал меня по плечу:

— Вот что, Ян, буду говорить с тобой прямо, потому что знаю, ты честный, отважный человек и настоящий патриот. Я состою в Сопротивлении. И втянул туда тебя, а ты принял нашу помощь, новые документы. Но мы хотим играть в открытую, так что можешь выбирать: или ты служишь нашему делу, или возвращаешься к обычной жизни. И знай, если ты как-нибудь выдашь нас, мне конец. Понятно?

Я внутренне ликовал. Вот оно — то, чего я так долго ждал: дело, которое избавит меня от жалкого прозябания. Я чуть не бросился другу на шею, но сдержался, чтобы не показаться этаким восторженным скаутом, и ответил делано спокойным тоном:

— Я так и думал, что где-то должна быть подпольная организация. Такая же, как в прошлую войну. Но не рассчитывал, что так быстро ее найду и меня так легко примут. Я ведь и от русских и от немцев бежал с единственной целью: вступить в армию и сражаться!

— Ну вот ты и в армии![39]

— Прекрасно! Ты меня знаешь, я буду делать все, что в моих силах.

— Что ж, тебе очень скоро представится случай кое-что сделать.

Мы поговорили о том о сем, и он ушел. А через два дня заскочил на минутку, чтобы сообщить:

— В ближайшие дни меня не будет дома, захочешь меня видеть — заходи к моей кузине. Я почти все время буду там. Посмотришь, какой у меня новый дом. Надеюсь, не станешь завидовать.

Все это было сказано веселым голосом, а в последних словах ясно слышалась шутка. Перед уходом Дзепалтовский дал мне адрес своего «великолепного нового дома».

На следующий же день я туда отправился. Указанное место находилось в центре Варшавы, недалеко от американского консульства, в районе улиц Монюшко, Свентокшиской и Ясной. До войны это был квартал крупных фирм, книжных лавок, роскошных магазинов и дорогих ресторанов. Сам дом — четырехэтажный, сравнительно новой постройки, комфортабельный, со всеми удобствами — теперь представлял собой груду досок, камней, обломков мебели посреди причудливо изломанных устоявших кусков стен. О прежнем блеске свидетельствовала довольно большая часть задней стены и неповрежденная треть портала. Номер дома был написан на чудом уцелевшем столбике от ворот, которые вели в гараж.