– Работа дураков любит, – похихикивал он, – труд, мир, май! Арбайтен, Иван, и бюдешь карашо кюшайть! И бюдешь пить гоголь-моголь! Леденец, давай-давай, шевели батонами, мне нравится на тебя смотреть!

Других он тоже цеплял, но, как и я, они не обращали внимания. Все давно к Вырвиглазу привыкли, привыкли, что он такой воньливый. А любую вонь лучше не трогать, сама заглохнет и засохнет.

Так и оказалось. Вырвиглаз поиздевался немного и устал, спрятался за бочку, чтобы биологичка не видела, и стал курить.

Я таскал ровно до двенадцати, в двенадцать ноль две вылил последнее ведро. Потом расписался в тетрадочке. Все отработчики тоже расписались, и все вместе мы отправились в столовку, там были котлеты с рожками и компот. Аппетит у народа нагулялся нормальный, мы стали есть, но тут Вырвиглаз рассказал известный анекдот про бабушку и тазик с соплями, и про то, что «я туда пять лет сморкалась»…

Мужиков такой штукой не прошибить, они ели и дальше. А у девчонок аппетит испортился. Они всяко Вырвиглаза обозвали и ушли, а Вырвиглаз с похабным хохотом сгрузил себе все их котлеты и часть макарон.

Вырвиглаз всегда голодный. У них дома никогда никакой еды нет, ну, разве что колбаса, картошка, лук и хлеб. Это не из-за какой-то особой бедности, это просто так. Папаша его дальнобойщик, он дома редко бывает, а когда бывает, то всегда готовит суп из баранины. Вкусный, кстати. Когда папаша уезжает, Вырвиглаз съедает всю кастрюлю за два дня, а потом покупает в магазине быструю лапшу и варит её с луком. Мне кажется, он и на отработку ходит из-за того, что там бесплатно кормят. Не за оценками же он в самом деле туда ходит?

Дело в том, что на отработку ходят те, кто хочет исправить трояки по математике и химии, ну, или по другим предметам. Конечно, если у тебя не больше трёх трояков. А у Вырвиглаза их семь, ему исправляй не исправляй – ничего не исправишь. Так что он из-за кормежки ходит, это точно. Хочет – ходит, не хочет – не ходит.

Летом Вырвиглазу жизнь улыбается, в июне отработка, в июле в трудовой отряд запишется, в августе будет грибы собирать. В трудовом отряде тоже кормят, а в августе будет рыжики жарить, хорошо. Ну, если год случится не грибной, Вырвиглазу в августе придётся потуже, но ничего, в августе щучий жор, а он рыбак. И всегда голодный. Как баторец. Кстати, поэтому Вырвиглаз ко мне в дом и не заходит – боится, что моя матушка поймает его и начнёт кормить. А ему стыдно будет. Он и к остальным своим приятелям не заходит по этой причине. Слишком гордый.

Но доедать котлеты за другими Вырвиглаз не стесняется, нет. Тут самое главное – вовремя рассказать про зелёные сопли, про кишки дохлых крыс или про повадки опарышей – ну, чтобы девчонки не успели котлеты понадкусывать.

У меня самого аппетита не было, но я съел свою порцию, не хотел, чтобы она досталось этой вырвиглазовской гадине, пусть рыжики собирает. Впрочем, ему и без моей котлеты хватило.

После обеда мы могли быть свободными. Надо было идти в больницу, но Вырвиглаз зачем-то поволок меня на второй этаж, в кабинет литературы. Сказал, что покажет кое-что выдающееся. У меня не было настроения, уже говорил. Тем более не хотелось подниматься по лестнице и смотреть, как ещё извернулась патологическая фантазия Вырвиглаза.

К тому же эти все Вырвиглазовы придумки всегда разной дрянью оборачивались. В прошлый раз вот, в мае. Вернулся этот гад с рыбалки и сказал, что нашёл ручей с золотым песком. И самородок продемонстрировал, размером с горошину. И вот в очередной выходной отправились мы на этот самый ручей, который, кстати, не за углом находился, пятнадцать километров отхлопали по лесу. Прибыли мы в эту Калифорнию и давай песок в ручье промывать, целую тонну, наверное, перелопатили, а ничего, кроме целого стада пиявок, не нашли. Зато пиявок много. Это да.

И ничего ведь ему не скажешь – бесполезно.

С нехорошим предчувствием я перешагнул порог кабинета литературы. Быстро окинул взглядом помещение. Ничего. Ничего ужасного мне в глаза не бросилось, класс как класс.

С недоумением осмотрел комнату ещё. Ничего вроде…

Поглядел на Вырвиглаза. Вырвиглаз ухмылялся. Значит, что-то тут всё же не так…

Тут я заметил. Крайний портрет справа.

Конечно, Кларва (Клара Вадимовна, учительница литературы) ничего не обнаружит. У неё ослабленное пожилое зрение, к тому же она привыкла ко всем этим классикам на стенах, для неё что Пушкин, что стена, что Салтыков-Щедрин, разницы нет, глаз замылен. Ну а я-то сразу просёк. Что это никакой не Короленко, писатель и гуманист, это, можно сказать, наоборот.

Крайним слева теперь висел Пятак Родионов. Пятак выглядел как обычно. Серый, мышиного цвета форменный китель, пиночетовская фуражка с кокардой, а на заднем фоне золотой молот, перекрещенный с циркулем, и танки.

Пятак зверски щурился, а зрачки в точки сходились, ярость просто брызгала. Родной, кстати, брат Катьки. Пятак, Пётр Родионов. По-моему, это была его афиша. Только не целиком. За рамками осталось самое интересное – руки. Ими Пятак производил не очень приличное действие, классику нашей литературы вовсе не полагающееся. Хотя классики ведь тоже люди.

– Ну и зачем? – спросил я.

– Как зачем?! – удивился Вырвиглаз. – В сентябре начнутся занятия, Катька придёт в класс и увидит своего братца…

– И что? – перебил я.

– Как что?

– Ну, увидит своего братца? И что?

– Восхитится. Она восхитится! И сразу поймёт, что это ты ей сделал сюрприз!

– Может, снимешь? – спросил я на всякий случай, хотя на сто процентов был уверен, что на это Вырвиглаз не пойдёт.

Вырвиглаз не ответил, отвернулся, аж уши от обиды затряслись.

Такого маразма я от Вырвиглаза не ожидал… Хотя нет, только от Вырвиглаза такого маразма ждать и стоило, он обожает тупые шутки. Но все его предыдущие выходки хоть какой-то логике поддавались. А тут…

– Зачем всё-таки? – спросил я. – Смешного ничего нет. Что ты хочешь этим сказать?

– А ничего не хочу сказать. Ненавижу эти рожи. Эти рожи мне просто во!

Вырвиглаз постучал по кадыку ребром ладони. Интересно, чем это ему классики надоели?

– Во мне эти рожи!

Я промолчал.

– Чего молчишь? Спроси у меня, почему я их ненавижу?

– Ну и почему?

– Потому что они мудрые. Такие мудрые глаза, такая вековая мудрость…

Вырвиглаз вскочил на стол, попробовал доплюнуть до Некрасова, но не доплюнул.

– Мудрые жабы. Блевать я хочу от их мудрости! Мудрость – это самое страшное…

Зря сюда пошёл. Вырвиглазовская философия – это ещё хуже золотой лихорадки. Лучше в такие моменты подальше держаться, если есть возможность, а то заплюёт.

Вот и сейчас. Вырвиглаз минут пять рассуждал о мудрости, там была пара интересных мыслей, ну, к примеру, чем раньше у человека в глазах появляется мудрость, тем тупей на самом деле этот человек, но, в общем, я не слушал. Я при беседе с Вырвиглазом давно научился отключать связь мозга с ушами, он рассказывал, а я смотрел в окно, там ничего интересного не происходило. В центре школьного двора стоял тощий тип. Невысокий, в оранжевой футболке, в кепке. Тип смотрел себе под ноги. И всё. Больше я ничего не заметил.

– Я всегда говорил, что ты ничего не понимаешь. – Вырвиглаз спрыгнул на пол. – Ничего.

Он пнул дверь класса и вышел в коридор. Я за ним. Вырвиглаз вернулся к двери кабинета и плюнул на ручку. И тут я вспомнил. Клара Вадимовна перед Новым годом организовывала традиционный спектакль. «Гамлет, или Сон в летнюю ночь», что-то вроде этого. Вырвиглаз очень хотел исполнить хотя бы маленькую, но роль. Но роль ему не досталась, Клара назначила на роли учеников из своего класса. Тогда Вырвиглаз решил спеть под гитару. Это ему разрешили. А лучше бы не разрешали. Вырвиглаз вышел на сцену, принялся петь, и зал заржал.

С тех пор Вырвиглаз затаил на Клару обиду. Так что это он не мне хотел приятное сделать, это он русичке хотел навредить. Низкий, жалкий Вырвиглаз. А ещё на классиков тянет…

Вырвиглаз наклонился над дверной ручкой и принялся фыркать и сопеть, видимо, стремясь выдавить на ручку соплю. Мне на эту гадость смотреть не хотелось, я направился к выходу. Вырвиглаз догнал почти на улице.