Мать подняла швабру, сняла тряпку, бросила в ведро, окатила меня брызгами.

– Значит, не сказал, – злобно проскрипела она.

Значит, не сказал.

– Может, ты тогда мне объяснишь?

Мать уронила швабру, взяла меня за руку и потащила к себе в кабинет.

Кабинет – это так называется, на самом деле давно это никакой не кабинет, а не поймёшь что. Ржавые проекторы, пыльные динамики, коробки из-под фильмов, кубки, баскетбольные мячи, много неизвестных штуковин, свободного места почти и не было, только вокруг стола немного. На троих человек. Мать уселась под полкой с кубками, я – под древним аккордеоном. Аккордеон потрескался на мехах, я даже подумал, что в нём вполне могут обитать мыши, почему-то я так подумал.

– Молодец. – Мать покачала головой. – Молодец твой папаша, всё на меня свалил…

Она полезла в стол, стала что-то там искать, видимо, сигареты. Не нашла. Захлопнула ящик с грохотом. Собралась.

– Дело в следующем, – голос у матери стал решительным и противным. – У отца серьёзные неприятности, и ты должен ему помочь. На следующей неделе приедет комиссия, будут разбирать аварию. Ты можешь ему помочь.

Мать помолчала.

– В электросетях новый начальник, – сказала она. – У него большие связи. И в области, и в Москве. Он… сказал, что поспособствует.

Понятно. Чтобы умилостивить нового начальника, надо ему отсыпать. Денег. Бабла. Баблоидов. А я при чём? У меня баблоидов нету.

– Отцу грозит два года. Разумеется, его не посадят. Но на поселение вполне могут отправить.

Мать смотрела на меня. А я на неё. И на кубки. Когда-то кем-то завоёванные. И на мышиный аккордеон. Мать рассказывала:

– Но новый начальник, в общем-то, помог. Отец получит выговор, его лишат премии, сильно наказывать не будут. Но он нас попросил…

Мать замялась.

– Попросил, да… Они недавно в наш город приехали… Короче, у него есть сын. Я не знаю, что там, с этим сыном, он болеет чем-то. Редкая болезнь…

Она поморщилась. Я слушал. Мать спотыкалась, как Зюзя в глубокую пятницу.

– Видишь ли, у него проблемы из-за этой болезни, ему трудно находить друзей… Короче, ты…

Снова пауза. Подыскивает, как это лучше сформулировать. Чтобы не так обидно было. Да уж. Понятно, почему отец не смог сказать. Такое на самом деле трудно сказать.

– Короче…

Мать принялась мяться. Как будто ей тринадцать лет, её к директору школы вызвали, а у неё как раз ячмень на глазу небывалой силы.

– Тут такие вот дела…

Для нагнетания ситуации не хватало графина, сейчас как раз время было – налить с дребезжанием воды, расплескать по столу.

А в глаза тоже не смотрит, как отец.

– Ты должен ему помочь, – выкрутилась мать. – Ты должен помочь этому мальчику. Ты слышишь?

Я слышал.

– Его отец очень нас выручил, ты теперь его выручишь. Мальчишку везде обижают, места живого нет, хулиганьё везде пристаёт… А ты сам знаешь, какие тут у нас живут, чуть не такой, так сразу привяжутся…

В охранники меня, значит. Мордоворота приставить им западло, я должен ходить. Нянькой.

– Он полжизни по больницам валялся, – мать набирала уверенности, – ему тяжело адаптироваться, новый город, новая обстановка…

Я пожал плечами. Я был удивлён. Если бы аккордеон над моей головой вдруг заговорил бы, я бы, наверное, меньше удивился. По больницам он валялся, видите ли… А мне-то что?

– Сенька не годится, – говорила мать, – сам знаешь, он какой безответственный…

Сенька не годится, а я, значит, гожусь. Гожусь.

– Тебе и делать ничего особо не надо. Просто будешь с ним ходить… Ну, куда вы с этим своим Ильей ходите? Он тебе не будет мешать, ну, надо так…

Я всё не мог до конца понять – серьёзно она всё или как? Может, это шутка просто? Розыгрыш такой? Хи-хи, ха-ха? Я вдруг подумал – хорошо бы, если сейчас вдруг полка с кубками оборвалась, и всё это весёлое железо обрушилось бы на матушку.

Это меня развеселило бы. Да, развеселило. У меня на лето скопилась куча планов, и в эти мои планы совсем не входила дружба с каким-то больным идиотом! Да даже если у меня не было бы целой кучи планов… Да надо мной весь город смеяться будет! Если честно, то я никак не мог понять, как такое могло случиться?! Я что, не человек, что ли? Тумбочка, табуретка? Вот так, взяли и слили меня, назначили на должность…

Милые родители.

Не, это вообще как? Такое бывает?

– И что ты скажешь? – спросила мать. – Что молчишь?

А что мне ей было сказать? Что? Нет, я мог вообще-то, у меня в голове скопилось двенадцать километров самых добрых и ласковых слов, начинающихся на разные буквы.

– Ты должен нам всем помочь…

Сказала она в сто двадцать девятый раз.

Почему я должен всем помочь?

– Понимаешь, это всё, конечно…

– Вот сами с ним и дружите. Оба.

Сказал я. И поднялся из-за стола.

– Ты как с матерью разговариваешь?! – Мать тоже поднялась.

Ну да, это легче всего. Чуешь, что не прав, – иди в атаку. Хотя она на меня никогда не орёт. На Сеньку орёт, но ему по барабану, с него как с гуся.

Жизнь приятно удивляет.

– Ты как себя ведёшь?! – Мать выпрямилась и едва не стукнулась затылком о полку.

– Никак не веду, – ответил я и направился к выходу.

– Не смей огрызаться! – завопила мать.

Я испугался, что она сейчас на меня кинется, влепит пощёчину. Наверное, так оно бы и произошло, но дверь неожиданно открылась, и появилась Сарапульцева.

– Там Белов пришёл, – пробасила она, – принёс этот… ящик… музыку с кнопками. Включать собирается.

– Как включать? – Мать мгновенно пере-щёлкнулась на работу. – А он знает хоть, куда включать?!

Я проскользнул мимо Сарапульцевой, чуть не растянулся на скользком полу, добрался до двери, выскочил на улицу.

Снаружи было темно. Через реку переползала туча, велосипедисты рассосались, и фотосъёмщик тоже рассосался, на ступенях никого, дождь собирался.

Я, не оглядываясь, сбежал вниз, поглядел на афишу – всё ли в порядке? Так, для интереса. Всё там было нормально. «Колёса огня» продолжали оставаться «Колёсами огня», сеансы «четырнадцать», «семнадцать», «десять», выведено кривым сарапульцевским почерком. Ветер пах водой, мокрой древесиной, бензином. Я плюнул на палец и исправил, Сарапульцева писала мелом, исправлялось легко. «Колёса говня». Вот так.

Полюбовался немножечко, затем пошагал в сторону дома, надо успеть до дождя. Возле восьмилетки меня окликнули. Я остановился. Оглянулся. Из остановки выглядывал тот самый тип. Оранжевый мурод, колёса говня, полночная жаба.

– Скоро дождь пойдёт, – сказал он. – Я люблю под дождём гулять, как в песенке. Только если он не очень холодный. В холодный дождь можно гидрокостюм надеть, а ещё лучше ирландский свитер. Есть такие ирландские свитера, их вяжут из специальной шерсти, она такая жирная, что в любой дождь не промокает. Правда, такие свитера нельзя стирать, если их постирать, то они сразу испортятся. А ещё они немного пахнут, мне отец хотел такой свитер из Дублина привезти, но потом у него…

И тут я догадался. Да, догадался. Понял. Допёр. Это он и есть. Этот дохляк оранжевый, это он. Тот самый.

Денис. Кажется, Денис. Денис Мертворожев, Денис, блин, Кровопийко. Денис Жиловертов. Денис Гландынаружев.

Мой новый друг.

Я давно заметил. Что неприятности притягиваются.

Вчера я всё пытался как-то представить, что произошло. Как-то пытался обдумать всё это… Как мои собственные родители взяли и так со мной поступили… Я здорово бесился, даже уснуть никак не мог, бродил по дому, как сумасшедший, скрипел половицами. Никак не мог поверить, хотя и знал, что это на самом деле так. Они меня… Они меня сдали.

Это было… Я никак не мог придумать слово, потом всё-таки придумал. Это было мерзко. Мерзко.

Так мерзко и погано, что я, как полный придурок, принялся лупить по стене и лупил до тех пор, пока не сбил костяшки. Это меня чуть-чуть успокоило, я достал перекись водорода и залил кулак, кровь зашипела и запузырилась белым. Я смотрел на всё это долго, даже не знаю, как долго, будто загипнотизировало меня это пузырение. Потом встряхнулся. И увидел своё отражение в окне.