Во-первых, современная интерпретация культуры барокко предполагает в ней, как в типе мировосприятия, особую «метафизическую гармонию». Явления мира как символы, вещи как метафоры окружали художника (и человека) барокко. Реальные предметы и явления легко теряли свои обычные повседневные значения и становились элементами языка, с помощью которого воссоздавался иной, высший мир, мир значений. Взаимное отражение всех явлений приводило к соотношению микро- и макрокосмоса, человеческой натуры и стихий, Библии и мира [67. С. 6 и сл.]. При этом эстетика западноевропейского барокко не только прибегала к античной мифологии, но и допускала смешение языческих и христианских мотивов в целях возвеличивания события, чуда или отдельного лица [4. С. 211]. Все эти моменты мы встречаем в философии и этике вольных каменщиков. Перенесенное в русское общество, масонство до определенной степени явилось механизмом усвоения принципов западноевропейского барочного аллегорического мышления.
Во-вторых, как уже было отмечено, российским подданным приходилось ускоренными темпами в течение нескольких десятилетий постигать сложную западноевропейскую образную систему, складывавшуюся на протяжении нескольких веков. Вполне естественно поэтому, что в русской культуре XVIII — начала XIX веков совмещались классицизм, предромантизм, сентиментализм, рококо и барокко. Классицизм в большей степени, чем другие новые направления, взаимодействовал с барокко. Этому способствовали их общие черты: риторичность, отвлеченный характер событий и персонажей, являющихся выразителями самоценных идей, нормативность, использование антитезы как основного средства организации художественной культуры [66. С. 95]. Барокко как так называемый «вторичный стиль» существовало скорее в качестве тенденции в культуре [26. С. 176], в виде приема мышления на протяжении всего XVIII и даже в начале XIX века. Сменялась лишь стилистика изображений и акценты в использовании репертуара символов. (Например, в царствование Екатерины II появилась новая тема героического страдания в стоическом его понимании, поэтому более активно, чем в первой половине XVIII столетия, использовались образы Прометея, Поликрата, Марсия, Геркулеса, героев Троянского цикла. Также новой была тема ритуальных и праздничных шествий античности с их атмосферой гармоничного счастливого бытия. Минерва, в первой половине века знаменовавшая государственную мудрость вообще, во второй прочно ассоциировалась с Екатериной II [21. С. 87–88, 96]).
В-третьих, можно привести несколько примеров отражения принципов барокко в разных явлениях культуры России, в том числе и в масонстве, свидетельствующих о реализации некой посылки сознания, стимулировавшей «создание претендующих на ее воспроизведение текстов» [34. С. 103]. Так, очень популярным в России в XVIII веке был жанр эмблемы, особенностью которой является не только использование условного языка изобразительных символов (как в других «малых системах с условным языком, скажем, астрологии, алхимии), но и подписей [33. С. 19]. Во второй половине XVIII века последние трансформируются (например, в поэзии Державина) в некий развернутый текст (»легенду»), поясняющий символический смысл текстов и дающий ключ для смыслового соотнесения рисунка и слова. Этих пояснений требовала загадка символа [42. С. 87, 90], способность отгадать которую свидетельствовала о посвященности в эзотерический коллектив. Такое развитие эмблемы отчетливо фиксируется в масонских обоснованиях «иероглифов» (обрядниках). В них, а также в специальной литературе вольные каменщики черпали информацию о разнообразных понятиях. С этим явлением сопоставимы широко распространенные в обществе печатные описания иллюминаций, фейерверков, триумфальных арок, фестивальных колонн, занимавших принципиально важное место в послепетровской культуре русского общества и являвшихся проявлением привычки использовать аллегорический язык для выражения идеи события. Суть описаний состояла в толковании аллегорий, составляющих зрелища [73].
В-четвертых, изучение знаков масонских лож показывает их сопоставимость по форме и содержанию с эмблемой. Принципиально важно, что этот основной элемент культуры барокко в целом выступает как пассивная знаковая материя, кодирующая некий культурный текст, и предполагает активную роль адресата, читающего этот текст и участвующего в создании этого текста [42. С. 89]. То есть свободный каменщик, имеющий знак ложи, должен был знать не только общепринятые, но и тайные значения составляющих символов. Таким образом он вступал в диалог со всеми философскими и морально-этическими понятиями, преподававшимися ему в масонском Ордене. Сопоставление сборников эмблем и знаков лож показывает, что чаще всего при изготовлении последних использовались изображения из популярнейшей книги «Символы и эмблемата» (из нее, кстати, брались «идеи» произведений самых разнообразных жанров — будь то росписи интерьеров, скульптура, историческая живопись или парадный портрет, оформление пространства сада, городской среды, упомянутых выше фейерверков). Книга была скомпилирована французом де ла Феем в конце XVII века из материалов более ранних «иконологических» сборников [28. С. 280, 282,283]. (Таким образом, в книге зафиксированы европейские аллегорические понятия второй половины XVII столетия.) На русском языке сборник был напечатан кириллицей еще в самом начале петровских перемен (1705 г.) в Амстердаме в количестве более 800 экземпляров [6], «из которых сгнили от сырости 165, а остальные пущены в продажу» [38. С. 129]. Впоследствии эта книга была переиздана в Петербурге в 1719 г. [5. С. 530]. В 1722 г. в Петербурге вышли «Овидиевы фигуры в 226 изображениях», являвшихся, по мнению Н.А. Евсиной, дополнением к «Символам и эмблематам» [18. С. 216]. В 1743 г. в Гаарлеме использовали гравировальные доски издания 1705 г. и выпустили в свет еще тираж, посвященный ПетруШ [5. С. 532]. В библиотеках имеются ввезенные в Россию экземпляры [78]. О популярности «лексикона» свидетельствует также хранящиеся в Государственном Литературном музее награвированные листы еще для одного издания этого «лексикона». Следующее наиболее распространенное переиздание было подготовлено Н.М. Максимовичем-Амбодиком [76], который был масоном, членом ложи Нептуна в Кронштадте [62. С. 7] (выпущено Академией наук в 1788 г.). Редактор сохранил практически неизменной структуру экземпляра 1705 года, добавив лишь главы словесных описаний различных мифологических персонажей. Последнее — раскрашенное — издание относится к 1811 году и посвящено Александру I. Наряду с «Символами и эмблематами» при изготовлении масонских знаков могли также использоваться и другие сборники эмблем: «Иконологический лексикон» Лакомбаде Презеля, «Эмблематалюбви», «Эмблематный кабинет» и другие.
В-пятых, вольные каменщики, возможно, наиболее активно учились пользоваться принципами барочного мышления, так как на специальных заседаниях («поучительных ложах») подробно обсуждали значения тех или иных символов, размышляли над их нематериальными прообразами. Как уже было отмечено, они часто наделяли эмблемы значениями, неизвестными миру «профанов», используя, по выражению Ю.М. Лотмана, «смысловой резерв», имеющийся у каждого символа [27. С. 13]. В масонстве — системе, связанной с религиозными представлениями, — ярко проявляется характер символа как знакового выражения высшей и абсолютной не знаковой сущности (рационального обозначения мистических объектов) [27. С. 10]. Известный русский масон О.А. Поздеев писал в 1810 г.: «…хотя и язык актов покажется свой, но он не свой: это язык гиероглифический, коему следует учиться; язык всей мудрой древности и, как нам сметь сказать, язык вечности; язык невидимых; язык Божеский, коим и Священное писание писано, коим и все пророки говорили; словом, этот язык для нас необходим» [7. С. 474]. Учение вольных каменщиков предполагало последовательное освоение многочисленных значений символов по мере перехода из степени в степень. Под символами понимались невербальные, т. е. изобразительные способы передачи информации о тех или иных масонских понятиях. Например, П.И. Пестель писал: «Ум сильнее приковывается к предметам, если они поражают зрение, и аллегория глубже запечатлевается в нашей душе» [16. С. 317]. Мастер ложи Трех добродетелей С.С. Ланской так наставлял своих братьев: «Но впрочем, при всяком чтении и слушании поучения должны мы иметь в памяти обтесанный кубический камень (символ нравственной «обтесанной» души. — Д.Л.), к оному приноравливать материалы нам попадающиеся, и те, которые не придутся к оному, те отметать и удаляться от них, яко скрывающие в себе убийственный яд. Камень сей такого свойства, что сам укажет нам, что для нас вредно и что для нас полезно, лишь бы только мы потщились учиниться удобным внимать указаниям его от Ордена нам предложенным» [45. Л. 11 об.].
