Апрель 24[592]. Нам. Мас. в ложе поучения говорил речь о смерти и вечном покое (в коей находятся следующие изречения). «Лл. Брр., что мы желали в сей жизни, с таковыми желаниями и в вечности останемся; все нас удостоверяет, что наша жизнь не есть еще несомнительное доказательство жизни, так же как и недвижение не есть несомнительное доказательство смерти, но жизнь наша есть покой; ибо и здешняя жизнь наша есть не что иное, как средство, ведущее нас к вечному покою. Жизнь обитает в покое, покой в вечности, вечность в любви, любовь во Всемогуществе, которое, наконец, приведет все к подножию Престола Своего; повсюду как в человеке, так и в натуре, рассеяно стремление к покою, но мы только не знаем выбора делать и хватаемся всегда зато, что есть: вечное беспокойство. Сон наш, на который мы без примечания взираем, есть убедительное зрелище того вечного покоя, в котором мы должны будем пребывать; лишение сна есть также сильное уподобление того беспокойства, которое мы, смотря по делам нашим, будем ощущать. Лишившийся сна человек становится задумчив, беспокоен, тревожим, силы его слабеют и он истощевается».

Май 22. Н.М. в ложе принятия читал первую посылку ритора и потом рассуждал так: «При входе в ложу, Лл. Брр., видели мы тление и смерть, что же мы должны из сего заключить? В 1-й степени мастера наши старались нас воспитывать в очищении нас от пороков и страстей; во второй — просвещали нам разум, неужели же это для того, чтобы все сие со смертью с нами погибло. Поистине, каждый из нас удостоверен может быть, что после сей смерти настанет жизнь вечная и что там по делам нашим в сей жизни воздастся. Человек, взирая часто на одни предметы[593], может к ним весьма легко привыкнуть, но сии предметы, окружающие нас, представлены нам для того, дабы мы воспоминанием об оных удаляли от себя все суетное в сем мире»[594].

Сентябрь 6. В.М. в ложе поучения говорил о предметах, какие представляются нам в ложе сей степени[595].

Сентябрь 8. В.М. в ложе принятия говорил речь, в коей упоминается следующее: «В нас находится зародыш вечности и в нем все»[596].

Октябрь 2.[597] В.М. в ложе поучения по возвращении из отлучки, приветствуя брр., что они продолжали ревностно работы свои к изучению тех истин, кои каждому каменщику на всяком месте являют себя, продолжал так: «Истины сии, Лл. Брр., предложены нам были в ученической, потом в товарищеской степени, каждая степень сия представляла нам оные под своими покровами; здесь же, в мастерской ложе, все предметы представляют нам смерть и надежду на будущую вечную жизнь. Но, хотя и до вступления еще нашего в храмы, должность сия, т. е. любовь к смерти, нам была предложена, но здесь она требует всего нашего исполнения. Но какая это смерть? Если нам не велят ни убивать, ни что-либо другое с собою делать[598], а еще почитать жизнь нашу и пребывание здесь, как величайший дар, дарованный от Великого Строителя, то что же чрез слово смерть должно нам разуметь? О сих двух предметах, кои, как я выше сказал, представляет нам мастерская ложа, возьмем нечто из актов наших. В Катехизисе новое мастерское слово объясняется так: «Плоть от костей отделяется или тело истлевает. Отделение сие не есть ли отделение от всего того, что гниет, гибнет, воняет и преходит и не есть ли оно вознесение мыслей наших от преходимости к непреходимости; но дабы яснее уразуметь нам понятие сие, рассмотрим прилежно следующее: все, что мы не предпринимаем, хотим делать или делаем, не есть ли последствие мыслей наших, не суть ли оне источник оного? И того, когда мы делаем различие, избираем лучшее, начинаем отделять порчу, гниение, нетление от непреходящего, но дабы начать нам исполнять сие, не величайшая ли чистота оных потребна для сего? ибо они есть как бы отец, рождающий прочее. Что же нам препятствует оной, то о том считаю также нужным сказать: наибольшее препятствие есть наши привычки, которые столь сильно в нас укоренились и действуют, что мы не знаем, как и откуда они пришли и как от них отстать? Но что их может рождать и питать, то есть следующее: во-первых, многоглаголание, которое препятствует нам собирать мысли наши, избирать лучшее и действовать по оному, а потому и заключение мы делаем о всем весьма скоро. Во-вторых, частое обращение наше в обществах и беседах, которые разнообразностью своею препятствуют и заглушают то, о чем бы нам надлежало внимать; ограждением же ко всему оному служить может уединение, которое, не развлекая в стороны, содержит нас во всегдашнем созерцании, благодарности и любви ко Спасителю нашему и оно-то доводит нас размышлять и о той великой благости Господней, которая во все течение жизни нашей нас сохраняла, что каждый из нас, несомненно, на самом опыте в продолжение оной испытал и ощущал в жизни Адонирама».

Ноябрь 13. Бр. 1-й Надзиратель на место Вел. Мает, в ложе поучения читал Размышление о черной храмине[599].

Ноябрь 29. Вел. Мает, в ложе поучения читал речь о смерти, в которой упоминается следующее: «Мы родились в свет для того, чтобы умереть, а умираем для того, чтобы начать жить; мы более приготовляемся к смерти таким образом, чтобы при приближении ее ничего иного не оставалось нам делать, как покойно ожидать ее; но кто как жить будет, так и умрет; привязанность наша к удовольствиям сего мира препятствует благим нашим размышлениям о сем последнем конце жизни нашей; весьма полезно бы было для каждого из нас, если бы мы, ложась спать и закрывая очи наши, помышляли о том состоянии, когда закрывать мы их будем в последний раз и с пробуждением нашим, открывая оные, воображали себе то состояние, когда оные откроем после смерти в первый раз, ибо, оставляя в нерадении таковые размышления, можем ли мы ручаться о том, чтобы сия ночь не была для нас последняя. Если Господь мог сотворить нас из ничего, то так же легко может превратить нас в прах и ничто». Оконча оную, рассуждал так: «Возбуждать же сии благие размышления представляет нам мастерская сия степень. Все иероглифы оной нравственно представляют нам под покровами смерти будущую жизнь. Повествование о смерти Адонирама и в нас должно произойти и мы должны открыть или найти в себе сих трех гнусных товарищей, должны не упорствовать, а следовать влечению, которое производит в нас Дух Божий; взгляд на все, что представляет нам мастерская ложа, должен произвести в нас смятение, которое, как говорится, есть начало премудрости, подобно как золотые слезы сии пробиваются из мрачности, так и в нас должно сие происходить, а потому мастера наши и надеются, что первые две степени довольно могли привлечь наше внимание к тому, чтобы мы чаще возбуждали в себе сие размышление о смерти. Конечно, таковое усилие против всего того, что нам льстит и умерщвление чувственности нашей хотя и трудно, но все-таки мы не должны оставлять сего, ибо мы обязались клятвою исполнять все оное, и несомненно можем верить, что будем более отвечать, нежели непринятый, и что с нас гораздо более взыщется, нежели с непринятого»[600].

1821 г.

Март 2. Вел. Мает, в ложе принятия рассуждал так: «Лл. Брр., пока бр. ритор будет приуготовлять кандидата, мы займемся некоторыми местами из актов наших. Там говорится: познания, сокрывающиеся в мастерской степени, доведут нас к истинной премудрости, но при сем есть условие, т. е., что тот только может достигнуть сего, кто стараться будет о познании падших духовных сил наших, а также и о воскресении умершего в нас падением образа Божия. Вот сие и составит на нынешний раз предмет моего рассуждения; но прежде, нежели станем говорить об оном, надлежит каждому самого себя вопросить: удостоверен ли он о таковом падении человека? Рассматривая все творение, мы увидим, что человек есть совершеннейшее из всего, но, обратя взор на все то, что он в сей жизни претерпевает, нельзя не усомниться, чтобы сие совершеннейшее творение для того токмо произведено было на свет, чтобы претерпевать в сей краткой жизни толико бедствий, но сие не будет согласоваться с теми понятиями, какие мы имеем о Всемогуществе, Премудрости и благости Творца нашего. Если мы начнем так, что человек сотворен был с свободною волею, т. е. или приближаться к Творцу своему, или отдаляться от Него, а потому я все-таки обращусь к тому же, т. е. удостоверены ли мы в том, что мы не таковы, каковыми вышли из рук Творца нашего, и находимся в падении, что мы умерли той жизни, для которой сотворены были, а живем для той, которой умереть должны, что может лучше нам прояснить положение кандидата во гробе и поднятие его оттуда; если же мы не будем обо всем оном размышлять, то и все происходящее в мастерской степени пребудет для нас загадкою, а если мы не удостоверимся о том, что сотворены для лучшей жизни, то сие доказывает, что сия жизнь имеет для нас еще всю привлекательность и если бы, страшно сказать, предложили нам расстаться с сею жизнью, дабы жить в лучшей, то мы, может быть, и не согласились бы на сие; это я по собственному опыту говорю и о сем да размыслит каждый брат. Можно сказать так, что та жизнь исполнена света, а сия мрачности, но Каменщик, особенно Мастер, обязан стремиться умножать в ней более света и помост сей показывает нам, что пробивающийся из оного цвет имеет свойство не мрачности; все сии иероглифы не должны быть для нас мертвы и историческими только указаниями, но желательно, чтобы каждый старался замечать, какое действие производят они над нами. К тому же все сии истины, в иероглифах сокрытые, привязаны, так сказать, к чувствам нашим, дабы нам удобнее было от них восходить и далее, но мы, большею частью смотрим на то, какое действие произведет прием на кандидата, но нам надлежало бы более примечать, что над нами в то время происходит; так и в актах говорится, что данное нами ордену обещание будет новым побудителем сего строжайшего нам испытания. Когда мы предстанем пред Судилище вечное, желательно бы было, чтобы в нас горело пламенное к оному желание и предметы сии не мертвыми в нас пребывали и дабы, выйдя из ложи, мы имели оные в памяти»[601].