Проползли уже много, а лыж не видать. Странно! Позёмка замела следы.

Наверно, отклонились в сторону.

— Черкасов, иди вперёд. Да смотри осторожно.

Солдат встал, отряхнулся от снега и зашагал вперёд, глубоко увязая в

снегу. Вслед за Черкасовым, в нескольких от него шагах, шёл Петухов. Пурик

вдруг метнулся в сторону и, вырвав из рук хозяина поводок, ткнулся носом в

снег и быстро заработал передними лапами.

— Пурик, назад! — тихо крикнул Черкасов.

Раздался взрыв, и Пурик упал.

Черкасову показалось, будто кто-то метнул ему в лицо стеклянными

брызгами. Прикрыв лицо руками, он приник к земле. Противник открыл

пулемётный огонь, и пули засвистели где-то над головой. Наши ответили.

Раздались и первые миномётные выстрелы: словно кто-то гулко и часто

застучал колотушкой по бочонку, и мины полетели в нашу сторону, вспахивая

и бороня снежное поле. Петухов глубоко простонал и упал головой в снег.

Вокруг него, прихрамывая, завертелся Треф.

Черкасову сначала показалось, что его тяжело ранили и он ослеп, но

потом, вытерев рукавом кровь с лица, понял, что видит и может

передвигаться. Черкасов подполз к неподвижно лежавшему Петухову и, дёргая

его за рукав, тихо спросил:

— Товарищ сержант, вы ранены? Товарищ сержант!..

Петухов не отвечал. Черкасов приподнял его голову и взглянул в лицо.

Оно было бледно-серое. Губы чуть шевелились:

— Ползи, Черкасов, ползи скорей, а то убьют...

— Треф, вперёд, ищи! — приказал Черкасов.

Прихрамывая и принюхиваясь к снегу, собака пошла вперёд, к своим

окопам. Черкасов с усилием подлез под Петухова и, взвалив его себе на

спину, пополз. Тяжёлый сержант!

Шквал огня так же сразу стих, как и вспыхнул.

Наши наблюдатели заметили взрыв метрах в ста от своих окопов и

догадались, что с сапёрами что-то случилось. Два солдата, одетые в белые

халаты, вылезли из окопа и поползли к месту взрыва. Они приблизились к

сапёрам в тот момент, когда обессиленный Черкасов, придавленный тяжёлым

телом Петухова, лежал неподвижно, не в силах вылезти из-под товарища.

Кровь залила ему глаза.

...С рассветом войска пошли в наступление. Батальон хлынул в проход,

через минное поле.

...В брезентовой палатке с целлулоидовыми окошечками, похожей на

игрушечный домик, посредине, недалеко от раскалённой докрасна железной

печки, стоял высокий операционный стол-топчан. На столе лежал Петухов, и

ступни его босых ног свешивались с края стола. Возле него стоял главный

хирург медсанбата Воронцов, бледный, худощавый, с усталыми глазами. Рукава

его халата засучены по локоть, а руки в желтоватых перчатках. Прогноз был

неблагоприятный. Да и как же могло быть иначе, если перелом бедра

открытый, раздробленный и, наверно, рана уже загрязнена... Хоть и

заморозили рану новокаином, Петухов от пронизывающей боли временами глухо

вскрикивал:

— Полегче, доктор!

Похудевшее, осунувшееся лицо Петухова покрылось мелкими бисеринками

пота.

Молоденькая черноглазая сестра, стоявшая у изголовья раненого, время

от времени вытирала тампоном пот с лица Петухова и успокаивала его:

— Потерпи, товарищ сержант, немного. Надо же найти и удалить все

осколки...

От железной печки пышет жаром, и Петухову кажется, что и в ноге у

него тоже что-то пылает, горит, а дёргающая боль всё нарастает и

нарастает.

Но ещё больше Петухов страдал от мысли, что ему отрежут ногу. «Кем я

тогда буду?» — думал он, и эта тревожная мысль жгла его не меньше, чем

сама страшная рана.

— Доктор, вы не будете отнимать ногу? — тихо, робко спросил Петухов.

— Пока нет, а там не знаю...

— Спасибо, доктор.

— Рано ещё говорить нам спасибо. Эвакуируем вас в армейский

госпиталь — там окончательно решат.

Обработав рану и наложив на неё тугую повязку, хирург громко сказал:

— Шины!

Петухов подумал: «Ну, если сразу не отрезали, может, и так

вылечат...»

Черкасова как легкораненого оставили в дивизионном медпункте. Всё

лицо его было забинтовано, и лишь одни глаза поблёскивали в маленькие

«оконца» повязки. Прощаясь с Петуховым, он сказал:

— Не волнуйся, Иван Данилович. Вылечат тебе ногу.

— Я тоже так думаю, Петя. Прощай.

— Ну, вот уж и прощай... Мы ещё повоюем, товарищ сержант. Теперь я с

твоим Трефом буду работать. Жаль Пурика. Наверное, выдержки ему всё-таки

не хватило.

БЕРЛИНСКИЙ СЛОН

Африканского слона-великана, по кличке Гросс Ганс, я увидел в

Берлинском зоопарке в дни нашей великой Победы над врагом. Там только что

прогремели ожесточённые бои, и многие животные, в том числе и слон,

пострадали...

Навели меня на этого слона немецкие ребятишки, с которыми я

познакомился около наших полевых кухонь, где их, изголодавшихся и

напуганных страшными громами войны, кормили супом. А я угостил их

шоколадом. Как офицеру некурящему, вместо папирос мне выдавали ломаный

шоколад.

Узнав, что я ветеринарный врач, мальчишки наперебой стали мне

рассказывать о том, что в зоопарке много раненых зверей.

Не мешкая, я посадил в грузовую машину ребят — проводников по городу

и отправился в зоопарк. Поехали со мной два ветфельдшера и несколько

ветсанитаров, вооружённых походными брезентовыми сумками с укладкой: в них

были бинты, вата, хирургический инструмент и ходовые лекарства.

Печальное зрелище предстало перед нами: многие железные клетки и

вольеры были исковерканы, повсюду зияли воронки от взрывов снарядов,

деревья сломаны и расщеплены... Убитые животные были уже убраны, а из всех

концов огромного парка неслись разные голоса зверей и птиц: рёв, стон,

клёкот, писк, повизгивание... Звери и птицы страдали не только от ран, но

и от голода.

Высокий белокурый сержант с забинтованной шеей и несколько солдат

раздавали хищникам, львам и тиграм, мясо убитых лошадей.

Сержант представился мне:

— Иван Сорокин, — и указал на большую железную клетку, в которой

стоял громадный слон: — Товарищ ветврач, помогите этому гиганту в первую

очередь. Только будьте осторожны. Он никого к себе не подпускает. Уж

больно рассердился на людей...

Подняв окровавленную правую переднюю ногу, слон издавал жалобный,

тоненький звук: «Пик-пик-пик».

Я знал, что слоны очень любят ароматические сладости, и решил

расположить его к себе шоколадом. Положив на ладонь кусочек лакомства, я

протянул руку между железными прутьями и произнёс его кличку мягким тоном:

«Гросс Ганс, Гросс Ганс...» Слон легонько подцепил кусочек шоколада

кончиком хобота, на котором торчал мягкий отросток-«пальчик», и отправил

лакомство в рот. А потом вытянул хобот в мою сторону и глухо заурчал,

словно просил: «Дай ещё».

Я угостил слона несколькими кусочками шоколада и только после этого

решился войти в его клетку со словами: «Гросс Ганс, спокойно, спокойно». А

ребятишки, стоя около клетки, успокаивали его на своём языке: «Руих, руих»

(спокойно).

Как только я вошёл в клетку, слон поднял раненую ногу и жалобно

пикнул: «Пик-пик-пик...» Будто бы хотел сказать: «Больно мне. Помоги».

Я осторожно снял ватой кровяные сгустки с ноги и увидел пулевую

ранку. Пуля засела неглубоко, и я её извлёк из ранки пинцетом. Слон

вздрогнул, но меня не тронул. Только тихо застонал.

Смазав ранку йодом, я забинтовал его «ножку», похожую на толстый

столбик, тремя бинтами.

Почувствовав облегчение, Гросс Ганс подул мне в лицо горячим