— Да вот она, вот наша Лебёдка!
Вслед за ним вышла пожилая женщина с бледным, усталым лицом.
— Здравствуйте, родные наши, — приветливо и взволнованно заговорила
она, подходя к повозке и на ходу вытирая мокрые руки о передник. —
Заждались мы вас... Спасибо вам... От извергов нас освободили. Да где же
вы лошадь нашу нашли?! Эти ироды весной у нас её со двора забрали... Её
нам свои солдаты ещё в сорок первом оставили. Раненая она была и тощая, а
мы её выходили...
Вытерев посуше руку, женщина протянула её Сидоренкову. Солдат онемел.
Молча, как-то растерянно пожал её руку и спрыгнул с повозки.
— А я тут с уборкой связалась, — продолжала женщина, — за два года
неволи и убирать не хотелось в доме, а теперь вот, думаю, свои идут —
прибрать надо. Передовые-то части утром стороной прошли, а вы заехали...
Спасибо вам...
И, подойдя к серой нескладной кобыле, стала поглаживать её по шее и
ласково приговаривать:
— Красавица ты наша, Лебёдушка, ишь как похудела... — Затем,
обернувшись к Сидоренкову, приветливо пригласила в дом: — Распрягайте
скорее да заходите в избу. У меня уже и чай готов... А лошадкам-то вон
клеверку в сарае возьмите — от коровы осталось. Последней кормилицы вчера
лишились: фашисты на лугу перестреляли всех коров, как отступали...
Сидоренков, понурив голову, неторопливо распрягал лошадей. Ему было
стыдно смотреть мальчонке в глаза. А тот вьюном вертелся около и засыпал
его градом вопросов:
— Дяденька боец, а где вы её отбили у фрицев? А вы её оставите нам? А
вы долго пробудете у нас?
— Да отвяжись ты, пострелёнок! Вот управлюсь с конями, тогда и
расскажу...
СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ
Ночь была хоть и звёздная, но мутно-серая, без луны. По полю, шурша,
неслась сухая позёмка.
Сапёры-собаководы сержант Петухов и рядовой Черкасов, получив ещё с
вечера боевое задание, готовились к вылазке на передний край противника:
надо было найти, нащупать минное поле врага и обезвредить его — сделать в
нём проход и открыть своему батальону путь к наступлению.
Петухов и Черкасов оделись в белые маскировочные халаты с капюшонами
и сразу стали непомерно толстыми, неуклюжими, особенно низкорослый,
плотный Черкасов. Белые накидки надели и на своих серых собак. Треф в
накидке вёл себя спокойно, а чувствительный Пурик несколько раз
встряхнулся, пытаясь сбросить одежду, и успокоился лишь после того, как,
очевидно, почувствовал, что она крепко привязана, и когда Черкасов, его
хозяин, прикрикнул строго: «Нельзя! Пурик! Фу!»
— Смотри, Черкасов, за своим псом хорошенько, — напутствовал своего
подчинённого Петухов, — а то он у тебя какой-то шальной...
— Зато он у меня старательный и чуткий, товарищ сержант...
— Старательность, Черкасов, хороша при уме и выдержке.
Взяв в левую руку поводок от собаки, а в правую щуп — длинную палку с
острым железным стержнем на конце, Петухов вылез из окопа и встал на лыжи.
Вслед за ним вылез и Черкасов.
Низко пригнувшись, пошли. Впереди — Петухов, а за ним, на дистанции
шести — восьми шагов, Черкасов. Без лыжных палок трудно идти, но они
мешали бы, да и в снег их опасно тыкать — можно нарваться на мину.
Противник маскирует мины в самых неожиданных местах.
Противник, отступая, стал хитро минировать поля и дороги:
противотанковые мины заделывал в деревянную оболочку. Такие мины можно
обнаружить только щупом и тонким чутьём собаки-ищейки. А между большими
минами закладывают и маленькие, противопехотные, с проволочкой, чуть ее
задел — и взрыв...
Позёмка несётся по полю, крутится около кустиков и всё заволакивает в
мутно-белый цвет.
Ровное снежное поле и пологая высота, на которой зацепился противник,
были безмолвны, и казалось, что враг или спит или отошёл...
Нет, вон луч прожектора заскользил по белому полю, выхватывая серые
кусты, и застрочил пулемёт. «Ложись!» — одновременно прошептали Петухов и
Черкасов и, упав в снег, замерли. Треф прильнул к земле, а Пурик,
вздрагивая, прижался к Черкасову. Пулемёт умолк. Оборвалась и полоса
света. «Прощупывают и пугают... — подумал Петухов. — Знаем мы ваши
повадки — сами побаиваетесь...»
Сняли лыжи и, воткнув их глубоко в снег около кустика, поползли.
Тяжело продвигаться — тонут в снегу, но зато хорошая маскировка. В
полушубках жарко и неловко ползти, а тут ещё и вещевой мешок, и автомат, и
противогаз, и лопата. Всё тянет, давит. Позёмка бьёт в глаза.
Время от времени Петухов и Черкасов повелительно шептали: «Треф, иди!
Пурик, ищи!» Собаки принюхивались к снегу и, натягивая поводки, рвались
вперёд. Старательный и горячий Пурик тыкал нос в снег, фыркал и чихал.
«Тихо, Пурик! Фу!» — сердито шептал Черкасов.
И вдруг Треф, обнюхав снег около куста, сел возле него и так
выразительно взглянул на своего хозяина, словно хотел вымолвить: «Нашёл».
Петухов легонько проткнул щупом снег и почувствовал, что наткнулся на
дерево. Мина! Петухов снял рукавицы и, засунув руки в снег, неторопливо,
осторожно обшарил, прощупал деревянную мину. Нет ли около неё и под ней
опасной проволочки от мины натяжного действия? Как будто нет. Снег на
руках тает, а кожа стынет — пощипывает мороз. Надел рукавицы, выкопал ящик
лопатой. Ох, какой тяжёлый, будто гвоздями набит! Отполз с ним влево и
поставил на попа. Так виднее. Вздохнул и вытер рукавом пот с лица. Ух,
велика беда начало! Нащупали минное поле — теперь надо много
потрудиться... Вот и Черкасов правее тоже обнаружил мину: возится в снегу,
а рядом с ним суетится Пурик и помогает хозяину выкапывать мину. Медвежья
услуга! Нарвётся проклятый пёс когда-нибудь. По лапам его надо бить, а
Черкасов с ним слишком ласков...
Недалеко, над окопами врага, низко тарахтел ПО-2 — «кукурузник», как
его прозвали наши солдаты, и вскоре один за другим раздались взрывы. Это
лётчик сбросил в окопы несколько мелких бомб. Пурик задрожал и заскулил.
«Фу!» — прошептал Черкасов. Пурик прижался к боку хозяина и затих.
Застрекотали зенитные пулемёты, и словно спичками кто-то зачиркал по
небу — это побежали трассирующие пули. Скользнул вверх луч прожектора, но
«кукурузник», прижимаясь к земле, тарахтит уже где-то в своей стороне.
«Ушёл! — радовался Петухов. — Не даёт им покоя и от нас отвлекает...
Молодец!»
И опять тишина. Молчат. Притихли. Можно продолжить работу. Петухов и
Черкасов досуха вытерли закоченевшие руки и всунули их в меховые рукавицы.
Как в них тепло и уютно рукам! Так бы и не вынимал. Но время идёт, и надо
работать, работать, чтобы до рассвета вернуться к своим. Опять раздаются
тихие голоса собаководов: «Ищи! Ищи!» Собаки, принюхиваясь к снегу,
натягивают поводки.
Сколько времени прошло с тех пор, как они начали свои поиски, трудно
сказать. Может быть, два или три, четыре часа. Сердце стучит гулко,
напряжённо. Мокрая от пота рубашка приклеилась к спине, а руки закоченели,
и пальцы плохо сгибаются. Но вот проход сделан, и деревянные мины справа и
слева от прохода, как вешки, указывают безопасный путь. Вражьи окопы
совсем близко. Теперь надо незаметно уйти. Отползти немного назад. И
передохнуть. А то и собаки устали. Поджимают ноги — как бы не отморозили
подушечки лап.
— Сколько вы взяли, товарищ сержант? — прошептал Черкасов.
— Двенадцать.
— А я тринадцать. Пурик мой молодец. Поднимемся, товарищ сержант?
— Нет, Черкасов, надо ползти до лыж.
Петухов знал, что если противник их обнаружит, то насторожится и до
рассвета снова может заминировать проход.
