С позиции здравого смысла абсолютная истина не может быть достигнута вероятными средствами. Как уже указывалось, в уголовно-процессуальном доказывании используются индуктивные доказательства, то есть примерные обобщения фактических данных. Это главная, но далеко не единственная причина невозможности установления абсолютной истины по уголовному делу.
Конечно, нельзя игнорировать высокую нравственную составляющую концепции объективной истины, на что обращал внимание Л.Д. Кокорев. Он отмечал, что стремление познать истину, никогда не отклоняться от нее — не только юридическая обязанность, но и первейший моральный долг следователя, прокурора, судьи[1301]; а за рассуждениями о невозможности установления истины, о том, что судебные решения — это всего лишь слабое отражение фактической жизненной ситуации, что от суда нельзя требовать, чтобы он действительно установил истину, что решение суда должно соответствовать материалам дела и не может претендовать на объективную истину, что истина известна лишь Богу, а в судебной практике прошлое восстанавливается с весьма относительной степенью достоверности, скрывается не столько профессиональная несостоятельность, сколько нравственная неспособность осуществлять доказывание на основе своего внутреннего судейского убеждения, базирующегося на материалах уголовного дела, страх перед ответственностью за ошибку[1302].
Однако надо помнить о том, что зло — это победившее добро. Концепция «объективной истины», как показывает советский опыт, может стать ядром идеологии правового авторитаризма, то есть системы «инквизиционных» ценностей. С его помощью может оправдываться система, в которой государство в лице органов следствия и суда пренебрегает формальностями, ритуалами состязательности и прочими техническими элементами, в которых видится прибежище индивидуалистического начала, ради защиты абстрактно понимаемого общественного блага (коммунизма, социализма).
Как и любую идеологию, инквизиционную идеологию можно принимать и можно не принимать. Но в любом случае из признания идеологичности концепции объективной истины следует, во-первых, последовательность в употреблении знаков уголовно-процессуального языка согласно романо-германской и русской культурно-правовой традиции и, во-вторых, осознанный выбор в пользу инквизиционности или состязательности. В противном случае процессуальные термины превращаются в опустошенные знаки, которые могут произвольно использоваться для фальсификации правовой реальности в угоду сиюминутным интересам. Как правильно пишет Н. Подольный, «стремление к истине в рамках уголовного процесса не всегда обеспечивало действительное ее достижение нечасто оборачивалось злом, как для отдельных людей, так и для общества в целом»[1303].
По словам Е.Б. Мизулиной, «стремление к достижению объективной истины игнорирует презумпцию невиновности обвиняемого, ибо объективная истина (и уголовно-процессуальная — если она есть) существует вне и независимо от тех принципов, посредством которых организуется процесс познания ее»[1304].
Когда сегодня в один понятийный ряд, призванный отразить либерально-правовые ценности «естественного» происхождения, включаются «объективная истина», «состязательность», «законность», «гуманизм», «презумпция невиновности», «нравственность», «обеспечение интересов личности», «здравый смысл» — это свидетельствует или о полной утрате ориентиров в пользовании уголовно-процессуальной терминологии, или намеренном введении в заблуждение для навязывания ценностей следственного процесса[1305]. Как пишет А.С. Александров, «нам все уши прожужжали о том, что отказ от принципа «объективной истины» означает оправдание судебных, следственных ошибок. Однако разве в период безраздельного господства теории объективной истины в теории и на практике она помогала избегать их? Никакие заклинания на тему о социалистической законности, объективной истине, искоренении обвинительного уклона не помогли»[1306].
Режим множественности истин, то есть когда имеется их конкуренция и право голоса убеждать в истинности своего дела (а в уголовном деле всегда как минимум две истины) перед лицом народа (универсальной аудитории), является неотъемлемым свойством демократии. И этот режим является противоположностью тому, при котором следователь/судья проводит объективное, всестороннее (но в отсутствии сторон) полное расследование и, конечно, находит «объективную истину», главное достоинство которой в том, что ее приветствует власть. Абсолютное понимание «объективной истины» как инквизиционного концепта исключает равноправное состязание сторон, одной из которых является обвиняемый со своей истиной. Состязательное правосудие, квинтэссенцией которого является суд присяжных, подразумевает конкуренцию мнений в результате борьбы интерпретаций закона, фактов и прочих составляющих судебного спора, побеждает сильнейшее мнение, то есть наиболее привлекательное, убедительное, а равно нравственное, логичное мнение. Суд присяжных в своем решении содержит срез общественного мнения, то есть соответствует представлениям этого народа в это время о правильном, справедливом разрешении этого спора. Судебная истина — это мнение обычных здравомыслящих свободных людей, высказанное без принуждения, а под влиянием судебной речи и по зову совести. Только в режиме свободной конкуренции истин возможен такой элемент «открытого общества», как состязательный процесс. Стороны и суд в уголовном процессе имеют единую цель — установление предмета доказывания, хотя и с разных позиций. Несмотря на различие в целях доказывания, стороны в уголовном процессе стремятся к достижению одной цели, изложенной в статье 2 Конституции России[1307].
На настоящий момент ортодоксальной позиции в понимании природы объективной истины придерживается, пожалуй, меньшинство процессуалистов[1308], гораздо больше тех, кто избрал с различными оговорками позицию трактовки процессуальной истины как вероятного знания[1309]. Приводимые суждения и их аргументация является вариациями трех уже давно известных и описанных нами концепций.
Скажем, модным является формалистский подход, соответствующий второй (когерентной) концепции истины. Так, В.В. Никитаев приходит к выводу, что «объективная (материальная) истина есть фикция, точнее юридическая фикция, позволяющая использовать Уголовный кодекс для постановления приговора: а потому ее сохранение как средства уголовного процесса предполагает, что на первое место будет поставлена процессуальная истина»[1310]. Под процессуальной истиной он понимает «соответствие судебного процесса (а значит, и его результата) требованиям процессуального права». Однако необходимо вспомнить, что в своей сущности фикция есть «прием законодательной техники, состоящий в признании существующего несуществующим и обратно»[1311].
И.Б. Михайловская заключает, что юридическая истина имеет в своем основе принцип: «То, чего нет в материалах дела, не существует в мире». В силу этого принципа судебное решение может быть основано только на той информации, что содержится в деле и ни на чем ином[1312].
По мнению В.В. Золотых, «современное законодательство ставит «непреодолимые препятствия» для достижения судом материальной истины», в числе которых он называет положение о недопустимых доказательствах, толкование сомнений в виновности лица в его пользу, свидетельский иммунитет, право обвиняемого пользоваться помощью адвоката и другие. Все эти названные положения ни в коей мере не могут способствовать достижению материальной истины, но законодатель пошел на это, отдав предпочтение достижению истины «во что бы то ни стало» законности и соблюдению прав человека. Соглашаясь с высказываниями С.А. Пашина, автор отмечает, что «судье необходимо акцентировать внимание не на цели доказывания, а на процедуре доказывания, поскольку он отвечает не за обнаружение истины, а лишь за то, чтобы результат судоговорения был достигнут определенным образом»[1313], то есть речь идет о формальной, условной истине[1314].
