4 июня 1914 года газеты принесли известие, что Распутин убит. Какая-то уродливая безносая женщина подошла к нему в селе Покровском, Тобольской губернии, и «пырнула» его ножом в живот. Распутин послал в Царское телеграмму: «Какая-то стерва пырнула меня в живот ножом». Это сделала бывшая его поклонница. Она заявила, что хотела его убить за то, что он обманывал всех, за то, что он ложный пророк, что задумала это она сама и сообщников не имеет. В газетах писали, что благословил ее на это дело Илиодор, но она отрицала. Истеричная женщина на допросе то плакала, то была очень возбуждена. Газеты обрадовались случаю и опять начали писать о похождениях Распутина; вспоминали все старое, забытое. Писали, что выехал лейб-хирург Федоров, что поехали из Петербурга поклонницы, в том числе и Вырубова, что у Распутина началась агония. Однако, ликование оказалось преждевременным. Следующие известия были, что Распутин твердит: «Выживу, выживу». Ему действительно становилось лучше, и писать о нем прекратили.

В результате он все-таки выжил.

Внимание было отвлечено приездом к нам гостей дружественных держав, моряков — англичан и французов. Их широко и гостеприимно принимали в Петербурге, и — пока офицеров и матросов кормили обедами — дипломаты сговаривались, и тройственное согласие превратилось, по-видимому, в союз.

На возвратном пути из Ревеля группа членов Думы заехала по настоянию адмирала Эссена в Ганге, порт Финляндии против Ревеля. Там была устроена великолепно оборудованная гавань на случай большого десанта для немцев. Финляндцы объяснили это, как сооружение для торговых судов, и говорили, что истратили десять миллионов марок. Однако, при осмотре становилось очевидным, что все это было сооружено для десанта. Окружающие же эту гавань выступы берега, на которых еще Петр Великий определил устроить форты, оставались неукрепленными.

Эссен просил об этом доложить государю, что я и сделал в своем докладе по окончании сессии. Государь ничего об этом не знал. Эссен говорил, что он, во всяком случае, если будет война, взорвет все эти сооружения. В первый же день объявления войны он это и сделал.

Объявление войны. — Непорядки в Красном Кресте. — На Варшавском вокзале. — Сапоги для армии и министр Н. А. Маклаков. — Государь во Львове.

Австрийский престолонаследник[90], глава военной партии, угнетатель славян в Боснии и Герцеговине, был убит 15 июня в Сараеве патриотом славянином. С ним вместе погибла и его жена. Австрия обвинила в том сербское правительство. После нот и ультиматумов вспыхнула война. Австрийцы перешли Дунай. Сербы покинули Белград и отступили в глубь страны.

Последние дни перед войной застали меня в Наугейме, где я лечился.

Вернувшись из-за границы, я узнал, что накануне несколько раз звонил по телефону военный министр Сухомлинов, и, осведомившись, что меня ожидают в Петербурге с часа на час, просил немедленно ему позвонить, когда я приеду. Я вызвал к телефону военного министра. Генерал Сухомлинов заявил, что ему необходимо видеть меня немедленно, не взирая ни на какие обстоятельства, сам же он приехать не может, в виду массы дела. Я тотчас же отправился, и вот какой произошел разговор:

— Я вызвал вас к себе, — сказал Сухомлинов, — потому что нахожусь в безвыходном положении. Представьте себе, ужас какой. Государь император внезапно заколебался и приказал приостановить мобилизацию[91] военных округов, назначенных для действий против австрийцев. Чем объяснить такое решение — я положительно не знаю. В случае настойчивого его повеления положение может стать катастрофическим. Все карточки и мобилизационные распоряжения уже разосланы на места. Вернуть их не представляется возможным, и всякая задержка в деле будет гибельна. Что делать? Посоветуйте..

— Я должен вам доложить, — ответил я министру, — что объявление нам войны Германией совершенно неизбежно и, если произойдет малейшее замедление, то германцы перейдут границу без сопротивления. Проезжая через Вержболово, я уже видел по всей границе кордон германской кавалерии, одетый в защитный цвет и вполне готовый к военным действиям. Все это вы безотлагательно должны довести до сведения государя.

— А я, наоборот, требую, чтобы вы, Михаил Владимирович, немедленно испросили аудиенцию в Петергофе и лично доложили об этих обстоятельствах его величеству.

— Я с радостью готов это исполнить, но время не терпит, минуты терять нельзя, между тем процедура испрошения доклада длительная. Надо ехать вам и немедленно.

— Но я уже несколько раз и по телефону и лично об этом говорил. Ясно, что он мне не доверяет. Я положительно теряюсь, что делать?

Я посоветовал немедленно ехать к министру иностранных дел Сазонову. Мы застали его собирающимся в Петергоф. По-видимому, он ничего не знал о новых настроениях царя. Мы ознакомили Сазонова с обстоятельствами дела, при этом я просил официально Сазонова передать императору, что я, как глава народного представительства, категорически заявляю, что народ русский никогда не простит проволочку времени, которая вовлечет страну в роковые осложнения. По-видимому, доклад министра иностранных дел, подкрепленный вескими документами военного министра и председателя Думы, произвел надлежащее действие, и государь император отказался от своих настроений, преодолел их, и мобилизация не была остановлена и продолжала протекать в нормальном порядке.

Характерно здесь отметить, что слух о приостановке мобилизации произвел самое тяжелое впечатление среди войск петербургского гарнизона. Целый ряд офицеров посещали меня, требуя решительного ответа: будет ли отсрочка мобилизации или нет, причем настроение их к верхам власти было далеко не дружелюбное, и отказ от мобилизации несомненно грозил бы довольно опасными осложнениями.

В Петербурге происходили непрерывные манифестации. Обычно они направлялись к сербскому посольству, помещающемуся на Фурштадтской улице, против моей квартиры. Толпа ежедневно подходила и к моему подъезду и требовала, чтобы я выходил. Я выходил на балкон, а раз вечером, когда требования были очень настойчивыми, пришлось сойти вниз на улицу к толпе с некоторыми, бывшими у меня в то время, членами Думы. Меня просили встать на свободный автомобиль и сказать речь.

В день манифеста о войне с Германией огромная толпа собралась перед Зимним дворцом. После молебна о даровании победы, государь обратился с несколькими словами, которые закончил торжественным обещанием не кончать войны, пока хоть одна пядь русской земли будет занята неприятелем. Громовое «ура» наполнило дворец и прокатилось ответным эхом в толпе на площади. После молебствия государь вышел на балкон к народу, за ним императрица. Огромная толпа заполнила всю площадь и прилегающие к ней улицы, и когда она увидела государя, ее словно пронизала электрическая искра, и громовое «ура» огласило воздух. Флаги, плакаты с надписями: «Да здравствует Россия и славянство» склонились до земли, и вся толпа, как один человек, упала перед царем на колени. Государь хотел что-то сказать, он поднял руку, передние ряды зашикали, но шум толпы, несмолкавшее «ура», не дали ему говорить. Он опустил голову и стоял некоторое время, охваченный торжественностью минуты единения царя с своим народом, потом повернулся и ушел в покои.

Выйдя из дворца на площадь, мы смешались с толпой. Шли рабочие. Я остановил их и спросил, каким образом они очутились здесь, когда незадолго перед тем бастовали и чуть ли не с оружием в руках предъявляли экономические и политические требования. Рабочие ответили:

— То было наше семейное дело. Мы находили, что через Думу реформы идут очень медленно. Но теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю, как к нашему знамени, и мы пойдем с ним во имя победы над немцами.

26 июля 1914 года были созваны Гос. Дума и Гос. Совет. Перед занятиями государь принял их в Зимнем Дворце. Поехали все, даже трудовики. Патриотическое чувство охватило всех и заставило забыть партии. В Николаевском зале собрались все министры и высшие чины Двора, весь Гос. Совет и Гос. Дума.