Записки Родзянко, председателя последней Государственной Думы, несомненно, интересны. Интерес их усиливается тем, что Родзянко долго работал над своими записками и в разные периоды своей жизни давал разный их текст, учитывая не столько объем своих исторических знаний, сколько окружающую обстановку, место и время издания и напечатания записок.

Первый раз записки Родзянко появились на Дону в стане Деникина. Там Государственная Дума и ее председатель среди махровых реставраторов и контрреволюционеров, сгруппировавшихся вокруг Деникина, представлялись если не крайне левыми, то во всяком случае «всей смуты заводчиками», и поэтому записки Родзянко были не столько посвящены вопросу о том, как произошла революция, сколько доказывали и указывали, что Государственная-то Дума в революции была не при чем, что ее в революцию втянули насильно и что вся тактика председателя Государственной Думы была направлена к тому, как избежать революции, обуздать революцию, ее подавить. Другой текст записок Родзянко берег про себя, и они познакомились с печатным станком лишь после смерти Родзянко. В них политическая тенденция как раз обратная той, какую проповедовал Родзянко в изданном в Ростове-на-Дону тексте. Здесь Родзянко старается представить себя и Думу если не как организаторов революции, то как защитников интересов России. Записки вообще материал субъективный. Автор воспоминаний, записок обычно примешивает к былям небылицы, и показания записок необходимо всегда прокорректировать целым рядом других материалов. Это более чем необходимо в применении к запискам Родзянко. Уже само существование двух редакций указывает на то, что автор не только не записывал, «не ведая ни жалости, ни гнева», но, наоборот, указывает на то, что в руках Родзянки его записки были определенным политическим орудием, с которым он пытался выступить в политической борьбе.

Настоящие записки Родзянко охватывают предвоенное положение и военный период и доходят лишь до Февральской революции. Февральской революции в этом тексте нет, зато предвоенный период и период войны, период распада монархии Романовых и последних дней ее существования изображены в записках ярко и отчетливо. Оценка, даваемая событиям Родзянко, это — оценка монархиста-октябриста, оценка активного участника и творца третьеиюньского блока. Это — оценка лидера той политической группировки, которая помогала монархии справиться с революцией 1905 года, но которая сама в то же самое время не удержалась под напором развития капитализма и, перерождаясь в капиталистическое землевладение, все больше и больше привязывалась к Государственной Думе, как к органу своего классового господства, в то самое время, как монархия Романовых, справившаяся благополучно с революцией 1905 года, думала лишь о том, как бы уничтожить Государственную Думу и возвратиться к тем порядкам, которые по мысли Николая II свойственны русскому духу, т. е. к полному восстановлению монархии. Эти тенденции выращивали трещину между монархистом Родзянко и династией Романовых, эти же тенденции усиливались и росли в период европейской войны, когда особенно быстро шло перерастание сословно-дворянского землевладения в буржуазно-дворянское и когда с необыкновенной наглядностью даже представителям дворянского землевладения становилось ясным, что выросшая на питательных дрожжах торгового капитала власть Романовых, сохранившая до последней минуты в своей внутренней структуре форму власти торгового капитала, изжила сама себя и превращалась все более и более в игралище банкового капитала и его дельцов. Родзянко очень картинно и подробно рассказывает, как он боролся с влиянием Распутина, какие героические усилия предпринимал он, председатель Государственной Думы, в борьбе с «распутинщиной». Но он нигде не отдает себе отчета в том что распутинщина была своеобразным сочетанием неприкосновенной сохранности власти торгового капитала с господством финансового. Распутин сам был лишь игралищем финансового капитала, в то же самое время династия Романовых в лице Николая II и его супруги была игралищем в руках Распутина, фактически правившего, особенно в годы войны, Россией.

Записки Родзянко интересны сообщаемыми фактами и тем, что эти факты и оценки сообщает именно Родзянко. Его классовое происхождение и положение придают особый интерес его запискам, поскольку они дают возможность судить, как понимался процесс классового вырождения династии Романовых и классового перерождения землевладельческого дворянства самим дворянством. Для династии Романовых Родзянко был определенно врагом. Письма Александры Феодоровны за время войны к Николаю II переполнены ругательствами по адресу Родзянко. Это нахал, который осмеливается говорить, что не следует относиться доброжелательно к Распутину, и даже заявлять об этом ближайшим к Распутину лицам — родителям Вырубовой. Но Родзянко возбуждал негодование императрицы не только тем, что враждовал с Распутиным, а и тем, что враждовал со всей порожденной Распутиным системой. В то самое время, как Николай II в душе своей лелеял мысль о полном уничтожении Государственной Думы, Родзянко, особенно в период войны, являлся живым воплощением той ошибки, которая была сделана Николаем Романовым под давлением революционных волн 1905 года. В то время, как Романовы думали об уничтожении Государственной Думы, Родзянко постоянно напоминал о существовании Думы, выступая с претензиями и заявлениями и особенно возбуждая недовольство Распутина, с которым пытался бороться. Но бороться с Распутиным — это означало бороться с фактической властью, и ясно, конечно, что из этой борьбы Родзянко не вышел победителем.

В письмах Александры Феодоровны указывается, что она настаивала на том, чтобы держаться твердо с Государственной Думой и Родзянко, и постоянно требовала, особенно в период войны, роспуска Государственной Думы и отправления депутатов на полевые работы в свои имения.

Записки Родзянко и переписка Александры Феодоровны с Николаем освещают две стороны переживаемого одним и тем же классом процесса. Переписка Александры Феодоровны с Николаем освещает повседневную жизнь и деятельность самодержавия; воспоминания Родзянко освещают ту оценку самодержавия, к которой приходили убежденные монархисты-землевладельцы, всеми корнями связанные с существованием династии Романовых, но переживавшие в это время неумолимый процесс превращения из сословно-дворянского землевладения в буржуазно-дворянское.

Записки Родзянко обнаруживают и рисуют, как отрывается от самодержавия его социальный базис, в то самое время как письма Александры Феодоровны рисуют, как сохранившаяся по своей форме власть торгового капитала в период потери социального базиса, в период господства финансового капитала становится игралищем кучки дельцов и теряет последних приверженцев среди землевладельческого дворянства. Многие из сообщаемых Родзянко фактов сейчас известны гораздо более подробно, чем их знал Родзянко; известна, конечно, и та роль, какую играл сам Родзянко. Она далеко не соответствует той героической позе, которую пытается придать себе в своих записках Родзянко. Но, несмотря на все это, эти записки все же чрезвычайно интересны и, несомненно, могут быть использованы историком. Они дают громадный бытовой материал и могут заменить в руках неспециалиста массовое собрание документов, посвященных последним годам династии Романовых.

Записки Родзянко вводят читателя в тот круг лиц и идей, которые не всегда отражались в мемуарной литературе, особенно предреволюционных лет. Круг лиц, близких к Родзянке, это — крупные землевладельцы. Идеи, которыми жил Родзянко, это — те идеи, которыми жила незначительная количественно кучка, державшая в своих руках государственный аппарат предреволюционной России. Представитель Государственной Думы и ее председатель, Родзянко не очень много дает материала о политических вопросах и комбинациях. Быть может, это происходит оттого, что он не всегда ясно разбирался в них, и такие ловкие фортели, которые проводились Распутиным, как, например, приезд Николая во время войны в Государственную Думу, приводили в восторг простодушного Родзянко, — или это происходит потому, что, учитывая обстановку времени и места, Родзянко готовил еще третий текст своих записок. Но ценность его записок больше в бытовой обстановке, чем в политических разоблачениях. Бытовая же обстановка в них описана сочно и ярко.