На фронте в течение зимы мы продвигались в Галицию. С неимоверными трудностями войска преодолевали Карпатские горы и спускались в Венгерскую долину. 9 марта пал Перемышль. Без штурма, почти без боя. Генерал Селиванов[111], отчаявшийся взять Перемышль, собирался было снимать осаду, но неожиданно, чуть ли не в тот же день, когда собирались уходить, Перемышль сдался. Там мы взяли 117 тысяч пленных. Оказалось, что в крепости не хватало продовольствия и что славяне враждовали с венграми. Кусманеку, коменданту крепости, запертые в Перемышле солдаты грозили смертью. Он приказал делать вылазку и итти на прорыв. Послушалась только часть — венгерские полки. Попытка их, однако, не удалась, и большинство из них бежало обратно в крепость. Говорят, что Кусманек аэропланом запрашивал Вену и ему разрешили сдаться. После взятия Перемышля в. к. Николай Николаевич получил бриллиантовую шпагу с надписью: «За завоевание Червонной Руси».

В начале апреля, желая проверить сведения, доходившие с фронта до членов Думы, я решил поехать в Галицию. Мне удалось побывать на фронте до самого Дунайца в армиях Радко-Дмитриева, Лечицкого[112] и Брусилова[113]. Везде сведения сходились на одном главном: что в армиях не хватало снарядов. На это жаловался еще осенью 1914 года генерал Рузский. Когда я потом передал о разговоре с Рузским в Ставке, великий князь успокоил, заявив, что это временная заминка и что через две недели снаряды поступят в большом количестве. Теперь повторялись те же самые жалобы. Генералы были в отчаянии и просили помочь. Поездку эту я совершил в сопровождении моей жены, ее сестры и Я. В. Глинки, который вел записи при объезде фронта. В поезде с нами ехала в. к. Ксения Александровна. На вокзале во Львове мы увидели группу каких-то людей, штатских, по-видимому кого-то ожидавших.

Здесь же стоял и в. к. Александр Михайлович, встречавший свою жену. Мы вышли из вагона, а когда группа штатских приблизилась к нам, то мы естественно уступили место великокняжеской чете, предполагая, что эго их встречают. Произошло замешательство. Затем из группы штатских выделился пожилой человек, обратившийся ко мне с приветствием. Оказалось, что это галицийские общественные деятели во главе с Дудыкевичем, явившиеся встретить председателя русской Государственной Думы. (Упоминаю об этой встрече, потому что министр Н. А. Маклаков умудрился изобразить государю и эту скромную встречу и все мое пребывание в Галиции в совершенно превратном свете).

Красивый, веселый Львов, весь в зелени, производил отрадное впечатление. Чистые улицы, оживленная толпа, русские военные и даже городовые на углах — все эго не говорило о завоеванном крае. Казалось, что мы у себя, среди друзей, где незаметно враждебного отношения и где даже крестьяне по своей одежде и говору напоминали наших хохлов.

Перемышль — последнее слово военной науки, где природные условия дополнялись чудом фортификации: казалось, что взять его было нельзя и только предательство Кусманека помогло сдаче крепости. Множество орудий стояли рядами по пути к крепости и в самой крепости. В земском союзе, где мы остановились, рассказывали много интересного про первые дни «нашего» Перемышля. Население и войска в нем голодали, в госпиталях больных оставляли без помощи, а после занятия крепости мы нашли большие запасы муки, картофеля и мяса. У Кусманека была прекрасная ферма из ста коров, которая перешла в ведение земского союза.

Вернувшись во Львов, мы узнали, что через два дня ожидается приезд государя[114] и в. к. Николая Николаевича. Им готовили торжественную встречу, строили арки, украшали город гирляндами и флагами. Мне это посещение казалось несвоевременным, и я в душе осуждал в. к. Николая Николаевича.

В день высочайшего приезда все собрались во временном соборе. На улицах стояли шпалерами войска и толпы народа, и «ура» перекатывалось и усиливалось по мере приближения царского поезда. После молебна архиепископ Евлогий произнес трогательную речь, все чувствовали себя умиленными и верили в нашу окончательную победу. В тот же день был обед. После обеда государь подошел ко мне и сказал:

— Думали ли вы, что когда-нибудь встретимся с вами во Львове?

— Нет, ваше величество, я не думал и при настоящих условиях очень сожалею, что вы, государь, решились предпринять поездку в Галицию.

— Почему?

— Да потому, что недели через три Львов, вероятно, будет взят обратно немцами, и нашей армии придется очистить занятые ею позиции.

— Вы, Михаил Владимирович, всегда меня пугаете и говорите неприятные вещи.

— Я, ваше величество, не осмелился бы говорить неправду. Я был на фронте и удивляюсь верховному главнокомандующему, как он допустил, чтобы вы приехали сюда при теперешнем положении вещей. Земля, на которую вступил русский монарх, не может быть дешево отдана обратно: на ней будут пролиты потоки крови, а удержаться на ней мы не можем…

После обеда государь выходил на балкон, говорил с народом, упоминая о старых исконных русских землях. Толпа кричала «ура», дамы махали платками. На другой день царь с великим князем поехали в Перемышль.

Через неделю жена и сестра вернулись в Петроград, а я с сыном поехал по фронту и по учреждениям Красного Креста. Однако, не успели мы вернуться во Львов, как началось наше катастрофическое отступление. Подтвердилось то, что предсказывал мой сын, и все серьезные военные: недостаток снаряжения сводил на-нет все наши победы, всю пролитую кровь.

Сын Николай со своим отрядом, прикомандированный к дивизии Корнилова[115], был окружен, но, благодаря знанию местности, выбрался и вывез до Сана не только отряд и раненых, но и часть обозов и боевых припасов. За это дело он получил Владимира с мечами. Корнилов не хотел оставить своей дивизии, которая растянулась на двадцать верст; он настоял на том, чтобы санитарный отряд уходил, а сам поехал к отставшим полкам, был ранен, окружен и с частью дивизии оказался в плену.

В Ставке после отступления. — Проект Особого Совещания по обороне. — На съезде промышленников. — Николай II и Н. Маклаков. — Архангельский порт. — В. к. Сергей Михайлович.

На возвратном пути из Галиции я заехал в Ставку, чтобы передать главнокомандующему свои впечатления. Великий князь показался мне совершенно другим: насколько при поездке он был умилен бодрым видом войск, устройством тыла, санитарией, интендантством и уверенностью всех в победе, настолько удручающе действовали на него недостатки командного состава, бездарность планов Иванова и, главным образом, плохое снабжение армии патронами, снарядами и ружьями. В Ставке настроение было подавленное. Великий князь сознавал, что план Иванова на Карпатах не удался. Радко-Дмитриев был поставлен в тяжелые условия. На пути его отступления нигде не было приготовлено укрепленных позиций, отказ прислать ему своевременно помощь (по общему голосу в этом был виноват Владимир Драгомиров[116], враждовавший с Радко), растянутость фронта с недостаточным количеством войск вместе с отсутствием снарядов сделали его положение безвыходным. Третья армия должна была отступить за Сан и отдать всю западную часть Галиции, завоеванную ценою стольких жертв.

В такие минуты было не до церемоний, и я счел за необходимость говорить великому князю чистую правду.

— Ваше высочество, вы губите даром народ и должны требовать от артиллерийского ведомства совершенно точный отчет, что у него готово и в каком количестве они могут давать вам снабжение: до сих пор все их обещания не исполнены.

На это великий князь ответил:

— Я ничего не могу добиться от артиллерийского ведомства. Мое положение, вообще, крайне затруднено: государя восстанавливают против меня.