Она могла бы уклониться от поцелуя, если бы просто отвернула голову. Однако Кейт уже успела ощутить жаркий огонь его дыхания. Его слова словно жгли ее губы: я думаю о том, чтобы взять тебя прямо здесь, прислонив спиной к этой проклятой деревянной изгороди.

Где-то в глубине ее сознания звучал тихий предостерегающий голос. Он может поцеловать ее, и на этом все закончится. Он может даже взять ее прямо у этого столба. Это его право как супруга. И когда все закончится, он просто уйдет. И, как всегда, она окажется одна, жаждущая, желающая его возвращения. Ей надо защитить себя. Она должна повернуться и…

Кейт уже желала, и никому бы не помогло, если бы она сейчас отослала его прочь. Правда заключалась в том, что в женщине тоже жило животное. Она ощущала страстное желание и, выгнувшись, как пантера, была готова напасть на него, если он отвернется.

Но он не отвернулся. Напротив, он коснулся ее губ своими губами. Они были нежными только в первые несколько благословенных секунд поцелуя. А потом его руки обняли ее, и он приподнял ее вверх, прижимая к опоре изгороди. Их тела соединились, и он поцеловал ее так, как она давно и отчаянно хотела. Губы его не были добрыми, или вежливыми, или джентльменскими. Его поцелуй казался темным, глубоким и отчаянным, и Кейт почувствовала, как тонет в нем, растворяется в его странноватом мятном вкусе. Она ответила на его страстный призыв и поцеловала его так же, потому что хотела, потому что желала его и вовсе не собиралась сдерживать свое желание.

Кейт была не уверена точно, сколько времени длился их поцелуй. Должно быть, минуту, но может, и час. Когда он разжал руки и отпустил ее голову, она почувствовала, как солнечный лучик греет ей спину, услышала, как жаворонок выводит грустную мелодию где-то в далеком лесу. Каждый нерв ее тела словно ожил, каждое чувство обострилось.

— Видишь, — заметил Нед, — мужчины — животные. Но разница в том, что я могу контролировать сидящее во мне животное, а не оно повелевает мной. И не думай, что мой контроль означает что-нибудь более, чем… чем мой контроль. Потому что прямо сейчас животное хочет. Оно жаждет взять тебя прямо здесь, посредине этого пастбища, на открытом и доступном всем месте. Я хочу тебя, и будь все проклято, если ты не готова.

— Я всегда была готова. — Кейт услышала, как это признание сорвалось с ее губ, высказанное прямо и недвусмысленно.

— Неужели? — Его тон внезапно стал сухим и колючим. — Я думаю, наш брак высох, как осенний листок, и может взлететь на воздух, — перефразировал он ее недавние слова, — от одного дуновения легкого ветерка. Кейт, да ты даже не доверяешь мне. Я был бы чудовищем, если бы, вернувшись домой после трехлетнего отсутствия, ожидал, что все просто вернется на круги своя.

— Для того чтобы вести семейную жизнь, вовсе не нужно доверие, Нед. — Она покачала головой. — Я лишь стараюсь мыслить рационально, практично. — Однако сердце ее стучало совсем не практично, в полном противоречии с ее рассудительными словами.

— Ты скажешь мне, почему Харкрофт так подействовал на тебя сегодня? Почему ты чувствовала себя так неловко в его присутствии? Я понимаю, иногда он бывает слишком требовательным и суровым, немного чересчур безукоризненным. Но я знаю его с тех пор, как мы оба бегали в коротких штанишках. У него добрые намерения. Он был… он и сейчас остается моим другом.

Все думают, что у Харкрофта добрые намерения. В том-то и был весь ужас, весь ад этой ситуации, что любой человек, кому бы она обо всем рассказала, обратился бы к Харкрофту, стремясь найти подтверждение ее сказке. Однако тот производил прекрасное впечатление, был разумным и рассудительным. Никто бы даже не обратил внимания на недельной давности синяки, когда Харкрофт все объяснил бы логично и рационально. А кроме всего прочего, она пообещала Луизе хранить молчание.

Что же касается личных нужд и желаний самой Кэтлин — ее стремлений возродить их брак, ее жажды его прикосновений… что ж, если положить на другую чашу весов саму жизнь Луизы, станет убийственно очевидно, что весят они ничтожно мало.

Нед думает, что Харкрофт хочет только добра. Они не просто друзья, но хорошие, давние друзья. Когда Нед попросил его, Харкрофт ввел леди Блейкли в свет, несмотря на явные недостатки ее происхождения. Его поддержка очень помогла и сильно отличалась от повсеместного неохотного принятия и полного отвержения. Харкрофт помог сгладить весьма и весьма нелегкую ситуацию. Они все были должны Харкрофту. Никто даже не задался вопросом, были ли у Луизы основания для побега.

Кейт попыталась отступить, но изгородь не дала ей этого сделать.

— Да, ты прав. Я тебе не доверяю. Если ты посмел оставить свою молодую жену на потеху светским сплетникам, подвергнуть ее насмешкам и оскорбительным пари, ты бы сам доверял себе?

— Кейт, я…

Она положила руки ему на грудь и легко его оттолкнула. Надеялась, что он отодвинется, освободив ей пути к отступлению. Однако вместо этого Нед лишь изящно склонился к ней так, будто ее толчок был всего лишь нежным напоминанием.

Он провел рукой по своим подсохшим волосам, которые снова падали ему на глаза.

— Я оставил Англию, чтобы кое-что доказать себе. Я думаю… я думаю, мне остается еще многое доказать тебе. — Нед произнес эту сентенцию удивленным голосом, будто только что обнаружил, что у него есть жена и обязанности.

Вряд ли это могло послужить утешением. Ее муж вовсе не нуждался в напоминаниях о том, что он должен Харкрофту.

День Неда так и не наладился. Беседа за ужином едва теплилась. Никто не хотел вести себя так, будто бы это был обычный домашний вечер, когда джентльменам приличествовало потягивать свой портвейн, а после — присоединиться к дамам и поучаствовать в увлекательной игре в шарады. Холодная вежливость сама по себе казалась шарадой.

После ужина гости Неда разошлись по комнатам, а сам он направился в библиотеку. Он решил пойти туда, поскольку эта комната показалась ему безопасной — безлюдное помещение, заставленное книжными полками и темной мебелью, освещенное лишь стоящей на низеньком столике масляной лампой и тусклым оранжевым пламенем камина.

Однако едва ступив внутрь, Нед обнаружил, что он там не один.

— Кархарт.

Нед услышал глубокий голос прежде, чем различил темный силуэт, сгорбившийся в кресле около камина. Дрова прогорели, практически превратившись в угли. Их неяркое пламя едва заметно поблескивало из-за каминной решетки. Бокал портвейна, наполненный менее чем наполовину, стоял на маленьком столике перед Харкрофтом. Зная своего друга, Нед предположил, что тот едва-едва успел пригубить свою порцию.

— Заходи, — проговорил Харкрофт, — выпей со мной бокальчик.

Ни за что. Его губы презрительно скривились.

Даже несмотря на то, что Нед не произнес ни слова, Харкрофт, должно быть, понял смысл его невольной гримасы. Он повернулся в кресле и посмотрел в глаза Неду. Взгляды, которыми они обменялись, пробудили давние воспоминания, относящиеся к поре их далекой юности. Оба они учились в Кембридже. Как-то вечером они выпили вместе слишком много бутылок кларета[16]. Это случилось как раз во время одного из «плохих» периодов Неда — незадолго до того, как он был исключен за абсолютное ничегонеделание. Алкоголь, который он поглощал тогда в надежде, что тот излечит его горести, чем бы они ни были вызваны, не помог. Напротив, в ту ночь они с Харкрофтом напились до чертиков.

После того как они прикончили, по мнению Неда, четвертую бутылку, хотя Харкрофт настаивал, что она была шестой, они занялись тем, что ни один уважающий себя мужчина никогда бы не стал делать — обсуждать свои чувства.

Детально.

Неда до сих пор пробирала холодная дрожь при одном только воспоминании об этом.

— Совсем немного, — сказал он, делая соответствующий жест рукой, — просто для того, чтобы поддержать компанию.