— Конечно, так и есть, — согласился Майя.

В свою очереь брови Дач'осмин Чередин взлетели вверх, так что Майя не смог удержать накопившуюся горечь за растянутыми в улыбке губами.

— Каким же глупым вы, должно быть, считаете нас, если думаете, что мы не в состоянии понять это самостоятельно. Мы благодарим вас за заботу.

Она выглядела так, словно ее веер внезапно заговорил с ней.

— Ваше Высочество, мы не это имели в виду. — Она замолчала, а Майя наблюдал, как на ее белоснежных щеках мучительно расплываются два ярко-красных пятна. — Мы просим прощения. Вы правы, мы не должны были говорить подобным образом.

Он думал, что она сейчас повернется на каблуках и бросится наутек, сам бы он поступил именно так, но она осталась стоять на месте, только на несколько мгновений склонила голову. Теперь Майя не хотел, чтобы она уходила, его гнев утих так же быстро, как вспыхнул.

Когда Дач'осмин Чередин подняла голову, в ее глазах плясали яркие искорки, которых он не замечал раньше, а когда она заговорила, ее слова звучали быстрее и более взволнованно:

— Раз уж мы все равно опозорились, позвольте спросить еще одну вещь. Ваше Высочество, если вы знаете, что она вас использует, почему вы допускаете это?

В ее голосе не слышалось осуждения, только любопытство. У Майи не нашлось ответа, по крайней мере, он затруднялся его сформулировать и потому сказал, запинаясь:

— Она очень красивая.

— И ей хватает ума не пугать вас, — заметила Дач'осмин Чередин, и Майя сделал шаг назад, протестуя против ее слов, но не в состоянии отрицать очевидную истину.

— Мы видим, что нам следует брать с нее пример, — сказала Дач'осмин Чередин довольно кисло, и Майя почувствовал, как его плечи напрягаются, а уши слегка обвисают.

У Сетериса этот тон обычно предвещал удар или оскорбление. Но Дач'осмин Чередин присела в реверансе, не таком изящном, как у некоторых придворных дам, но точном и четком, как приветствие мастера мечей, и сказала:

— Ваше Высочество, мы не хотим, чтобы вы боялись нас.

И, возможно, чтобы доказать правдивость своих слов, она повернулась и пошла обратно к друзьям.

Майя не надолго задержался на этой вечеринке.

Утро началось с неприятного письма Сору Жасани, доставленного во время завтрака.

Сору, как уже выяснил Майя, проповедовала культ написания писем, обставляя их передачу с возможно большими церемониями то ли для того, чтобы отнять как можно больше времени у Императора, то ли по какой-то иной причине. Майя не позволил себе ни одного вздоха; он распечатал письмо, пробежал его глазами по диагонали, затем, нахмурившись перечитал еще раз уже медленнее.

— Ваше Высочество? — Сказал Цевет, безошибочно уловив признаки беспокойства.

— Вдовствующая Императрица, — ответил Майя, — желает узнать, по какому праву мы прикомандировали ее родственника к себе на службу в качестве нашего священника, почему не включили его в штат наших собственных слуг, и почему мы были настолько нелюбезны — это слово подчеркнуто жирной чертой, и мы подозреваем, что лично вдовствующей Императрицей — что не сообщили ей о наших намерениях. — Он поднял голову, не в силах смягчить мрачный взгляд, которого Цевет, безусловно, не заслуживал. — Нам следует поговорить с Мером Селихаром прежде, чем писать ответ. Мы сможем дать ему аудиенцию сегодня?

Цевет зашуршал своими бумагами.

— Да, Ваше Высочество, хотя для этого придется сократить время обеда.

— Да будет так, — согласился Майя и бросил косой взгляд на Калу и Бешелара, ожидая с их стороны немедленного возражения.

Они промолчали, хотя оба выглядели так, словно им было что сказать по поводу отмененного обеда.

День был посвящен Коражасу; все утро Майя провел в аудиенциях и рассмотрении ходатайств, пытаясь вести себя как настоящий Император, хотя в душе все еще чувствовал себя самозванцем. Он был рад наконец сбежать из Мишентелеана, хотя уединение Алсетмерета сегодня не могло предоставить ему убежища от беспокойства и тревог. Государственные дела преследовали Майю и в личных покоях, потому что прямо на пороге столовой ему было объявлено, что Тара Селехар ожидает в приемной и будет счастлив предстать перед Его Высочеством.

Слово «счастлив» было настолько далеко от настоящего состояния Мера Селехара, что Майя с трудом удержался, чтобы не рассмеяться прямо в недоуменное лицо мальчика-курьера.

— Мы примем его в Черепаховой гостиной, — сказал он, поблагодарив слугу за обед, которого едва коснулся.

При появлении Майи Селехар распростерся ниц на полу комнаты.

— Встаньте, пожалуйста, Мер Селехар, — сказал Майя. Сначала его удивило поведение священника, но затем он с неприятной отчетливостью вспомнил обстоятельства встречи со Свидетелем мертвых в начале недели. — Мы пригласили вас не для того, чтобы запугивать.

— Ваше Высочество, — ответил Селехар, поднимаясь на ноги, но все еще держа опущенными глаза, чтобы не смотреть Майе в лицо.

Это тоже было неприятно.

— Мы хотели поговорить с вами по поводу довольно неприятного письма от вашей родственницы, вдовствующей Императрицы…

— И вы желаете знать, почему мы солгали ей.

Майя почувствовал, как Кала с Бешеларом напряглись у него за спиной. Никто не смел перебивать Императора, тем более таким нетерпеливым тоном. Майя, хотя и не обидевшись, тоже посмотрел на Селехара внимательно и настороженно. Но он не позволил недоверию прозвучать в своем голосе, когда произнес:

— Мы не обвиняли вас во лжи.

— Вы были бы правы, если бы сделали это, Ваше Высочество. Ибо мы солгали Сору Жасани.

Селехар все еще прятал глаза, но его голос срывался, а уши уныло обвисли.

В голове у Майи крутилось множество вопросов, но только один из них не прозвучал бы жестко и черство, и поэтому он тихо спросил:

— Почему?

— Мы надеялись, если сообщим Сору Жасани, что стали вашим капелланом, она воздержится и не раскроет вам истину, которая всегда занесена над моей головой, как отравленный клинок.

— Какую истину?

— Истину… — казалось, Мер Селехар собирает для ответа последние силы. — Настоящую причину нашего отказа от епархии.

Майя внимательно посмотрел на него и сказал:

— Бешелар, пожалуйста, спросите Мера Асаву, простит ли нам Коражас небольшую задержку?

Он встретил взгляд Бешелара, убедился, что его поняли правильно, и снова повернулся к Таре Селехару.

— Ваше Высочество, — Бешелар поклонился и вышел.

Священник стоял перед Майей, закусив губу и опустив глаза.

— Мы понимаем, что вам трудно сообщить об этой причине Императору, но… — Майя сделал глубокий вдох и с почти болезненным усилием отринул официальный тон. — Может быть, ты расскажешь об этом мне?

Молчание в Черепаховой гостиной длилось в течение пяти громовых ударов сердца. Наконец голова Селехара поднялась, и он произнес:

— Ваше Высочество, мы не заслуживаем такой чести.

— Я говорю не о чести, — сказал Майя с чувством, похожим на раздражение. — Я говорю о сострадании. Ты выказал великое сострадание к живым и мертвым, вот почему я хочу проявить сострадание к тебе в меру моих, возможно, слабых сил. Если ты захочешь открыться мне, я не расскажу о твоей тайне никому больше и никогда не использую ее против тебя.

Селехар перевел взгляд на Калу, который согласно кивнул:

— Я тоже никому не скажу. Клянусь.

— Моя история не так значительна, как ваш дар, — сказал Селехар, глядя на Майю и Калу. — Все просто: я изобличил человека, которого любил, в убийстве женщины, которую я ненавидел.

Снова воцарилась тишина. Майя не знал, что сказать, Кала тоже молчал. Может быть, не в силах вынести их молчание, Селехар продолжал:

— Его звали Евру Далар. Та женщина была его женой, Осеан Далан. Она была… Я ненавидел ее так же сильно, как любил Евру. Она что-то заподозрила, и стала следить за нами… — Его голос перешел в шепот.