Срок прозябания пшеничного зерна — зима, срок созревания человеческого зерна — шестнадцать лет. Тогда на смену детству приходит юность.

Счастливо то людское поколение, чье созревание не нарушили бедствия. Но втройне счастливо то поколение, чья юность началась в бурях революции. Лишившись тихих идиллических радостей, оно познало иные, высокие чувства; променяв по своей воле дешевенькие сладости личной жизни на тяготы борьбы, это поколение стало предметом почтительной зависти потомков. Забудутся нетопленные дома, осьмушка остистого хлеба. Навсегда останется подвиг поколения новых борцов и победителей.

Перемена вывески — что тут особенного? Приходят четверо с лестницами, веревками и молотками, снимают одну вывеску и вешают на ее место другую. Снята, скажем, вывеска «Магазин № I Москожгалинвпромкоопторга», а повешена «Магазин № 16 Мосгалантереи», и всем понятно, что ничего не изменилось, кроме вывески: товары те же, продавцы те же, даже заведующий тот же.

Но весной 1931 года усердные рабочие не сняли бережно, как обычно, синюю проржавленную вывеску с белыми когда-то буквами «Трактир», а с грохотом сбросили ее вниз. Рухнула вывеска, подняв тучу пыли. От этой пыли расчихались три паренька с книжками, с интересом наблюдавшие процедуру, а за ними и другие любопытные зрители: ехидного обличья старичок в теплой фуражке, две тетеньки с кошелками и разнообразная детвора.

Двое рабочих по указанию старичка управдома волоком потащили сброшенную вывеску во двор и с грохотом бросили ее там, а двое других в это время прикрепили на ее месте полотняную времянку «Столовая № 78 МСПО».

Была во всем этом некоторая символика: закрывался последний трактир в Марьиной роще и открывалась первая столовая. До того были три кооперативные чайные, такие же неопрятные и неуютные, как прежние частновладельческие. А тут не только вывеска новая, но и стекла начисто вымыты, и, по словам сведущих тетенек с кошелками, повар новый, молодой, вместо молодцов — подавальщицы, а главное — заведующий другой, не толстый, сонный хомяк, а худой, однорукий, из инвалидов, веселый, но пронзительный, — с таким не забалуешь! Старичок управдом возразил что-то, от чего заволновались тетеньки с кошелками. Для полноты картины не хватало словесной схватки между поколениями, но на этот раз так не случилось. Пареньки не стали слушать неинтересные им разговоры — у них были свои заботы: оставался всего месяц до экзаменов.

— Какой там месяц? Меньше! — поправил Сережа.

— Ну да, если считать только учебные дни, — рассудительно уточнил Коля.

— А по-моему, надо считать пять недель! — пылко объявил Гриша. — Да вы, наверно, биологию за экзамен считаете, чудаки?

— Конечно. А как же иначе?

— Ну и зря! Кто ее боится, биологию? Кто ее не выдержит? А раз так, значит и готовиться к ней нечего.

— Тебе хорошо, ты такой… способный, а мне повторить надо, — насупился Коля. — А ты как, Сережа?

— Обязательно.

— Уж ты, Колька, известный… как это?.. педант! — расхохотался Гриша. — У тебя же кругом «хор», а дрожишь по всякому случаю.

— Не дрожу, а… проявляю высокую сознательность.

— Знаем, знаем: примерный пионер, образцовый ученик, в недалеком будущем — профессор самых разнообразных наук.

— Ну и пусть, а ты сверху плаваешь, неглубоко ныряешь! — рассердился Коля.

— Бросьте, ребята, — вмешался Сережа, — опять все о том же, как девчонки, попрекаете друг друга…

— А зачем он…

— Ладно, ладно, — машет руками Гриша. — Признаю, что я первый тебя оскорбил. Можешь требовать от меня сат… как это у Пушкина?.. Сат… ну, чего там Ленский требует? А, Сергей?

— Дуэли он требовал.

— Понятно, дуэли, но называл ее иначе… Ты, профессор, помнишь?

— Сатисфакция, — невольно отвечает Коля. — А ну тебя, я с тобой говорить не хочу!

— Брось дуться! — смеется Гриша. — Чем я тебя обидел? Это профессор-то обидное слово? Ну, знаешь!.. А вот ты меня действительно обидел. Ну и ладно, и квиты.

— Вот ты всегда так, — сдается Коля. — запутаешь так, что и не поймешь, что к чему…

— Чего ты хочешь? Чтобы я извинился? Будьте любезны, Худяков Николай: приношу вам свои глубочайшие, примите и прочее, ваш отсюда до послезавтра Григорий Мухин — и замысловатый росчерк!..

— А ну тебя! — И уже улыбка озаряет лицо обиженного Коли. Смеется и Сережа Павлов. Он-то знает, что на Гришу не стоит обижаться.

Даже классный наставник, строгая Нина Дмитриевна, еле сдерживая улыбку после очередной шутовской выходки Мухина, сказала, что его нельзя принимать всерьез. Способный парень, все схватывает быстро, веселый, активный, даже порой слишком развязный. Но Сережа знает и другую сторону. Довелось ему как-то зайти домой к Грише Мухину, нужно было сверить сомнительное решение задачи. Встретила его мать товарища, красивая моложавая женщина:

— Вам Гришу? Гриша! Иди сюда!.. Да брось своих котят, иди скорей!

Появился Гриша. Да разве это он, классный заводила, остряк и бесшабашная головушка? В четырнадцать лет дома носит короткие штаны, как семилетний… Батюшки, и фартук, как у девчонки!.. На руках пара слепых котят, а об ноги трется встревоженная кошка… Да любого из этих обстоятельств достаточно, чтобы навсегда погубить репутацию первого коновода. Позор, позор!

Увидел Сережу и выпустил котят. Те запищали, а кошка схватила одного за шиворот и, высоко задрав голову, потащила его в другую комнату, затем с призывным мурлыканьем вернулась за вторым.

Гриша перебирал край предательского фартука, потом вспомнил о голых коленках и окончательно сгорел со стыда. Сережа не без труда подавил свои истинные чувства, принял озабоченный вид и сказал:

— Я к тебе, Мухин, насчет задачи триста двенадцать… Получается, а сомневаюсь. Ответа в задачнике нет. Как у тебя?

— Пойдем, посмотрим. Можно, мама?

— Только вытрите ноги, молодой человек. Гриша, не очень задерживай товарища, у него и у тебя есть домашние дела.

Вон оно как! «Можно, мама?.. Домашние дела… так, так!»

Гриша наскоро пробормотал решение задачи, одинаковое с Сережиным. Обоим было невыносимо неловко, и, расставшись, оба вздохнули с облегчением.

Итак, Сережа случайно узнал Гришину тайну. Впрочем, сколько он ни думал, никакой тайны не получалось.

А очень хотелось, чтобы была тайна. Ведь так интересно, когда в жизни бывает жгучая тайна! В четырнадцать лет жизнь полна загадок, но интересная, настоящая тайна не часто встречается на пути учеников средней школы № 604 Краснопресненского района.

Вот была интересная тайна насчет князя. До третьей группы учился вместе с Сережей, Гришей и Колей Витька Оболенский, худенький, нежный мальчик, болезненного вида и плакса. Последнее качество, противопоказанное мужественным натурам марьинорощинских ребят, делало Оболенского весьма непопулярным. Он уклонялся от честных боев и вообще от всякого рода мероприятий, требующих силы духа и физической крепости. Он часто пропускал уроки, болел. И вот раз, когда Оболенского не было на занятиях, кто-то, — кто, теперь и не вспомнишь, — сказал, что Оболенский — фамилия историческая, аристократическая. Потом слегка поспорили, кто были Оболенские: графы, князья или столбовые дворяне, но за отсутствием пищи спор быстро угас; никто толком не знал. А потом кто-то для смеха предположил, что Витька и есть столбовой граф или как их там…

И пошло! Нашлось множество косвенных доказательств принадлежности Витьки к гнилой аристократии: и его нежное личико, и слабые мускулы, и частые болезни… До чего дошло дело: учком с комсомолом всерьез занялись делом «князя» Оболенского. Однако расследование обнаружило, что отец Витьки — сапожник, ни он, ни его предки в князьях не состояли, а от веку сапожничали в городе Талдоме; оттуда Витькин дед переселился в Марьину рощу, стал довольно известным за линией мастерком, пил серьезно и убежденно и умер, когда Витьке было два года. А Витька — болезненный в отца. Так рухнула интересная тайна «князя» Оболенского. На следующий год Витю по слабости здоровья перевели в лесную школу.