Этот крупнейший помещик России остался в народной памяти как меценат и «добрый барин». Искусства и ремесла процветали в графских вотчинах; крепостными актерами, художниками, архитекторами и тонких ремесел умельцами славилось Останкино.

Народная память сохранила немало легенд о «добрых» причудах всесильных графов. Приукрашенная действительность отражалась в устных рассказах и сентиментальных песенках:

Последние две строчки не помещали в ранних изданиях, они сохранились в народной памяти и восстановлены позже.

Много раз издавали песенку в виде пестрого лубка, где толстый барин в белокуром парике благосклонно смотрел из окна кареты на красавицу-пастушку. Невзыскательным издателям невдомек было, что выражение «ехать с поля» значит просто ехать с охоты и что поэтому даже важный барин не мог охотиться за зайцами, сидя в карете.

Песенка была весьма популярна в прошлом веке. Она устраивала многих: и простых людей, которым только и оставалось, что мечтать о «золотом случае», и тех, кто жил трудами народа и боялся его.

Тема умиротворенного сближения двух обычных противников— господина и раба — на любовной почве отнюдь не нова. Ее можно найти и среди греческих мифов, и в средневековой литературе, и в эпоху Возрождения. Тема Золушки дожила до наших дней, лишь слегка изменив форму: теперь продавщица универмага выходит замуж за сына короля жевательной резинки.

Итак, судя по лубку, Параша пасла коров. Патриоты и старожилы Марьиной рощи уверяют, что именно близ Останкина состоялась встреча Шереметева с Парашей. Но многое из песни не подтверждается: ни то, что встреча состоялась в Марьиной роще, ни то, что Параша пасла коров. И никакого Ванюши не было. Остается лишь факт: Параша вышла замуж за графа. Но произошло это не так просто и умилительно, как в песне.

Широко известна печальная судьба знаменитой крепостной актрисы Параши Ковалевой, по сцене Жемчуговой, которая стала графиней Прасковьей Ивановной Шереметевой. Она стала Золушкой российского романтизма и досадной подробностью безупречной генеалогии высокородных графов. Даже супруг не раз пытался сомнительными документами доказать ее дворянское происхождение, а их сын сделал все, чтобы уничтожить самую память о крепостной матери… Но история сохранила грустный и привлекательный образ крепостной актрисы.

Сын Параши, Дмитрий, унаследовал шереметевские богатства, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Его опекуны, стараясь сохранить старые традиции, устроили в Останкине прием по случаю пребывания царя в Москве. Но в первое десятилетие XIX века графский театр почти распался, осталась только певческая капелла. Для приема в честь «победителя Бонапарта» московская театральная дирекция дала графу лучших танцоров и актеров императорских театров. Был поставлен дивертисмент «Семик, или Гулянье в Марьиной роще», состоявший из песен и плясок. Этот дивертисмент, пользовавшийся большим успехом, был последней постановкой на сцене Останкинского театра.

В девятнадцать лет Дмитрий Шереметев стал полновластным хозяином своих вотчин с 270 тысячами крестьян. В 1838 году его доход составил 2 243 тысячи рублей. Но молодой граф не унаследовал ни доброты, ни талантов родителей. Стараясь доказать свой аристократизм, он жил слишком широко. К 1859 году его долги достигли 6 миллионов. От разорения его спасло «освобождение» крестьян: он получил свыше 12 миллионов выкупных платежей. В результате реформы 1861 года из 450 тысяч десятин у крестьян было отрезано 165 тысяч десятин лучшей земли. С отцовскими искусниками и умельцами в Останкине и Кускове граф разделался просто: все дворовые люди были выселены, и дома их проданы на слом.

Дмитрий Шереметев умер в 1871 году. Из его сыновей Сергей был главой русской дворянской партии, одним из тех членов «звездной палаты», что направляла русскую политику в девяностых годах прошлого века, но главным наследником был сын Дмитрия от первого брака, Александр, крупнейший рантье, получавший свыше 1 200 тысяч рублей в год одних процентов на капитал. Этот Шереметев был последним владельцем Марьиной рощи.

Среди шереметевских земельных вотчин Марьина роща была ничтожной частью и по размерам и по доходности. Ее лес не имел коммерческой ценности.

В 1812 году, во время нашествия на Москву наполеоновских войск, Марьина роща служила надежным «уходом»: через нее утеклецы почти беспрепятственно выбирались из разоренной столицы. Лишь однажды сюда наведалась шайка французских мародеров, которая была истреблена на месте.

Устное предание утверждает, что уничтожил ее не партизанский отряд, — просто жители окраины и окрестные крестьяне, вооруженные вилами и дубинами, расправились с пришельцами.

В тридцатых годах Марьина роща приобретает известность как место для дворянских дуэлей. Надо сказать, что московские дуэли были далеки от чопорных петербургских церемоний. Здесь выстрелом выражали свои чувства. Как бы то ни было, ни одного случая с печальным исходом не отмечено.

Неизменно благополучные исходы дуэлей способствовали развитию трактирного промысла: за рюмкой вина происходило примирение дуэлянтов. Зарабатывали на этом и ребятишки, готовые за семитку показать хмурым дяденькам укромные уголки неподалеку от дороги.

Во второй половине сороковых годов, когда прокладывалась железная дорога Москва — Петербург, снова пострадал от вырубки лесок до самого Останкина; только гниющие пеньки напоминали о бывшем когда-то лесном массиве. Местность была настолько оголена, что контора управления графскими имуществами вынуждена была засадить тракт до Останкина молодыми топольками — единственными вехами зимней дороги.

Отрезанная линией железной дороги, потеряв прямую и беспрепятственную связь с Останкином, Марьина роща утратила для Шереметевых всякий интерес. Прямой, короткий путь на Останкино, в дубовую рощу, на Троицкую дорогу, Владыкино и Дмитров глохнет. А по старой большой дороге (ныне Шереметевская улица) рано утром и на закате солнца ходило большое московское стадо, уничтожая последнюю зелень. Стадо собиралось со всей северной части города и доходило почти до Останкина, — дальше не пускали свибловские мужики, имевшие тут покосы. Стадо ходило здесь еще в начале XX века. Переход стада через железнодорожный путь повторялся ежедневно как стихийное бедствие: никакие шлагбаумы не действовали на пегашек и буренок. Бывало и так, что останавливались поезда. Все бывало в тот неторопливый век.

А тем временем город дотянулся до Сущевского вала ленивыми прерывистыми цепочками домишек вперемежку с пустырями, свалками мусора и зловонными прудочками. А в городе, ближе к центру, на площадях текла из фонтанов сладкая мытищинская вода; водовозы, бряцая ведрами и черпаками, бойко наполняли свои бочки.

В семидесятых годах в Москве появился небывалый экипаж — «гордость века» — вагоны-конки. Вагон тянули по рельсам обычно две клячи. На подъемах им в помощь подпрягали еще пару, а на особо крутых, как от Трубной на Рождественскую горку, — две и три пары.

«Гордость века» дошла только до Екатерининской площади (площадь Коммуны), а в Марьину рощу ходили добрые старые линейки. Это был экипаж оригинального вида. Пассажиры сидели в два ряда, по четыре человека, спиной друг к другу, боком к движению, закрытые по грудь кожаными фартуками от пыли и грязи. Сиденье было узкое, обитое черной скользкой клеенкой, и пассажиры должны были крепко держаться, чтобы не сползти во время тряски. Никакого расписания рейсов не было; отправлялись линейки по мере заполнения пассажирами и двигались не спеша. Поездка от Ильинских ворот до площади Марьинского рынка длилась час. Поэтому линейками пользовались или пожилые люди, или те, кому некуда было опешить, а молодежь то же расстояние легко отшагивала минут за сорок.